Брендон Сандерсон - Алькатрас и Пески Рашида
«Это все я»! В моих устах подобная фраза дорогого стоит. Я аж сам удивился, услышав нечто подобное из своих собственных уст.
— Если уж на то пошло, — сказал Синг, — никто из нас по большому счету не виноват. Ты был прав, предлагая выследить Блэкберна. Это в самом деле был наш лучший шанс отыскать Пески. Просто так все получилось.
Синг вздохнул и провел ладонью по прутьям. Я тоже потянулся к решетке. Бастилия сказала правду — на ощупь материал железо не напоминал. А еще он был слишком гладким.
— На самом деле было несколько Смедри, способных пройти сквозь эту решетку, невзирая ни на какое Стекло Усилителя, — проговорил Синг. — Вот бы сюда кого-нибудь с подобным Талантом.
— Думаю, твой Талант жутко полезный, — сказал я ему. — Ты нас всех спас там, внизу. А то твое падение в вестибюле! Во был фортель!
Синг улыбнулся. Он сказал:
— На самом деле я знаю, почему ты так говоришь. Но все равно, ценю.
Некоторое время мы с ним молчали. Я маялся от бессилия и чувствовал себя виноватым. Что бы ни говорил Синг, словили-то нас из-за меня.
И я начинал постепенно осознавать всю незавидность нашего положения.
Меня засадили в кутузку те самые типы, которые подсылают киллеров с пистолетами к тринадцатилетним мальчишкам. Люди, один из которых так полон зла, что даже его следы на полу горят черным огнем. Этот самый Блэкберн давно уже убил бы меня, если бы захотел. А раз нет, значит, имелась причина держать меня здесь живым.
Как-то не рвался я доподлинно выяснить, что это была за причина.
Давненько уже я не испытывал настоящего страха за свою жизнь. Я вообще был довольно черствым и не подверженным особым эмоциям — так меня выдрессировала жизнь, в которой сменяли друг дружку приемные родители, норовившие сбагрить меня с рук.
Но теперь в моих венах попросту пульсировал ужас!
Бастилия все еще дулась на весь белый свет, так что в поисках утешения я обратился к Сингу.
— Синг, пока нечего делать, может, расскажешь немного о наших предках?
Он спросил:
— А что ты хотел бы о них узнать?
Я передернул плечами.
— Что ж. — Он задумчиво поскреб подбородок. — Была такая Либби Смедри. Очень способная дамочка. Я часто мечтал обладать таким же могущественным Талантом.
— А что она умела?
— Она обладала способностью устраивать на полу совершенно невероятные лужи, когда мыла посуду, — пояснил Синг с легким вздохом. — Либби в одиночку одолела засуху в Калбизи. Это было на рубеже третьего и четвертого веков. Она просто мыла и мыла всю их посуду, так что та потом еще долго сверкала. — Синг мечтательно улыбнулся. — А еще все у нас знают Алькатраса Смедри Седьмого. Он жил поколений этак за шестнадцать до тебя. Библиотекарей тогда еще не было, но вот Темные Окуляторы уже подвизались. Алькатрас Седьмой обладал даром издавать противные звуки, причем в самый неподходящий момент. Скольких врагов он победил! Он попросту не давал Темным Окуляторам сосредоточиться и должным образом пустить в ход Линзы! — Синг снова вздохнул. — Как задумаешься об истинно великих Талантах, простенькое умение спотыкаться и падать кажется до того незначительным.
Я сказал:
— Способность ломать вещи на самом деле не такая уж прикольная.
— Нет, Алькатрас. Твоя способность все портить — это настоящий Талант, пришедший к нам из древности, из седых легенд. Я знаю, мне не стоило бы жаловаться на убожество моего дарования, я должен довольствоваться тем немногим, что мне отпущено. Но ты… стыд и срам плохо говорить о подобном Таланте. И он не мог бы достаться лучшему представителю Смедри.
«Лучшему Смедри», — повторил я про себя.
Синг ободряюще улыбнулся, и я поспешно отвел глаза.
«А я начинаю к нему привязываться, — подумалось мне. — К ним всем. К деду Смедри, к Сингу… даже к Бастилии. Ох, не будет добра…»
— Выше нос, — сказал Синг. — Рано впадать в минор.
— Ты ведь совсем не знаешь меня, Синг, — с некоторым удивлением услышал я собственный голос. — Не очень-то хороший я человек.
— Чепуха, — ответил он убежденно.
Я прижался к решетке, стараясь выглянуть наружу. Хотя смотреть там было особенно не на что. Против нашего закутка виднелась голая каменная стена. Я сказал:
— Тебе же известно, что я успел натворить. Ну как я все ломал. Я доставил столько неприятностей добрым людям. Которые действительно хотели дать мне дом, принять в семью.
Синг пожал плечами:
— Знаешь, Алькатрас, дедуля Смедри время от времени говорил о тебе. О тебе и о всех тех несчастьях, которые вокруг тебя вечно происходили. Он считал, что это может быть как-то связано с твоим Талантом. И был прав, как оказалось. В чем же ты себя винишь?
«Зачем ты спалил кухню своих приемных родителей? — спросил меня дедушка Смедри. — Тут, право, попахивает извращением Таланта».
— Нет, — сказал я. — Я таки виноват, Синг. Я ведь ломал не что попало, не какое-нибудь барахло. Я всякий раз портил то, что было особенно дорого людям, приютившим меня. Из-за этого они со временем начинали меня ненавидеть. Я делал все это намеренно.
— Нет, — повторил Синг. — Не верю. Ни один Смедри такого не сделал бы.
— В семье не без урода, Синг, — сказал я. — Я паршивая овца. Я… сломанный Смедри. Может, поэтому Темный Окулятор и не убил меня. Он, наверное, знает, что я не такой благородный, как все вы. Я думаю, он надеется переманить меня на свою сторону. Может, мне как раз там и место.
Синг ответил не сразу. Я смотрел на него и ждал, когда же на его лице появится ужас и осознание предательства.
Вместо этого он поднял руку и положил ее мне на плечо.
— Как бы то ни было, ты мне — кузен, — сказал он. — Даже если и совершил нечто плохое, Темным Окулятором это тебя еще не делает. Что бы ты ни натворил, все можно исправить. И ты сам можешь измениться в лучшую сторону.
«Твои бы слова да Богу в уши, — подумалось мне. — Останется ли Синг таким вот всепрощенцем, когда я нечаянно испорчу что-нибудь нешуточно дорогое ему? Его книги, к примеру? Что станет делать Синг Смедри, увидев, что все святое для него лежит изуродованное ходячим несчастьем по имени Алькатрас Смедри?»
Синг улыбнулся и снял ладонь с моего плеча, явно сочтя проблему исчерпанной. Я, однако, продолжал переживать. Поэтому сел на каменный пол и обхватил руками колени.
«Что вообще творится со мной в последнее время? Синг, кажется, серьезно намерен любить меня, несмотря ни на что. Зачем же я так старательно рассказываю ему о своих прегрешениях?»
Я отвернулся от Синга, и мои мысли неожиданно обратились к делам давно прошедших лет.
Мне с трудом удается припомнить самые первые вызванные мною поломки. Отчетливо помню только то, что это обязательно бывало что-нибудь ценное. Например, дорогой хрусталь, который собирала моя первая приемная мать. Что-нибудь из ее коллекции непременно разбивалось вдребезги, стоило мне просто войти к ней в комнату.
И это далеко не все. Меня пытались сажать под замок, но я выбирался наружу, не прикладывая особых усилий. И стоило приемным родителям купить и привезти в дом что-нибудь новое и хорошее, юный любознательный Алькатрас всегда был тут как тут. Рассматривал, исследовал.
И неизбежно приводил в негодность.
С той же неизбежностью спустя некоторое время от меня избавлялись.
Нет, эти люди не были злыми и жестокими, просто им было трудно со мной. Слишком трудно. Ту свою первую семью я однажды встретил потом на улице. Прошло несколько месяцев, и они вели с собой маленькую девочку, занявшую мое место. Наверное, она не ломала вещи, просто к ним прикасаясь, и вообще куда лучше меня вписывалась в тот образ жизни, который они себе представляли как правильный и счастливый.
Я сидел и дрожал, привалившись спиной к стеклянным прутьям решетки. Иногда я старался — без дураков, очень старался — ничего не ломать. Эти попытки приводили только к тому, что Талант как бы накапливался и начинал распирать меня изнутри. А потом прорывался — еще с большей силой, чем прежде.
По моей щеке скатилась слеза.
После нескольких переездов из одной семьи в другую я понял, что все они рано или поздно будут выставлять меня за дверь. Тогда-то я и перестал беспокоиться о сломанных вещах. Даже более того. Я стал портить их чаще. И это были важные вещи. Ценные автомобили одного приемного отца, который коллекционировал машины. Призовые кубки другого папаши, который, учась в колледже, был увлеченным спортсменом. Кухню приемной матери — прославленного шеф-повара…
Прежде я внушал себе, что все это была цепь несчастных случайностей. Теперь, однако, я распознал управлявшую ими закономерность.
Я ломал вещи сразу и насовсем. Выбирал самые ценимые. Я хотел, чтобы они знали. Знали, кто я такой.
Я стремился к тому, чтобы они от меня отказывались как можно быстрей, прежде чем я успею к ним по-настоящему привязаться.
