Лев Успенский - КУПИП
— Тогда, — закричал кто-то в зале, — вам нужно было лететь на южный полюс! На девяносто южной широты!
— Вы правы, почтеннейший товарищ и несомненный член Купипа! — горячо вскричал Бабер. — Туда мы и намеревались лететь. Но, как вы знаете, нас подхватил ураган! Вихрь невероятной силы! Тайфун! Он увлек нас с собой…
— В неизвестном направлении… — испугавшись задним числом и бледнея, сказала мама, гладенько причесанная голова которой тоже виднелась за столом президиума.
— Ну и пёр же он нас, ребята! — с удовольствием подхватил Койкин. — Этто — да-а!
— Ужасно! — согласился Бабер. — И все же наконец — вот тут я прошу особого внимания — наконец он принес нас в совершенно замечательное место. В изумительную страну. В настоящую, подлинную страну сокровищ. Здесь, в этом необычайно богатом, обильном, сказочном краю мы нашли вот эти жемчужные раковины. Здесь мы поймали и этих ондатр…
Уверенным жестом естественника профессор Бабер сунул руку в клетку и, вытащив оттуда за хвост одного из пушистых зверьков, потряс им над взволнованным собранием…
— Жемчуг и ондатры! — прогремел он торжественным, проникновенным голосом, продолжая, однако, держать ондатру за хвост. — Ондатры и жемчуг. Рядом. Вместе. Бок-о-бок!
«Я поступил в приготовительный класс гимназии в 1878 году. Ондатры тогда жили только в Канаде, жемчуг добывался преимущественно в тропиках. Я поступил в университет в 1887 году. Жемчуг попрежнему был на юге, ондатры — на севере. Я стал профессором в 1896 году, но между жемчугом и ондатрами все еще лежали тысячи километров пути. Я преподавал, путешествовал, исследовал… Годы шли… Шли десятки лет. Но, как и раньше, нигде в мире не было такой замечательной страны, которая одновременно бы давала приют и жемчугу и ондатрам. А вот теперь, в 1938 году, я попал в эту страну. Я, сам. Она появилась. Она есть… Что же произошло в мире?..»
Он еще не успел закончить своей речи, как в зале начался шум. Он продолжался бы долго, если бы капитан Койкин вдруг изо всей силы не засвистал в свою боцманскую дудку.
— Приказываю соблюдать приличие! — взревел он штормовым, десятибалльным ревом. Мгновенно воцарилась тишина.
— Профессор Бабер!.. — донесся тогда из зала тоненький голос. — А где же лежит эта страна?..
— Эта страна, — горячо ответил Бабер, хватая со стола карту, разматывая ее и не глядя вешая на подставку, — эта страна — великолепная страна. Это — изумительная страна. Я утверждаю, что более богатых, более прекрасных, более счастливых, более любимых своим населением стран нет и не может быть на свете. Не может. Да, не может. Я сам убедился в этом. Вот она перед вами, карта этой страны. Но я, профессор Бабер, не понимаю многих вещей. Да, не понимаю. Одной, двух, трех… Да, трех! Может быть, даже пяти!
«Я не понимаю, почему, — если только в этой стране жили ондатры, — почему я не прочел про них ни в одной энциклопедии? А если они там не жили, так откуда же они взялись? Какая сила принесла их сюда, из дальних, очень дальних стран? Я спрашиваю: какая великая сила?
«Я не понимаю, почему мне до сих пор, с самого моего детства, не кричали, не говорили, не учили меня, что есть такая страна, такой неслыханно богатый край сокровищ?
«Наконец, я не понимаю и еще одного важного пункта. Причем в той записке было перепутанное время? При чем оно тут? Койкин, ты понимаешь это?..»
— Гм-м-м… Да как тебе сказать, Баберище?.. — уклончиво промычал капитан Койкин. — С одной стороны, как будто и нет…
— А с другой — понимаешь? Прекрасно! Во всяком случае, я — не способен этого объяснить себе. Профессор Бабер не знает этого. Значит, он не может больше быть председателем Купипа… Я наделал ошибок, я напутал… Я вынужден сложить с себя свои полномочия… Выбирайте другого!..
Атмосфера на торжественном собрании знаменитого общества вдруг стала трагической и мрачной. Снова поднялся шум. Мама, Устрицын, Люся, Лева с отчаянными жестами кричали что-то профессору. Но он, разведя руками бороду в обе стороны, грозно стоял на кафедре. Одна пара очков была поднята у него на лоб, другая спущена на нос. Полные стыда и негодования глаза гневно смотрели через третью.
Неизвестно, чем кончилась бы вся эта сцена. Но в этот жуткий момент от двери снова донесся гул голосов, какая-то приглушенная, сдавленная перебранка.
— Ну что еще там опять! — закричал, приподнимаясь, капитан Койкин.
— Да это опять тот гражданин… который ни мама, ни папа… Который хочет что-то важное сказать…
Койкин хотел рявкнуть еще свирепее, но Бабер остановил его.
— Важное? — переспросил он задумчиво и тихо… Ну что ж, сделайте ему щелку. Пусть он просунет в нее свою голову и скажет нам важное. Пусть.
Створки двери медленно распахнулись. В них показалась взъерошенная разгоряченная голова паренька лет семнадцати-восемнадцати. Он и сердился и смеялся сразу. Он что-то кричал.
— Что, что? Ничего не слышно. Нельзя ли потише! Что он говорит? — вслушиваясь, спросил Бабер.
— Он говорит, — передал распорядитель, — он говорит, что может ответить на все вопросы, которые Бабер не понимает. Он говорит — тут ошибка. Говорит — это он писал записку в бутылке! Ее неверно прочитали…
Раздался грохот. И существенный грохот. Это капитан Койкин. Он имел давнюю дурную привычку качаться на стуле, воображая, что плывет в мертвую зыбь. От неожиданности он грохнулся теперь со стулом на спину. В тот же миг, однако, он вскочил, как встрепанный.
— Он… писал… записку?.. Вот этот, ничуть не уважаемый? Писал мою записку? Которую я расшифровал? Я, капитан Койкин?.. И я — сделал ошибку? Бабер!.. Прикажи мне, я его в два счета… ликвидирую!.. Устрицын, держи меня за хлястик, иначе я за себя не ручаюсь!..
Бабер тоже очень взволновался.
— Постойте, погодите, товарищи!.. — засуетился он. — Погодите!.. Как же так? Пусть этот товарищ подойдет хоть немножко поближе… Что вы говорите, товарищ? Как так? Вы писали эту записку?
— Которую мы в бутылке нашли?… — взвизгнули Люся, Лева и Устрицын.
— В которой про жемчуг говорится? — всплеснула руками мама.
— Будьте добры, товарищи, — хлопотал Бабер. — Минуточку. Минуту внимания. Может быть, сейчас раскроется тайна. Великая тайна. Тайна нашей экспедиции. Тайна ошибок профессора Бабера…
Юноша, насколько позволило ему отчаянное переполнение зала, пробился вперед. Остановившись посредине прохода, он не без вызова поглядел на капитана и несколько смущенно — на профессора.
— Видите, молодой человек? По-турецки — бир йени адам? Видите? Перед вами здесь — Купип. Перед вами — самые хитроумные ребята Ленинграда… Обмануть вам их не удастся. Я призываю вас к серьезности и честности! Что вы скажете нам по поводу ваших полкило радия?
«Бир йени адам» виновато засмеялся.
— Да нет же, профессор Бабер… Там не было и речи о радии…
— Баберище, ты слышишь? — крякнул Койкин. — Там говорилось не про полкило радия. А про что, юный самозванец? Про что? Про фунт ячневой, что ли?
— Там же стояло: «полкило…» и все размыто, — пискнула Люся.
— Да, да… Потом: «ради…» и все размыто, — добавил Лева.
— Ребята, ну и что же из того, что все размыто? — вдруг, торопясь высказаться, закричал неведомый молодой человек. — Это же ничего не значит. Сейчас я вам все расскажу. Это мы с моим приятелем сделали. Мы построили в одном месте маленький радиопередатчик. В одной пещере, под землей. Мы изучаем, как радиоволны проходят сквозь землю. Мы по очереди туда приезжали. Один раз был дождь, я хотел оставить ему записку, побоялся сырости и сунул в бутылку. Наверное, ее снесло водой в речку, из речки в реку и донесло до вас. Но только там вовсе не говорилось про радий и полкилограмма. Там говорилось: «радиостанция» и «полкиловатта…» Вот честное слово…
— Допустим, допустим, почтеннейший товарищ! — взволнованно, но строго сказал профессор Бабер, жестом умеряя койкинский пыл. — Пусть так. Но почему же вы писали там про жемчуг и ондатр? Киловатт! Радиостанция! Пускай! Но жемчуг и ондатры? Откуда? — И он проницательно посмотрел на юношу из-под двух очков.
— Профессор! — взмолился тот. — Да в нашей области, в той, где мы работали, там же есть и жемчуг и ондатры… Ведь это же наша область. Уверяю вас…
Лицо Бабера приняло при этом вдруг очень лукавый оттенок. Усами он хитро поднял кверху нос. Бороду выставил на добрый метр вперед, горизонтально.
— Отлично! Очень хорошо! Превосходно! Допустим, — сладко сказал он. — Ну, а время? Время-то как? Почему у вас в начале письма стоит 22-е, а в конце 21-е… Или что-то в этом роде. Почему это так?
Тут крайняя растерянность и конфуз изобразились на оживленном лице неизвестного. Он смешно выпучил глаза, высунул язык, почесал затылок.
