Питер Леранжис - Восстание Весперов
Карета подпрыгнула, и Веспер пошатнулся, больно ударившись спиной об угол. Скорчившись от боли, он яростно заскрежетал зубами.
Все, пошутили и довольно.
Он вскинул мушкет и прицелился разбойнику в голову. Руки его ходили ходуном. Он с трудом держал равновесие, но все же сдвинул спусковой замок и нажал курок.
Раздался оглушающий треск, мушкет дернулся, отдал его прикладом в грудь, и все заволокло черным облаком пороха. Однако карету трясло так сильно, что Веспер промазал. Разбойник по-прежнему болтался сзади, не отпуская подножки. Кони несли. Карета покосилась и припадала то на один бок, то на другой. Колеса трещали, скрипели и выворачивались в разные стороны.
— Ось! — кричал кучер. — Она сломалась, милорд! Карета разваливается!
Веспер бросил последний взгляд на грабителя. Этот удалец с железной хваткой еще там и с завидным упорством держится за ускользающую добычу.
«Шут с ним, — подумал Веспер. — Долго он так не продержится».
Взгляд его упал на Харгрова.
Вот, что сейчас самое важное. Надо обыскать старика и забрать у него перстень, пока карета не разбилась в щепки. Он прыгнул внутрь и обыскал дворецкого, который все еще лежал на полу без чувств.
«Да где же он?»
Вот, у него в поясе. Он разорвал холщовый ремень по шву и достал драгоценный трофей.
Торжествуя, Веспер сел на скамейку и поднял перстень к свету.
Вот они, загадочные символы.
Зажав перстень в кулак, он выкарабкался из салона и перелез на место кучера. Карету немилосердно трясло. Колеса сломались и отлетели. Дно скрежетало, подпрыгивая по корням и упавшим стволам деревьев. Еще секунда, и все разлетится на части! Кучер исчез.
Вот она, эта так называемая благодарность слуг!
Веспер приготовился прыгать. Где-то внизу мелькнула тень. Испуганные кони несли, не останавливаясь. Он смотрел на убегающую из-под его ног дорогу. Приготовился… Вдруг ноги сами оторвались от ступеньки, он понял, что летит.
Внезапно огромное дерево заслонило ему весь мир. Он едва успел вытянуть руки и страшно, на весь лес закричал.
Чья-то черная тень снова мелькнула перед его глазами.
— На помощь! — всхлипнул Винтроп, утирая слезы.
Пошел тихий дождь. Почему отец оставил его одного? В лесу было темно и холодно.
А вот и он — стоит на коленях и что-то рассматривает на земле.
Все-таки хорошо, что идет дождь: так отец не заметит, что он плакал. Отец не выносит слез. Особенно его слез.
Винтроп хотел было броситься к нему. Однако что это?
Та самая карета, которая разнесла их экипаж, лежит разбитая на земле, повсюду ее осколки. Неужели это дело рук Лукаса?
— Отец? — позвал он.
Ему стало страшно. Отец молчал и не замечал ничего вокруг, замерев в каком-то жутком оцепенении. Вдруг на некотором расстоянии Винтроп заметил еще двоих. Они были крепко привязаны к стволу дуба. Винтроп узнал их. Одним был дворецкий Харгров. Другого, в незнакомой ливрее, Винтроп видел впервые. Похоже, что с ними был и третий пленник, но ему, как видно по разорванным веревкам, удалось бежать.
— Они живы? — Винтроп, робко прикоснулся к отцу и положил руку ему на плечо.
Но Лукас Кэхилл не шелохнулся. Перед ним на разровненном куске земли были начертаны слова, от которых у Винтропа по спине поползли мурашки:
Берегитесь
Мадригалов
Шел 1942 год. Половина земного шара охвачена войной. Во всем мире люди воевали и гибли, сражаясь друг против друга.
А чем же занимается Грейс Кэхилл в то время, как на карту поставлена судьба человечества и мир летит в пропасть?
Она меняет пеленки.
«Да, да, именно пеленки», — сказала про себя Грейс, застегивая булавку. Здесь, в Европе, их называют на английский манер — «пеленки». Не подгузники.
Малыш Фиске захныкал, вырываясь из рук, но Грейс держала его крепко. Их дом в Монте-Карло стоял высоко над морем, и от берега к нему вела крутая каменистая тропинка, на которой легко споткнуться и кубарем полететь прямо в лазурные воды Средиземного моря.
«Камикадзе» — называла Грейс своего несмышленого братца. В честь этих безумных летчиков на Тихом океане, о которых прилетали сообщения даже сюда. Этот младенец рос настоящим сорванцом и каждый день норовил попасть в переплет. А теперь, когда он научился ходить, за ним нужен глаз да глаз. Недавно ему исполнился год, и Грейс не верилось, что прошло уже столько времени с тех пор, как…
Она научилась не давать волю слезам. Но легче от этого не становилось. Слезы подступали к глазам слишком часто, внутри все разрывалось. Как во время учебных полетов, когда самолет попадает в воздушную яму и кажется, что ты стремительно летишь вниз. Стоило только вспомнить мать, как все начиналось заново — ком в горле, слезы.
«У вас родился здоровый мальчик, — сказал врач, обращаясь к Джеймсу Кэхиллу. — Но ваша жена…» Он что-то говорил еще, но Грейс и Беатрис больше не слышали его. Весь мир вдруг превратился для них в один страшный, мученический стон отца. Он не проронил ни слезинки, но с тех пор изменился до неузнаваемости. Его стон сквозь стиснутые зубы, воспаленные глаза, изможденное лицо и громкое тяжелое дыхание были страшней самых горьких слез. Он скорее походил на измученного марафоном бегуна, который только что пришел к финишу, нежели на сломленного горем человека.
Таким он и остался в их памяти. Сразу после похорон отец исчез, и ни Грейс, ни старшая сестра Беатрис почти его не видели. Сестры так и не смогли разделить с ним горе. За последний год Джеймс Кэхилл появился в Монте-Карло всего лишь на пару дней. Сломленный смертью жены, он ни разу даже не взглянул на своего сына. Колесил по миру, ища спасения от постигшего его несчастья и бегая наперегонки с судьбой. Девочки месяцами не получали от него писем, разве что несколько простых открыток из каких-то далеких экзотических мест — Рио-де-Жанейро, Баффинова Земля, Улан-Батор.
Малыш Фиске вырвал из земли железные воротца для игры в крокет, и Грейс едва успела выхватить их у него из рук, пока он не выколол себе глаз.
И как можно так сильно любить ребенка, который превратил жизнь в сплошное мучение? Ведь из-за него умерла мать. Из-за него исчез отец. Перед глазами Грейс постоянно стояла одна и та же картина — Джеймс Кэхилл в последний раз открывает дверь и выходит из дома. Сказал, что уезжает всего на несколько дней, «просто по делам». Но вместе с ним отправлялся багаж — такой большой, что пришлось вызывать второе такси до аэропорта. Этого было достаточно, чтобы раскрыть эту неприкрытую, беспомощную ложь. Он подошел к ней, обнял ее на прощанье. Даже Беатрис заметила, что с отцом что-то не так.
Перед уходом он даже не заглянув в кроватку, где спал его новорожденный сын.
Фиске сердито захныкал, замахал ручками и потянулся к крикетным воротцам, которые Грейс держала высоко над головой. Не выдержав, она взяла малыша на руки, но он тут же стал вырываться и толкать ее своими крепенькими ножками.
Ничего. Когда-нибудь он вырастет и займет достойное место в обществе. И война эта когда-нибудь закончится, и папа когда-нибудь вернется домой. Какой странной стала ее жизнь — одни «когда-нибудь». И так мало «сейчас».
— И как только ты справляешься с эти зверенышем? — услышала она за спиной резкий голос.
Грейс повернулась и увидела на пороге дома Беатрис.
— Кто-то же должен, — пожала она плечами. — Жизель никогда не станет с ним возиться. А ты спроси лучше у своего папочки — как он оставил нас с этой бестолковой гувернанткой!
— Не смей так говорить об отце! — возмутилась Беатрис. — Или ты хотела, чтобы он притворялся и делал вид, что ничего не случилось? Между прочим, он потерял жену.
— А мы потеряли мать, — ответила Грейс.
— И все из-за него! — Беатрис ткнула пальцем в Фиске.
Грейс крепче прижала к себе братишку, защищая от ядовитого взгляда Беатрис. Как она может обвинять ни в чем не повинного младенца в смерти матери? Или ей станет легче, если все вокруг будут так же несчастны, как она? Они и до смерти Эдит Кэхилл были не особо близки, а теперь эта пропасть становилась шире с каждым днем.
Неужели Беатрис не видит, что людям вокруг нее тоже может быть больно. Может быть так же плохо, как и ей. И Грейс готова все отдать, лишь бы вернуть их счастливую жизнь, оставшуюся в прошлом. Когда еще была жива мама. Отдать все, чтобы исчезла эта боль, которую не смог выносить отец, и потому оставил их одних. Отдать все на свете, кроме Фиске. Почему Беатрис не может полюбить этого ласкового озорника? Единственную радость в их жизни, ребенка, у которого нет ни матери, ни отца. Джеймс Кэхилл бросил их, даже не позаботившись придумать малышу имя и оставив его на попечение Беатрис. Фиске…[5] Этим именем она отомстила брату, обрекая его на унижения и насмешки со стороны сверстников.
