Владислав Крапивин - Лужайки, где пляшут скворечники

И в самом деле, глянешь в трубу, и там, даже при ярком солнце, виден черный круг нездешнего мира, в котором дро­жат и движутся по своим, непонятным земному жителю пу­тям сотни разноцветных светил. Один раз старик дал глянуть Артему. Зрелище завораживало. Плохо только, что смотреть можно было три-четыре секунды, не дольше. В лицо веяло таким космическим холодом, что леденела кровь и застывали глаза.

Чтобы ребятишки (да и некоторые взрослые тоже) не со­вались к опасному «телескопу», Егорыч давно еще приварил аппаратом (который смастерил ему Володя) к заднему срезу трубы щит из листового железа. Оставил в нем только ма­ленькую форточку с дверцей, которую запирал на висячий замок. Лишь изредка он дверцу отпирал и разрешал мальчи­кам и девочкам глянуть на «хитрую механику вселенной». Подпустит к форточке, сосчитает до трех и тут же оттаскива­ет за плечи. И юный «астроном» приплясывает, трет обо­жженные морозом щеки и радуется, что вернулся из галакти­ческой черной глубины в мир летнего солнца, мягких лопу­хов и желтых веселых бабочек. Попляшет с минуту, а потом:

— Егорыч, можно еще? Одним глазком!

— Сегодня больше нельзя. А то вмиг схватишь космичес­кую лихорадку. С этим не шутят…

После того вечера, когда Володя спел колыбельную, на­завтра ожидался какой-то особенный «звездный парад». Ста­рик почуял это еще накануне (следом за Евсейкой и другими зайцами). И утром оповестил ребят, что разрешит им глянуть на «редчайшее зрелище».

— Если только будете соблюдать очередь и дисциплину… Артему тоже хотелось посмотреть: что там за звездный праздник в неведомой дали? Но Нитка сказала, что она «со­всем замоталась с уборкой и стиркой, а дома ни крупы, ни соли, да и стирального порошка осталось чуть-чуть…». Артем вздохнул, чмокнул Нитку в щеку и взял хозяйственную сумку.

Кей заметался между желанием пойти с Артемом и по­смотреть «космическое чудо».

— Оставайся, — решил Артем.

— Ладно, я останусь. Надо еще Евсея поискать, куда-то пропал, рыжий черт, Егорыч волнуется…

— А чего волноваться-то? Евсей со своими приятелями по всем пустырям шастает!

— Шастает, да… Но он раньше каждое утро к Егорычу за капустой приходил, на завтрак…

— Найдется, — сказал Артем. И двинулся с Пустырей в город.

Обычно такая вылазка занимала часа полтора, но на этот раз Артем вернулся лишь в середине дня.

Нитка вытерла цветастым передником руки, обняла Ар­тема и сразу спросила шепотом:

— Тём, что случилось?

Как она учуяла? Ведь он с виду был совсем беззаботен!

— Тём…

— Да ничего особенного. Просто встретил одного… так сказать, сослуживца. Поговорили, как жилось-воевалось… Мне вспоминать про те дни тошно, вот и…

Нитка поверила лишь наполовину. Видела, что говорит он не всё. Тут на счастье появился Кей. Артем к нему:

— Ну, как астрономические дела? Впечатляющая была картина?

Кей, однако, смотрел сумрачно. И Ниткина тревога те­перь обратилась к нему:

— Кей, что с тобой?

— Со мной-то ничего. Лелька заболела. Вся трясется от простуды.

— Как это? Она утром скакала здоровехонька!

— Так это утром. А когда смотрели в телескоп, она сунулась к нему два раза. Глупая же… Поглядела, отошла и встала в очередь снова, Егорыч не уследил. Потом заметил, но уже поздно, она затряслась. Эта лихорадка, она ведь сразу… Те­перь лежит под одеялами и хнычет. Я пойду к ней, а то баба Катя опять под градусом, говорит, что с горя…

— Постой! — Нитка метнулась на кухню, принесла тем­но-красную банку. — Это малина с сахаром. Вскипятите чай, и пусть малину ест до отвала. Первое средство…

Кей посмотрел с сомнением. Потом прижал банку к своей «индейской» рубашке и осторожно ушел из дома.

Нитка опять обратила на Тёма черно-синие глаза — в них страх и приказ.

— Тём, говори… До конца.

— Ладно. Все равно когда-то надо…

Он потоптался, непонятно зачем задернул на окнах зана­вески, сел на их с Ниткой пружинное заскрипевшее «леж­бище».

— Садись рядом… И не пугайся.

— По-моему, ты сам перепуган.

— Я — нет. Это ведь уже не первый раз… Понимаешь, я встретил призрака…

Наверно, со стороны это признание выглядело театраль­но. И глуповато. Однако Артем говорил без всякой мысли об эффекте. Просто такая получилась фраза. Просто — так и было:

— Понимаешь, я встретил призрака.

— Может… ты просто устал?

— Нет… ты, Нитка, не перебивай… Конечно, это не при­зрак в полном смысле. Он — оживший гад. Я думал, все ушло, а он…

— Говори. По порядку…

— Я, Нитка, по порядку… Я в какой-то степени сам вино­ват, что очутился в Саида-Харе. Мог бы поднять скандал, что подпись в рапорте поддельная, но… мне было все равно…

— Ты про это уже рассказывал.

— Да? Ну, ладно… Нашу патрульную полуроту поместили в брошенном поселке. Добротные дома, оставленная хозяе­вами мебель. Только жратвы почти никакой. Подвозили про­дукты с перебоями. Вода в колодце — вонючая. Но зато спирта хватало… Без него бы совсем тоска. С одной стороны — глинобитная степь с рыжими холмами, с другой — горный массив Саи-даг…

Впрочем, сперва даже нравилось. Вместо прежней казар­менной муштры этакая вольная жизнь. И ребята были вроде бы ничего. Правда, за очки дали мне кличку Студент, но это так, без злобы…

Знаешь, Нитка, страха не было. С двух сторон громыха­ет — и в степи, и в горах, а кажется, что ты как в санатории. Пока мина не грохнется посреди улицы… Но это случалось не часто…

Бывали и нападения. И несколько раз мы палили из окон по чужим транспортерам и по людям. Казалось даже, не по людям, а так, про пятнистым фигурам, вроде подвижных ми­шеней. Были и убитые — с той стороны и с нашей, и я, про правде сказать, смотрел на них почти спокойно. Привыка­ешь…

Выпустишь из автомата два-три рожка, отобьешь атаку, хлебнешь, и теплеет внутри. И все вокруг хорошие, этакое фронтовое братство… Особенно если не думать, зачем все это…

— Тём… а думалось?

— Порой. Особенно по ночам… Лежишь и понимаешь: они ведь тоже люди и есть у них та же правота, что у нас. И та же неправота. А потом, как хоронишь кого-нибудь, с кем вчера глотал из одной фляжки, думаешь уже другое: «С-сво-лочи…» То есть не думаешь даже, а так, вроде зубовного скре­жета. И на них, и вообще…

Но главная-то наша задача была контроль за дорогами. Были дежурства на блокпостах, были подвижные патрули. И, по правде говоря, трудно было там понять, кто оказался в за­держанной машине: боевик или мирный торговец. Если с оружием — под арест и в город, были там особые пункты. Если без оружия — кати дальше и благодари Аллаха, что мы добрые. Только продукты и водку отбирали у всех поголовно. Как говорится, чтобы выжить… Так и выживал я там три ме­сяца.

А потом появился Птичка…

— Кто?

— Помнишь, Нитка, мультик про птиц и ящериц? Назы­вался, кажется, «Ноги, хвосты и крылья». Там один такой приблатненный орел воспитывает страуса, учит его летать. Пугает гримасами, смеется: «Ха, птичка!»

И вот у этого типа была привычка. Если кто ему не нра­вится, он рожу скривит, сделает такой жест… ну, не буду по­казывать… и тоже: «Ха, птичка!» Так его и прозвали.

Знаешь, был он не дурак. Ну, если не интеллект, то ин­стинкты у него были развиты даже оч-чень. И чутье… И во мне он почуял такого… не вполне еще остервенелого внутри. Говорит: «Я, Студент, в детстве таких, как ты, за версту чуял. Они в пионерском лагере среди ночи по мамам плакали… Ха, птичка!» И пробовал меня учить жизни. Видать, опыт у него был. Не знаю, как там в детстве, а потом он, кажется, успел хлебнуть всякого. Судя по всему, и в зонах побывал… И тер­петь не мог очкастых «ботаников».

Но приставал он не часто. И не открыто, а так, под видом дружеских наставлений. Как бы делился жизненными навы­ками. «Ты меня, Студент, слушай и набирайся житейской эрудиции, пока ихний снайпер тебя не взял на мушку… Ха, птичка!»

И был он к тому же не трус. Наоборот. В бою такой не подведет. Может, потому что на свою жизнь он давно напле­вал, так же, как на чужие. Порой делался совсем как боевой товарищ. Так сказать, друг и брат. Один раз оглушило меня и царапнуло осколком, так он перевязал, дал глотнуть из фляжки. «Ничего, Студент, держись, еще не вечер…» Ну, прямо как в кино про Великую Отечественную…

Я тогда как-то затеплел, расслабился, даже разоткровен­ничался с ним. Ну, про жизнь вообще и про эту дурацкую войну, где непонятно, за что люди гробят друг друга. А он: «Ты, Студент, похож на дурачка из кружка народных инстру­ментов, которой пошел воевать против танка. Танк на него прет, а он по броне балалайкой… И вообще запомни: лучше сидеть внутри танка, а не брякать снаружи «Во поле бере­зонька стояла…». Ха, птичка!»

Больше я с ним разговоров не вел…

Были у него три дружка. Ну, не совсем дружки, а, скорее, подпевалы, но держались они друг друга крепко. И однажды пошли они в секрет на излучину горной тропы, в хитрое место под названием «Бейсболка». Это мы его так прозвали. Потому что тропа идет по круглому козырьку, который нави­сает над пропастью. Там иногда ходили связные и разведчи­ки. Не наши, а их. Не по тропе, разумеется, а поверху, среди скал. Не часто ходили, потому что место известное, они знали, что наши секреты бывают там регулярно.