Григорий Гребнев - Арктания
Курода замолчал. Минуту подумал и продолжал все так же нехотя:
— Его святость господин апостол приказал передать, что готов отпустить своего пленника с миром, но не ранее как после освобождения вами сына его святости.
Наступило молчание.
— Все? — спросил председатель.
— Все, — безразличным тоном ответил японец.
— Прежде чем мы вам дадим ответ, разрешите задать несколько вопросов, — сказал председатель.
— Разрешаю, — сказал Курода. — Но предупреждаю, что отвечу только на те из них, на которые сочту нужным ответить.
— Хорошо. Скажите, зачем вашему апостолу понадобились орудия, мины и прочее вооружение, если он, как вы говорите, удалился из мира для поста и молитвы?
Японец по-прежнему не поднял глаз, но в голосе его все почувствовали явную иронию.
— Его святость господин апостол, — сказал он, — опасается, что посторонние люди помешают его молитве. Оружие его святости нужно для ограждения своего покоя.
— Так, — председатель обвел всех сияющим выразительным взглядом. — Разрешите тогда спросить, разве кто-нибудь из жителей поселка на острове Седова нарушил покой вашего апостола?
— Да, его нарушил беглый индеец.
— Чем?
— Тем, что он ушел от своего господина.
Председатель, казалось, был в восторге: он сиял и улыбался, одаряя присутствующих выразительными взглядами.
— У кого еще есть вопросы? — спросил он. Переговоры начинали походить на общее собрание, когда докладчику задают вопросы.
— Скажите, — спросил Ветлугин, — это вы хотели видеть меня? Я говорю об одном посещении станции неизвестными мне людьми, когда я был в Северограде.
— Нет, — скучным голосом ответил Курода.
— Зачем вы украли моего сына и для чего держите его у себя? — тяжело дыша, спросила Ирина.
— Вопрос задан в оскорбительной форме. Я на него не отвечаю.
Курода, видимо, тяготился допросом, и только какие-то дипломатические соображения заставляли его продолжать переговоры.
— Разрешите мне вопрос, — по-русски сказал дед Андрейчик.
— Пожалуйста, — разрешил председатель.
— Известно ли тебе… — начал дед Андрейчик по-русски и запнулся. — Известно ли вам, — продолжал он по-английски, — как ушел мальчик-индеец из вашей норы… виноват, я хотел сказать — из вашей обители?
Все насторожились. Председатель посмотрел на деда Андрейчика укоризненно: вопрос был явно нетактичным.
И вдруг японец поднял свои опущенные веки. Поднимал он их медленно и тяжело, как гоголевский Вий. Поднял, прищурился и отыскал в углу деда Андрейчика. Глаза их встретились; голубые, лукавые у старого радиста и черные, настороженные у Куроды.
— Известно, — нетвердо сказал японец.
Дед Андрейчик захохотал.
— Врешь, шельма! — крикнул он и вскочил с места.
Раздался шорох выключенного радиофона, и экран опустел.
— Шель! Ма!.. — повторил Рума. Он тоже вскочил и, гневно поводя глазами, приготовился защищать деда Андрейчика.
Маленький курунга успел привязаться к старику за эти несколько дней. Во все время беседы с Куродой здесь в кабинете он лишь несколько раз глянул враждебно на изображение японца и безразлично — на председателя. С деда Андрейчика же Рума не сводил преданных, обожающих глаз. Он, наверное, искренне полагал, что во всей этой церемонии главная роль принадлежит его учителю и другу. И когда дед Андрейчик возбужденно выкрикнул какое-то слово, Рума повторил его, ибо привык уже во всем подражать старику.
— Это вы напрасно, товарищ Андрейчик, — сказал председатель. — Во-первых, грубить на деловом совещании вообще не полагается, а во-вторых, вы его спугнули раньше времени.
— Извините, товарищи, трудно удержаться, когда видишь перед собой живого палача и бандита.
— Мало ли что, — сказал один из членов комиссии. — Нам тоже трудно было смотреть на него. А раз надо — значит, смотри и вежливо разговаривай.
— Ну, вы все-таки помоложе, вы совсем другой народ, — посмеиваясь, сказал старик.
— Знаете, Силера, — волнуясь, сказал профессор Ливен, — когда он появился и заговорил, мне захотелось проснуться. Я не выношу снов, в которых мертвецы получают равноправие и ведут себя, словно живые.
— Хуже всего то, что это не сон, дорогой мэтр, — невозмутимо ответил Силера.
Рума ткнул пальцем в экран, потом со всего размаху хлопнул себя по щеке.
— Он… мне… вот!.. — сказал он деду Андрейчику ломаным русским языком. — Факт!
Председатель Чрезвычайной комиссии обвел глазами всех присутствующих.
— Конечно, это наглость, — сказал он, показывая всем свое круглое сияющее лицо. — Конечно, нам смешно выслушивать их наглые требования. Мы не оставим их в покое. За свои преступления они должны предстать перед судом. Кроме того, они опасны, их нужно обезвредить. Но Верховный Совет поручил нам прежде всего спасти сына товарища Ветлугина. Поэтому мы пригласили на заседание родственников мальчика… Что мы можем сделать? Мы можем предложить крестовикам обмен — сына Шайно за сына товарища Ветлугина. Мы можем удержать арестованного крестовика и спасти мальчика прямой атакой. Вот два пути спасения пленника. Первой прошу высказаться мать мальчика.
Все обернулись к Ирине.
Обращение председателя застало Ирину врасплох. Она растерянно оглянулась, провела рукой по лбу, сказала неуверенно:
— Я думаю… мне кажется… — и внезапно умолкла в раздумье. Так она сидела молча несколько долгих секунд.
Мужчины, затаив дыхание, ждали. Перед ними была мать. Это обстоятельство создавало мучительную серьезность положения. Так или иначе, но в эту минуту решалась судьба ее сына, и самое веское слово принадлежало ей. Вначале она заговорила тихо:
— Мне очень хочется спасти нашего мальчика… — Потом сказала громче: — Но я подумала: неужели мы так беспомощны? Неужели только договор с врагами коммунизма может спасти моего сына?
— Браво, дочка! — загремел дед Андрейчик. — Она говорит сущую правду! Факт!
Он вскочил, и вместе с ним вскочил Рума. Ветлугин пожал жене руку, чувствительный Ливен украдкой смахнул слезу, и все заговорили сразу об одном: комиссия не допустит никаких сделок и сговоров с политическими авантюристами, комиссия будет действовать осторожно, чтобы не подвергнуть опасности жизнь мальчика, но вместе с тем и очень решительно.
— Итак, разрешите зачитать ответ, — сказал председатель.
Секретарь включил фонограф.
— Северный Ледовитый океан, гражданину Куроде… — начал председатель. — Чрезвычайная комиссия, созданная Всемирным Верховным Советом, обсудила ваше заявление и нашла его неприемлемым. Чрезвычайная комиссия предлагает вам и другим лицам, проживающим вместе с вами, немедленно явиться на остров в город Североград и поселиться там, где вам укажут. Чрезвычайная арктическая комиссия предупреждает: вам и проживающим с вами лицам, замешанным в контрреволюционной деятельности в прошлом и виновным в диверсионных актах против воздушной станции и населенных мест в Арктике, придется предстать перед народным судом. Но если вы тотчас же по получении нашего ответа освободите своего пленника и явитесь в суд добровольно, вы облегчите вашу участь в дальнейшем, тем более что нам сейчас уже не страшны никакие враги.
Все закивали головами, зашевелились, раздались восклицания:
— Очень хорошо!
— Факт!
— Силера, мой мальчик, запомните этот момент навсегда!
— Товарищ секретарь, отправьте радиограмму на субмарину, — сказал председатель. — А теперь, товарищи, поговорим о предложении профессора Ливена и инженера Силера… Конечно, Шайно и его банда, получив наш ответ, не примчатся в Североград с повинной. Но и нападать на нас они вряд ли станут без нужды. Думаю, что они еще не совсем спятили с ума и учитывают соотношение сил. Скорее всего, старый разбойник зароется в свою нору и покажет зубы, только когда мы попытаемся его оттуда вытащить. Вот на этот случай у нас и припасен замечательный проект товарищей Ливена и Силера. Этот проект очень поможет нам освободить мальчика.
Председатель, продолжая говорить, поднял руку и показал на карту: огромная рельефная панорама Арктики, выполненная знаменитым художником — эскимосом Каукеми, висела на стене.
— Мы уже точно установили, где находится скромная обитель апостола Шайно. Вот…
Толстяк чуть шевельнул на столе световой регулятор, и тонкий красный луч с другого конца комнаты окрасил пурпуром два небольших островка, самых крайних на севере архипелага Вейпрехта — Пайера.
— Между островом Рудольфа, ныне Седова, и островом Гогенлоэ, ныне Брусилова.[24] Как раз вот в этом проливчике между ними, на дне. Глубина пролива — четыреста метров, ширина — четыре километра.
— В пять раз уже Гибралтарского пролива у Джебель-Муса и в два с половиной раза мельче, — сказал Силера.
