Сильвана Мари - Последний орк
Ранкстрайл вспомнил о Свихнувшемся Писаре и кивнул. Один жест — и свора мальчишек разбежалась, как собаки перед волком. Ранкстрайл и пришелец встретились взглядами, потом старик скрылся в тени.
Через несколько дней, после долгого моросящего дождика, который смыл всех мальчишек с улиц, старик вернулся. В этот раз он осмелился заговорить с Ранкстрайлом: он представился как заимодавец Наикли.
— Заимодавец? То есть ростовщик? Так вот почему вас ненавидят! Жаль, что я остановил тех пацанов. Очень жаль. Но ничего, больше их никто не остановит, и рано или поздно они закончат свою работу.
Старик сглотнул, тяжело задышал, но взял себя в руки и спросил позволения предложить ему и его солдатам достойную работу, за которую он бы хорошо заплатил. Даже не подняв на старика глаз, Ранкстрайл ответил, что, пока он может этого избежать, он не собирается даже разговаривать с ростовщиками, и предупредил, что считает до девяти, чтобы дать тому время убраться восвояси.
— Но это достойная работа, — настаивал старик.
Ранкстрайл не ответил. Он лишь поднял голову и с презрением посмотрел на старика. Тот повернулся было спиной, но остановился в сомнении.
— Если вы передумаете, вон мой дом, — добавил он, указывая сквозь дождь на строение, стоявшее в стороне от других, с решетками на окнах и с садом, полностью заросшим колючим диким фикусом.
Ранкстрайл даже не повернулся в ту сторону. Старик ушел.
С наступлением зимы небо потемнело, каштаны закончились. Кошки уже давно исчезли, и начали пропадать куры.
Светлым солнечным утром, когда ветер подметал холмы, придавая четкость их контурам на фоне синего неба, на площадь явились воины местного гарнизона — три кавалериста и четыре пехотинца — в сопровождении какого-то крестьянина и палача в капюшоне. Палач был без топора, но со всей отведенной сельскому гарнизону коллекцией щипцов, подвешенных на крюках к кожаному поясу.
Ранкстрайл услышал подавленный стон, и ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что это был Лизентрайль.
До сих пор они еще не подохли с голоду лишь потому, что Лизентрайль бродил по холмам, собирая все, что могло пойти в пищу, не исключая и ежей. Каштаны давно закончились. Крысы еще попадались, но их нелегко было поймать. Видно, среди кустов и камней заблудилась и пара кур. Ранкстрайл знал, что так все и было: ему попались на глаза перья и жареные крылышки. Знал он также, что, хотя куры были поделены на многих, если не на всех, к ответу будет призван лишь тот, кто их украл. Один из хозяев кур донес на наемников — тот, что сопровождал воинов.
— Ну что, — сказал командир гарнизона, кавалерист в стальной кирасе с золотым грифоном. Кираса блестела на солнце, и Ранкстрайл смотрел на нее с восхищением, завороженный и слегка оробевший. Кавалерист продолжил: — Я кавалер Арньоло, командир местных войск. Я здесь, дабы свершить правосудие. У этого бедного мужика похитили курицу. К счастью, он видел преступника.
Крестьянин вышел вперед. Сплюнул на землю и указал на Лизентрайля.
Кавалер Арньоло кивнул в его сторону, и Лизентрайль был мгновенно окружен четырьмя стражниками, также облаченными в стальные кирасы, но без каких-либо узоров.
— Эй, ты, мужик, — бросил Арньоло, — сколько стоила твоя курица?
— Брехать не буду, хороша была моя пулярка, до чого хороша… Красна, як солнце, кругла, як луна! Николи я неймав найкраще пулярки. Свило была да дюже нижна! Усе у городи близ хаты копалася да по яйце кожен день несла, а якщо добрый день, то и по два… — затянул крестьянин, принимая вид убитого горем отца, только что похоронившего своего первенца. — Як минимум шисть монет, твое превосходительство, шисть монет.
— Курица была отличная, — перевел палач, — молодая и хорошо откормленная. Несла по одному яйцу в день. Иногда даже по два. Стоила как минимум шесть монет.
Ранкстрайл узнал крестьянина и тут же возненавидел его. Это был тот самый старик, которого Лизентрайль вызволил из плена между Крепким и Сырным Камнем. Сомнений не было: по редкой бороденке и полуприкрытым глазам он узнал того самого человека, которому Лизентрайль не только спас жизнь, но и отдал воду из своей фляги и половину своего бесценного сушеного инжира.
Арньоло рассмеялся.
— Ладно, пусть будет шесть, — щедро согласился он. — Шесть зубов. Вперед, давай по-хорошему. Если раскроешь рот сам, нам не придется раскалять клещи. Ведь ты уже знаешь, как это делается, не так ли?
Лизентрайль побледнел, но голос его звучал спокойно и уверенно:
— Это неправда, — сказал он, — это все вранье. Я ничего не крал. Он говорит, что я украл курицу, а я говорю, что это неправда.
— Эй, — вмешался старшина Сиуил, — да она и не потянула бы на шесть монет, курка-то. Старая она была, кожа да кости!
Но тут же хлопнул по рту рукой и заткнулся. Лизентрайль глухо застонал.
Ранкстрайл подумал, что называть Сиуила придурком было слишком большой любезностью.
— Хорошо, пусть будет пять зубов, — благосклонно разрешил Арньоло.
Ранкстрайл посмотрел на Лизентрайля: впервые он видел страх в глазах товарища. Жалкий взгляд, полный стыда и уничижения, какой-то собачий взгляд, нечеловеческий. Губы растянулись в подобострастной улыбке в нелепой надежде смягчить палачей. Лизентрайль-солдат, воин, всегда готовый прикрыть с тыла в любой атаке, кравший, чтобы накормить товарищей, встречавший лицом к лицу любые опасности, исчез — его превратили в собаку.
Ранкстрайл подумал, что одно дело — быть покалеченным ударом топора, который обрушился на тебя в бою, когда твой командир прорывал осаду, а товарищи прикрывали тебя со всех сторон, и другое — быть изувеченным палачом, который уродовал тебя просто так на глазах у хохочущих людей.
Важно не то, что происходит, а то, какой смысл мы придаем происходящему. Важнее самой боли — сочувствовали ли тебе или смеялись над тобой. Намного хуже самой смерти или увечья то, что кто-то устроил из этого праздник и радовался.
Старшина Сиуил рассмеялся. Ранкстрайл ненавидел само его имя, похожее на нечто среднее между шипением змеи и писком крысы.
Лизентрайль бросился на колени или, может быть, просто упал, и два стражника потащили его прочь.
Арньоло тоже рассмеялся было, но сразу же перестал, увидев, что Ранкстрайл вышел вперед и преградил дорогу стражникам. Сиуил мгновенно умолк. То ли для того, чтобы лучше видеть происходящее, то ли инстинктивно следуя за человеком, который командовал ими, сидевшие на земле солдаты один за другим поднимались на ноги.
Их было немногим больше пятидесяти.
На стороне же Арньоло было семь человек, включая палача.
— Эй, ты, оборванец, за кого ты себя принимаешь? — спросил Арньоло ледяным тоном, с угрозой в голосе.
В его презрении Ранкстрайл различил едва заметное, замаскированное, неощутимое чувство, которое невозможно было спутать ни с чем другим, — страх.
— Ранкстрайл, ваше превосходительство, — улыбаясь, спокойно представился он. — Капитан отряда и этого солдата. К вашим услугам, ваше превосходительство, — миролюбиво добавил юноша, любезно согнувшись в поклоне.
Несмотря на полнейшее отсутствие иронии в его голосе, всем присутствующим было ясно как день, что служить Арньоло не входит и никогда не входило в планы самозваного капитана. И тогда же всем стало ясно, что он действительно был капитаном — до этого мгновения никто никак не называл Ранкстрайла. До этого мгновения солдаты просто смирялись с тем, что, если приходилось сражаться, этот парень играл роль того, кто отдавал приказы. В каком-то смысле до этого мгновения в воздухе еще витало ощущение, что он просто давал советы, а остальные следовали этим советам, потому что считали их разумными.
В это мгновение такое ощущение исчезло.
Ранкстрайл был капитаном отряда легкой пехоты, наемников.
— A-а, наемниками теперь сопляки командуют? — протянул Арньоло.
— Видите ли, ваше превосходительство, — ответил Ранкстрайл, — мы, наемники, народ простой. Если кто-то ведет нас к победе, не теряя при этом людей, то он нами и командует. Дело в том, ваше превосходительство, — Ранкстрайл высвободил Лизентрайля из рук окруженных солдатами и не смевших даже пискнуть стражников, поставил его на ноги и крепко взял за плечо, — видите ли, дело в том, что это — один из моих солдат, а мне нужны как можно более целые солдаты. Без пальцев им не натянуть тетиву, а без зубов они плюются, когда разговаривают, и тратят три дня на то, чтобы разжевать один сухой каштан, ваше превосходительство. А разве можно идти на войну с солдатом, который брызжет слюной, как фонтан, каждый раз, когда он должен доложить, где находится враг, отчего его донесение становится невозможно понять?
Среди солдат осмелилось прокатиться эхо смешка. Арньоло побледнел.
