Илья Подольский - Огненная печать

Внезапно мои воспоминания оборвались острым чувством тревоги. Я оглянулась — никого. Что могло значить это странное смятение? Так же внезапно в мыслях явился образ Макса. Я тут же вспомнила его бледное лицо, когда он открыл мне дверь номера в гостинице «Московская». Вид у него был тот еще. Этот импульс дал мне целый образ, пугающий и, казалось бы, неизбежный…

С усилием и тяжелым трепетом в груди я прервала свое видение на самом страшном. И далее — ни секунды лишней! Я побежала в каюту Макса. Встав у двери, на миг прислушалась… Там, внутри, раздалось нечто вроде глухого постукивания. Я толкнула дверь, но она была закрыта.

— Макс! — крикнула я. — Макс, ты здесь? Открой мне дверь! Немедленно! Я знаю, что тебе плохо!

В ответ за закрытой дверью я услышала лишь медленные, шуршащие шаги и какое-то всхлипывание, похожее на плач. Видимо, Макс не мог говорить. Я, как безумная, мысленно все повторяла: «Боже! Только бы он успел, только бы успел открыть мне дверь…»

— Макс, ну же! Я помогу тебе! Еще немного, и ты откроешь.

В этот экстремальный миг, несмотря на то что дверь была закрыта, я отчетливо видела испуганное лицо задыхающегося Макса. Он задыхался там… В меня вселилась необычайная уверенность, что только я сейчас могу помочь ему. Неожиданно замок щелкнул, и дверь каюты двинулась в мою сторону. Я распахнула ее и увидела Макса, сидящего на полу, бессильно прислонившегося к стене.

— Максик, миленький, успокойся, — обняв его, лепетала я. — Тебе надо только успокоиться…

Макс, доверчиво посмотрев на меня, стал немного легче дышать, однако я видела, что ему все еще трудно.

— Ты представь полет… Да, да, представь, что ты летишь по безоблачному небу, — пыталась я его успокоить. — Ну?

Он задрожал, но кивнул мне головой. Кажется, он готов был сделать все, лишь бы утихомирить ту бурю, что лихорадочно металась внутри него. Я попросила его закрыть глаза и лечь на спину, а голову положить мне на колени. Мы по-прежнему были на полу около распахнутой двери. Макс послушался.

— Попробуй дышать так, будто летишь, медленно поднимая и опуская большие крылья. Вверх — ты вдохни… и вниз — выдохни, — шептала я, гладя его волосы. Через минуту дыхание Макса напоминало сон младенца. Он равномерно и спокойно воспринимал воздух, который вдыхал.

— Хочешь спать? — спросила я. Он слабо улыбнулся и, тихо пошевелив губами, сказал: «Да». Боже! Это «да» прозвучало для меня настоящей симфонией в честь всей прекрасной жизни. Ведь еще пять минут назад я предвидела… Нет, страшное теперь не свершится!..

Я помогала ему подняться на ноги, и в это время в дверях каюты появился Антон.

— Ева! — тут же вошел он. — Что случилось?

— Макс задыхался, и я… Помоги мне! Что стоишь?

Мы с Антоном уложили Макса на кровать. Макс попросил пить, и, когда я наливала воду из графина, что стоял на тумбочке, он сказал:

— Ева, не говори, пожалуйста, никому про то, что здесь было.

— Но тебе не станет хуже? Ты уже давно как-то странно выглядишь… — пробормотала я.

«Все в порядке, все нормально», — пропел Макс строчку из какой-то песни.

— Ну все, кажется, я тебя узнаю, — вздохнула я. — Только вот что. Разреши мне здесь переночевать.

— Я побуду с ним, — отозвался Антон.

— Хорошо, мы побудем вместе.

— Ладно, как хотите, — усмехнулся Макс. — А я буду спать… Да, кстати. Ева, спасибо тебе за птицу.

— Спокойной ночи, Макс, — радостно, но тихо пожелала я, и вскоре он заснул.

В каюте было достаточно просторно. Она предназначалась для двух человек, поэтому, кроме той кровати, на которой спал Макс, была другая. На ней не было постельного белья. Антон потушил верхний свет, включил ночник, и мы сели.

— Ева, ты иди к себе, ведь тебе самой надо отдохнуть.

— Ты не знаешь, почему… — начала я.

— Макс еще в Саратове предупредил меня, — шепотом заговорил Антон. — Это у него от резкой перемены климата, а может, от сильных волнений. В Саратове было намного суше и теплее, чем в Пскове.

— Да, пожалуй, поэтому, — вздохнула я.

— А о какой птице говорил тебе Макс?

Я грустно улыбнулась.

— Наверно, все о той же… За несколько минут до того, как ты вошел, Макс явился мне в видении… Извини, мне нелегко об этом говорить. Все-таки и вправду надо отдохнуть. Я пойду, но только ты не уходи, ладно? — от нахлынувшей сонливости будто бредила я и через минуту отправилась к себе. Красильников остался.

Только я легла в свою кровать, бог сна тут же унес меня к своим провидческим берегам. Когда наутро я проснулась и, умывшись, стала одеваться, то заметила, что Ольга и другая девушка, жившие со мной в одной каюте, как-то странно шепчутся за спиной. Девушку звали Лия. Такие шушуканья для меня не новость, но девчонки уже начинали забывать о приличии. Они к тому времени были одеты и собирались идти на завтрак.

— Что?! — не выдержала я. — У меня за ночь рога и хвост, что ли, отросли?

— Нет, с тобой все в порядке, все хорошо, — продолжала дурачиться Ольга, изображая тон психотерапевта. — Как тебе спалось? Какие сны снились?

— Спасибо, неплохо, — серьезно проговорила я, решив не обращать на них внимания.

— Вот, — сказала Лия и положила на мою тумбочку исписанный тетрадный листок. — Почитай.

— Что это? — узнала я почерк Оли.

— Нет, ты сначала прочти, — интригующе проговорила Лия.

— Ладно, потом, — отмахнулась я.

Но Оля вручила мне листок, и они, взяв меня за руки, усадили на кровать.

— Мы тебя не отпустим, пока ты не прочтешь, — засмеялась Лия.

— И вслух, пожалуйста, — добавила Оля.

Что ж, пришлось читать.

— Здесь написаны, кажется стихи. Чьи они? Твои? — сказала я Ольге, но обе девчонки, поджав губы, молчали. — Когда солнце роняет обруч, — начала я, — в медный пролив на заре… Я встречу с птицей пророчу… В туманно-лучистой борьбе… — Не понимаю. Оля, если ты хочешь, чтобы я оценила это стихотворение, то я говорю тебе — оно очень необычное.

Я в недоумении умолкла, и Лия с Ольгой наконец-то смогли вдоволь насмеяться.

— Неужели ты совсем-совсем ничего не помнишь? — немного успокоившись, спросила Лия. — Ведь ты сама сочинила этот стих!

— Как сама? — удивилась я. — Во сне, что ли?

— Вот именно, — подтвердила Оля. — Когда мы вчера вернулись с дискотеки, ты уже спала. Стали тихо раздеваться, прислушались, а ты что-то там бормочешь. Многое мы не успели записать, а часть твоих слов и вовсе была непонятна.

— О чем я еще болтала?

— Что-то про старую луну, про землю, воду… — наморщила лоб Лия.

— Еще про воздух, — прибавила Оля.

— Странно, этот, судя по стихам, удивительный сон напрочь закодирован, — вслух подумала я.

— Ева, извини, но ты и впрямь ненормальная, — заключила Кирсанова. Через пару минут девчонки пошли завтракать, и я осталась наедине со своими блуждающими мыслями.

В конце концов додумалась вот до чего. Элементарно: я проспала очередное и, быть может, самое важное видение. О, как я была зла! Надо же! Проспать последнюю, заключительную подсказку!

Она была действительно последней. И сохранившиеся осколки сна в виде того обрывочного стихотворения говорили лишь о том, что мной пройден какой-то этап… или круг. Ведь теперь браслет с минуты на минуту должен был ко мне вернуться. В дверь моей каюты кто-то постучался.

— Входи, Красильников, — пригласила я, наперед зная, что это именно он.

— Забавно, тебе все было известно с самого начала, правда? — смущенно ухмыльнулся Антон.

— Закрой за собой дверь, чтобы нам никто не помешал, — серьезно, но просто говорила я. — На самом деле о том, что мой браслет в твоих руках, я узнала только вчера утром, когда мы отчаливали.

Антон закрыл дверь и спросил:

— Почему ты сразу не потребовала его обратно?

— Во-первых, ты согласен, что человек человеку волк? Кстати, такого мнения придерживается твой любимый Александр Иванович…

— Ладно тебе, и я уже понял, что этот профессор просто сухарь, — махнул рукой Антон, и я рассмеялась. — Жаль, я не знал другого Александра Ивановича… Он-то, наверное, был настоящим профессором…

— Во-вторых, — не дослушав, продолжила я, — магия браслета так тонко переплетена с нашими судьбами, что любое грубое вмешательство может прервать связь. Ведь мы знаем, с чем имеем дело.

Антон поднял правый рукав своего свитера. Его крепкую руку опоясывал мой браслет, который смотрелся еще роскошней, будто разлука с ним только приблизила и увеличила его в моих глазах. Антон снял украшение.

— Разреши, я сам надену его тебе на руку, — попросил он, и я не отказалась. — Пусть это будет знаком примирения. Я возвращаю то, что по праву тебе принадлежит.

— Антон, я бесконечно рада, что у меня есть такой друг, как ты. Но я могу себе представить, как тебе было трудно найти верное решение… в этой туманно-лучистой борьбе.