Сергей Петренко - Виланд
Во всём виноваты закружившие голову сны. Они этой ночью были такими чудесными.
Сны тают до обидного быстро. Димка хорошо знает. Сейчас всё смешалось в голове, но пройдёт пять минут, и осколки снов растают, улетят, затеряются, память даже помимо желания расставит всё по местам, и как потом будет жаль этих странных, пограничных мгновений между сном и явью.
Димка потянулся. Он чувствует себя упругим и свежим. Утро пропитало прыгучей силой — согни ноги, упрись локтями, напружинься — и выметнешься из кровати, как солнечный зайчик.
И Димка уже во дворе, и день будет жаркий и ясный, как раз такой, какого ждал. И ветер — несильный, прогретый солнцем, но по-осеннему терпкий.
Мама шла с ведёрком, в ведёрке — сливы, наверно, последние в этом году.
Словно солнце вспыхнуло ярче. Димка замер.
— Ты что? — засмеялась мама. Поставила ведёрко у Димкиных коленок. — Будешь? Бери, а то компот из них сварю.
Димка, обмирая от непонятного счастья, взял, сколько поместилось в ладони.
Выйдя за калитку, он уже отчётливо почувствовал осень. Но это была осень, какой Димка не знал.
Большая стая пестрогрудых дроздов опустилась на деревья, наполняя улицу скрипом и чивканьем, и шумом крыльев. Воздух был лёгок и пах яблонями и морем. Сквозь пожухлую траву пробивалась свежая зелень, а ласточки носились в вышине так стремительно, словно только этим утром научились летать.
Разве не нужно идти в школу? Сегодня воскресенье?
— Скоро ударит...
— А? — Димка обернулся. Соседская Наташа. Она первый раз заговорила с ним. Подошла неслышно и смотрела в небо, как и Димка. Ему понравилось такое начало — будто не знакомятся, а всегда учились в одном классе.
Димка искоса окинул девчонку взглядом — она яркая! Ярко-оранжевая. Короткие, светлые волосы, апельсиновые футболка и шорты. Если скользнуть по ней взглядом очень-очень быстро — кажется, мазок солнечного пламени замер, художник какой-нибудь вместо осторожного касания махнул кисточкой по холсту...
— Ты совсем не чувствуешь? — удивилась Наташа.
— Чего?
— Бури... — сказала она почти шепотом. — Смотри же, какое небо!
Димка смотрел. Небо было пронзительно-чистым. Чистота звенела, свод поднимался выше и выше, а нижние слои, словно охваченные призрачным сиянием, придвинулись, заполняя светом дома, деревья, землю. Неужели птицы не видят этого? Но они, наверно, просто не боятся...
— Ты кто? — Димка встретил её взгляд — спокойных и пронзительных, золотистых глаз.
— Миэлике... Но удивительно — ты совсем не видишь бури!
— Только небо. Сияет... Откуда буря?
— Альви разрушил кокон. Освободил Иглу, уйдя в Зеркала.
— Зачем?.. — ошеломлённо проговорил Димка.
— Кто может знать желания Альви? Пустота давно выела в нём дыру... Наверное, он рассчитывал, что сумеет замкнуть Зеркала.
— Какие Зеркала?
— Ты не помнишь?! — Миэлике пытливо прищурилась, потом распахнула глаза широко, как будто обратившись к незримому. — Мы создали пространство, почти в точности копирующее наше, но в котором ничто не происходит само по себе. В него лишь отражаются все события реальности. Когда у нас что-то получалось не так, и мы желали вернуть всё обратно, мы обращались к Зеркалам. Потом мы перестали так поступать, потому что мир стал слишком сложен, а мы — слабы и осторожны. Но Зеркала остались... Удивительно, что ты обрёл Силу, но не вспомнил ничего...
— А что я должен был помнить?
— Ты — один из нас. Тех, кто делали мир. Я увидела тебя, когда ты вышел из Лабиринта. Я шла за тобою, я хотела понять, кто ты... А потом ты зажёг Кристалл.
— Кристалл..! — Димка сжал ладони. Он совсем забыл... Что с Кристаллом?!
— Кристаллы — тоже Зеркала. Так говорят... Но особенные. В них — Свет, то, из чего появился мир и мы, и вся наша Сила. Я знаю очень немногих, кто решился бы освободить Свет Кристалла. Когда я увидела, что ты делаешь, я оцепенела, а потом — потом я испытала восторг. Я очень давно не видела, чтобы так просто разливали Свет! Я завидую тебе. Ты сделал то, чего миллионы лет не делал уже никто. Мы алчем Света и сохнем над каждой его крупинкой, ибо давно уже утратили источники Его в себе — и вдруг появляется Некто, умеющий одним лишь мановением отдать миру фонтан Света! Зависть, мука, восторг! Кто ты — удивительно?
Димка вздохнул.
— Я — это я. Значит, Кристалла нет больше?
— Его нет. И он есть. Ты изменил им мир вокруг — разве не видишь?
— Я, наверное, вижу. Только я так перепутал необычное с обыкновенным... И необыкновенное кажется мне самым правильным, только от него будто кружится голова.
* * *
...Море только казалось морем. Тёмное, замершее, напряжённо-ждущее. А когда Йолла кинулся в него, оказалось — это всё песок. Барахтайся в нём, отплёвываясь... Впрочем, плевался зря. После суток пути, бесконечного, страшного, Йолла узнал, что такое жажда...
Песок был будто бы не мёртв. Он как-то будто двигался. Неживая жизнь вечных сумерек к исходу суток стала адом.
Ведь я не умру, думал Йолла. Я же не человек... Как хорошо, что со мною нету Димки — я бы сошёл уже с ума, глядя, как он мучится!.. Но я не умру. Почему-то я это знаю. Я просто высохну, и сначала стану окаменелой, неподвижной мумией, которая будет одиноко чернеть посреди пустыни, маня путников, — если, конечно, кто-то из живых попадает сюда хоть раз за тысячу лет... И кто-то прислонится ко мне, чтобы отдохнуть, а я высосу его влагу, кровь, жизнь... А ещё спустя тысячу лет я рассыплюсь и стану песком. И это будет уже абсолютная неподвижность, потому что здесь нет даже ветра... И всё это время я останусь живым. Я буду думать. Звать... Как тысячи таких же несчастных до меня. Никто не поможет. Никто не услышит, как плачет песок.
...Но я-то услышал! Я упал в Зеркало, потому что меня позвали. Это не была ловушка — отчаянный крик... Разве что я опоздал? И никому не смогу помочь. И мне.
...Спустя сутки Йолла увидел след.
Ветра не было, но след медленно, неумолимо исчезал. Песок словно боялся отпечатков на поверхности, как убийца страшится памяти, стирая из неё лица жертв.
Йолла пробежал несколько шагов — и следы проявились ещё, отчётливей, они принадлежали человеку.
— Эй! — Теперь Йолла бежал и бежал.
Когда впереди проявилось дерево, он даже улыбнулся. Я победил Пустыню, подумал Йолла.
Дерево было чёрным. Мёртвым, колючим, кривым. Йолла остановился в двух шагах от него. След исчезал. Радоваться или плакать, Йолла не знал. Возможно, он нашёл место, где Пустыня прятала разгадку своих тайн. А может быть, она просто издевалась...
Йолла почувствовал одуряющую усталость. Но это даже хорошо — можно не мучиться, ломая голову, а просто уснуть — во сне останется место надежде. Во сне пролетят часы, и может быть, что-то изменится. К лучшему.
Он закрыл глаза, и тут же замелькали в темноте цветные искры, проносясь кружащим голову вихрем. Я попал в стайку падающих звёзд!.. Йолла вспомнил, что спит, и провалился в прохладную темноту. Без снов.
Очнулся он от холода. Как любой обитатель Леса, Йолла не боялся замёрзнуть до смерти. Но покрываться инеем заживо — очень сомнительное удовольствие! Йолла обхватил себя за плечи и, крупно дрожа, огляделся. Пустыня и дерево остались. Не изменилось ничего... нет! Неподалёку Йолла различил какой-то тёмный комок на песке. Сперва показалось, что комок этот величиною со средних размеров собаку... Йолла и подумал было, что видит собаку, свернувшуюся в клубок на остывшем песке.
Походить ближе Йолла боялся. Он напряжённо ждал. Наверное, не очень долго. Когда пошевелился, показалось — то, чёрное, немедленно сделает что-нибудь. Кинется на Йоллу. Или исчезнет. Но ничего не изменилось. Точнее, появилось новое ощущение — пустоты. Как будто во всём мире не осталось больше живых. Один Йолла. А этот чёрный комок... давно мёртв. Или искусно притворяется мёртвым.
Олух я! Пролежень паршивый! Мокрица склизкая!.. Гнался за тем, кому, быть может, нужен, а догнал — и жду! Может, я сейчас теряю последние секунды! Да хотело бы оно меня сожрать — умяло бы за милую душу, пока я дрых тут...
Йолла сделал всего один шаг — и сразу стало ясно: чёрное существо — человек. Даже странно, как Йолла раньше этого не видел. Человек был одет в узкие брюки и куртку, он лежал на боку, поджав колени к груди. Лица его Йолла рассмотреть не мог. Он подошёл совсем близко, понял — человек не мёртв!
Йолла осторожно потянул незнакомца за сапог, и нога неожиданно легко распрямилась. Осмелев, Йолла стал переворачивать его на спину. Лицо, очень бледное, удивило Йоллу. Он подумал, что совершенно не способен определить возраст этого человека. Подросток, мужчина, старик?!.. Йолла растерялся.
— Ты живой? Ты слышишь?..
* * *
— Бурю... её описать никто не сможет, — уверенно заявил Димка. — Потому что это в сто раз труднее, чем пересказать самый удивительный сон. Потому что, как я могу объяснить, почему мне во сне что-то совсем простое и несуразное кажется самым правильным, важным и чудесным?! Сам сон так устроен. Он тебя меняет так, что если надо, ты увидишь обыкновенный стол — а будешь обмирать от счастья. Потому что сон управляет правилами, по которым всё случается, а не тем, что происходит. Я, если хочу описать сон, должен рассказывать не о том, что видел, а о том, что чувствовал, а почему я это чувствовал, никто не сможет понять, это понять совершенно нельзя!
