Виталий Мелентьев - Голубые люди розовой земли (Рисунки М. Скобелева и А. Елисеева)
И Юрий, сам того не замечая, высунул свой язык и кончиком попробовал достать хотя бы до подбородка или до носа.
Измерения показали, что, по сравнению с собачьим языком, Юркин язык был короче, наверное, в два раза. А может быть, даже больше.
«А как ему хотелось что-то мне рассказать… Как хотелось! — опять подумал Юрка и поэтому не успел убрать язык. — Ведь это, наверное, такое мучение — понимать, что говорят другие, и ничего не уметь сказать. Надо что-то с ним делать…» — благородно решил Юрка и услышал недовольный голос Тэна:
— Ты что язык показываешь?
— Какой язык? — искренне удивился Юрка: он совсем забыл, что после опыта не успел убрать свой язык.
— Ну, если у тебя два языка, тогда, конечно… вопрос уместный.
— Я не показываю. Просто… просто я посмотрел на Шарика…
— Не оправдывайся, — поморщился Тэн, — Шарик здесь ни при чем. Ведь он пошел… — Тэн замялся, — ну ты сам понимаешь…
— Ничего я не понимаю, — обиделся Юрка. — Просто он пить хочет — вот и пошел.
— Не думаю… Во всяком случае, это ему не удастся.
— Почему?
— Для того чтобы отвернуть кран с водой, нужны руки, а у него, по-моему, нет рук.
— Он и зубами сумеет… Вы его просто плохо знаете. Это такой… такой… — с некоторой гордостью ответил Юрий и почему-то успокоился.
Ему и в самом деле показалось, что с Шариком не произошло ничего необыкновенного. Наверное, ему показалось, что собака так уж заметно изменилась.
Измениться, конечно, изменилась. Но в этом нет ничего удивительного: что ни говорите, а они находятся в космосе. И главное, с ними обоими происходят странные события. И науке еще не известно, как все такое и подобное влияет на собачий организм. Может быть, и сам Юрий изменился, только он еще не замечает этого. Вот когда изменения заметят другие, хотя бы голубые люди, тогда нужно бить тревогу, а пока следует молчать и наблюдать.
Чтобы успокоиться, Бойцов задал Тэну новый, довольно каверзный вопрос:
— Ладно. С Шариком понятно. Непонятно другое. Что вы будете делать после этого полета?
— Как — что? — искренне удивился Тэн. — Считай: лететь до намеченной солнечной системы около десяти лет. Значит, туда мы прилетим, когда нам будет около восемнадцати. Года два, а может быть, и три потребуется для обследования самой системы и ее ближайших космических окрестностей, на установление связей с соседней галактикой. Потом полет назад, на Розовую землю: он продлится лет семь… около восьми.
— Это почему так — туда десять лет, а обратно восемь?
— Потому, что наша солнечная система и нужная нам система, как и все в космосе, никогда не стоят на месте. Они перемещаются и иногда приближаются друг к другу. Вот как раз через восемнадцать лет и начнется такое сближение. Если новая, обследованная нами солнечная система окажется подходящей для нашей цивилизации, наши люди смогут переселиться на ее планеты.
— Это вы должны все разведать? — недоверчиво спросил Юра.
— Да, мы, — совсем просто, как о чем-то само собой разумеющемся, сказал Тэн. — Значит, когда мы вернемся на свою землю, нам будет примерно двадцать пять лет. Из них восемнадцать мы проведем в космосе. Согласись, что мы будем и опытными, и совсем еще молодыми космонавтами.
— Пожалуй…
— А это значит, что те из нас, кому не понравится космическая профессия, смогут остаться на Земле и получить другую специальность, а те, кого увлечет космос, отправятся в новые, более сложные и дальние космические путешествия. Лично я уже твердо знаю — я полечу еще не раз.
— Здорово вас готовят! — с уважением сказал Юрий и сполз в свою кровать. — Теперь я понимаю кое-что…
— Ну хорошо, хоть не сказал «я все знаю!» — засмеялся Тэн. И серьезно, почти грустно проговорил: — Да, Юрка, для того чтобы чего-нибудь добиться, нужно все время учиться и все время тренироваться.
— С малых лет?
— Выходит, так, — мягко улыбнулся Тэн.
— Но это значит, что на Голубой земле мы уже опоздали? — встревожился Юрий.
— Нет, почему же… — смилостивился Тэн. — Ведь у вас еще нет таких кораблей, как у нас. Но…
— Но они же будут, — перебил его Юрий.
— Вот именно. Значит, нужно готовиться как можно раньше. А ты… — Тэн опять засмеялся, — ты даже не знаешь формулу своего любимого продукта. Я уж не говорю — всей еды. Я тоже, может быть, формул всех кушаний не знаю. Но любимых!…
— Но понимаешь, Тэн, — чуть не хныкал Юрка, — у нас же этого просто не учили…
— Что значит — не учили?! Ты что, Шарик, что ли? Научили его понимать — понимает. Не научили говорить — не говорит. Ты же человек! Мыслящее существо. Если видишь, что чего-то не знаешь, что, по-твоему, нужно знать, возьми и изучи! Что, у вас знания под секретом, что ли? Или, может быть, у вас не разрешают учиться?
— Нет, конечно… Но… — начал было Юрий и смолк.
Не мог же он рассказывать Тэну, что за последние десять лет его жизни он ни разу не ощущал острой необходимости знать формулу хлеба. Или сахара. Существовали они — это здорово! Нужно было их купить — отлично! А на большее Юрий просто не рассчитывал…
Глава тринадцатая
ВОЙ В КОСМОСЕ
Несмотря на тяжкую, пригибающую к полу силу гравитации, Шарик все-таки пробрался на кухню, с трудом отдышался и подумал уже не на своем, собачьем языке, а на том, новом, который он выучил, сам не зная когда и почему. Но потому что в этом языке было много интересных понятий и, главное, все они состояли из слов, которые, в общем, очень здорово объясняли и его состояние, и состояние окружающих предметов, и обстановку, этот новый язык показался практичному Шарику очень подходящим. На нем он и подумал: «Что со мной делается… Что делается…»
Он критически осмотрел самого себя со всех доступных ему сторон и горестно взвизгнул: несмотря на овладение новым для него языком, ни говорить, ни выражать свои чувства по-новому Шарик не научился.
«Если так и дальше пойдет, так я раздуюсь… Как бык раздуюсь».
Тревога Шарика была обоснованна. С ним творилось нечто совершенно непонятное и удивительное. Если раньше, несколько часов назад, это удивительное только угадывалось, потому что оно словно прорезывалось и набирало силы, как гриб, который долго тужится, прежде чем выглянуть из-под прошлогодних листьев на белый свет, но уж когда он выглянул, то набирает силу быстро, смело и настойчиво. Вот такое происходило и с тем удивительным, что отличало теперь Шарика от всех окружающих: он рос.
Рос так, что, будь он на Голубой земле, о нем бы могли сказать, что он растет, как на дрожжах, или даже проще: «Во дает!»
Но все это не очень радовало Шарика, хотя временами ему и нравилось, что он раздается и вширь и ввысь. Он помнил уличные обиды от более сильных и злых собак, которые всегда бывали больше его.
Теперь запоздало Шарик мечтал, как он разделается со своими обидчиками.
Но эта маленькая и какая-то невнятная радость перебивалась тоже еще невнятной тревогой:
«Мне все время хочется либо есть, либо пить. Так хочется, что я не в силах совладать с собой. И что самое главное — чем больше я ем и чем быстрее расту, тем больше и чаще мне хочется есть и пить. Что же будет, если так пойдет и дальше?»
Шарик присел на пол на обыкновенной космической кухне перед химическими анализаторами и представил, что же все-таки произойдет, если и дальше все пойдет так, как идет сейчас.
Прояснялась не очень-то красивая картина. И чем ярче она становилась, тем страшнее и неприятней было бедному Шарику.
На этой картине вечно голодный, томимый жаждой Шарик разросся до таких размеров, что космический корабль был уже не в силах его вместить, и он, сжатый со всех сторон оболочкой корабля и в то же время наделенный гигантской, прямо-таки космической силой, чтобы спастись, вынужден был напрячься и разломать корабль надвое. А может быть, даже на три или на все четыре части…
Что тогда будет?…
Шарику стало страшно: придумать, что будет тогда, он не мог. И не потому, что не хотел. Он хотел, но не умел. Оказывается, его мозг был еще мало приспособлен к выдумкам. Может быть, еще потому, что пока Шарик еще очень мало знал. У него не было даже низшего образования.
Может быть, у него и было какое-то свое, собачье образование, но в космосе оно помогало не очень-то надежно.
Тогда Шарик стал думать о другом. О том, как он будет есть и пить, пока… Нет, он не будет расти до тех пор, пока не лопнет корабль. Он будет есть, пока на корабле имеются продукты и вода.
И тут ему опять стало страшно, потому что если он так будет есть и пить и так расти, то вода и еда на корабле кончатся очень скоро. И тогда… Тогда единственными, кого можно будет съесть, будут его двуногие друзья. Голубые и белый.
Как ни прикидывал Шарик, но получалось, что выхода у него нет. Раз он обречен на постоянный рост и, значит, на постоянные жажду и голод, он должен будет в конце концов погубить своих товарищей или погибнуть сам от голода и жажды. А он не хотел ни того, ни другого. Он не мог погубить или хотя бы послужить причиной гибели своих товарищей. Но он и не хотел гибнуть сам.
