Филип Пулман - Северное сияние
— Где мы будем спать, Пан? — спросила она, пока они тащились вниз по улице мимо закрытых магазинов.
— Где-нибудь по пути.
— Но я все же не хочу быть замеченной. Здесь всё на виду.
— Здесь есть канал…
Он глядел влево на обочину проселочной дороги. Действительно, там угадывалось темное мерцание, указывая на открытое водное пространство, и, когда они осторожно спустились посмотреть, то нашли канал, с дюжиной барж, привязанных к мосткам. Некоторые были пусты и их борта высоко поднимались над водой; другие, тяжело нагруженные, низко сидели в воде под кранами, похожими на виселицы. Тусклый свет мерцал в одном из окон деревянной хижины, и ниточка дыма поднималась от металлического дымохода; единственный свет исходил от лампы, высоко висящей на стене склада, и от портового крана, оставляя землю во мраке. На причалах были сложены бочки с угольным спиртом, штабеля огромных круглых бревен, бухты прорезиненного кабеля.
Лира на цыпочках подошла к хижине и заглянула в окно. Старик увлечённо читал газету «История картины», покуривая трубку, а его деймон-спаниэль в это время спал на столе, свернувшись клубком. Пока она наблюдала, человек поднялся, снял закопчёный чайник с железной печки и налил горячей воды в треснутую кружку. Затем он вновь погрузился в чтение.
— Может попросить его впустить нас, Пан? — прошептала она, но тот словно сошёл с ума — он превратился в летучую мышь, в сову, снова в кота. Лира огляделась, пытаясь понять, что его напугало, а потом одновременно с деймоном увидела ИХ: двух людей, бегущих к ней с разных сторон. Ближайший к ней держал сеть.
Пантелеймон издал резкий крик и бросился как леопард на деймона ближайшего из незнакомцев — дикую лису, отбрасывая ее назад и борясь с ногами ее хозяина. Мужчина ругнулся и свернул в сторону, и Лира метнулась мимо него к открытому пространству верфи. Нельзя было допустить оказаться зажатой в угол.
Пантелеймон, ставший орлом, устремился к ней и закричал: «Налево! Налево!»
Лира свернула с пути, увидела промежуток между бочками угольного спирта и краем рифленого железного навеса, и пулей устремилась туда.
Но эти сети!
Она услышала свист в воздухе, и что-то стегнуло и сильно ужалило ее в щеку, и отвратительные просмоленные нити хлестнули в лицо, руки, запутали и задержали ее, и она упала, напрасно рыча, вырываясь и борясь.
— Пан! Пан!
Но деймон-лисица рвала кота Пантелеймона, и Лира, чувствуя боль в собственном теле, громко вскрикнула, когда тот упал. Один мужчина стремительно обвязывал её веревками, вокруг горла, тела, головы, обвязывая ее снова и снова на мокрой земле. Она была беспомощна, прямо как муха, попавшая в паучьи сети. Бедный раненый Пан полз к ней, с деймоном-лисой, вцепившейся в его спину. У него не осталось больше сил даже на перевоплощение. Другой мужчина оказался лежащим в луже со стрелой в шее…
Мир сразу прояснился, когда человек с сетью заметил это.
Пантелеймон поднялся и моргнул, затем последовал глухой звук, и мужчина, задыхаясь, проковылял мимо Лиры, которая вскрикнула от ужаса: из него текла кровь!
Топот ног, и кто-то оттащил мужчину в сторону и согнулся над ним. Другие руки приподняли Лиру, нож прорезал нити, и они упали одна за другой. Она стянула их с себя, фыркая, и бросилась обнимать Пантелеймона.
Стоя на коленях, она повернулась поглядеть на пришедших. Три темных человека, один вооруженный луком, остальные ножами; и когда она обернулась, лучник поперхнулся.
— Это не Лира?
Знакомый голос, но она не могла его узнать, пока он не выступил вперед и ближайший луч света не упал на его лицо и на деймона-ястреба на плече. Вспомнила! Бродяжник! Настоящий Оксфордский бродяжник!
— Тони Коста, — сказал он. Помнишь? Ты часто играла с моим младшим братом Билли на лодках в Джерико, пока его не забрали Глакожеры.
— О Боже, Пан, мы спасены! — прорыдала она, но потом одна мысль пришла ей в голову: это его лодку она похитила в тот раз. А если он вспомнит?
— Лучше пойдем с нами, — сказал он. — Ты одна?
— Да. Я убегала…
— Ладно, больше не разговаривай. Просто веди себя тихо. Джаксер, перенеси тела в тень. Керим, смотри по сторонам.
Лира поднялась, дрожа, прижимая кота-Пантелеймона к груди. Он извивался, пытаясь посмотреть на что-то, и Лира проследила за его пристальным взглядом, понимая и внезапно заинтересовываясь: что случилось с деймонами мертвецов? Они исчезали, таков был ответ; исчезали и дрейфовали куда-то подобно частицам дыма, как бы следуя за хозяевами. Пантелеймон отвел глаза, и Лира на ощупь поспешила за Тони Коста.
— Что вы здесь делаете? — спросила она.
— Тихо, девочка. И так много неприятностей, не добавляй лишних. Мы поговорим на лодке.
Он вел ее по маленькому деревянному мосту в самое сердце бухточки. Двое других мужчин неслышно шли за ними. Тони повернул на деревянный причал, следуя линии берега, откуда он ступил на борт узкой лодки, и распахнул дверь в каюту.
— Залезай, — сказал он. — Быстрее.
Лира послушалась, щупая свою сумку (с которой она никогда не расставалась, даже попав в сеть), чтобы убедиться, что алетиометр все еще там. В длинной узкой каюте, в свете фонаря на крючке, она увидела полную властную женщину с серыми волосами, сидящую за столом с газетой. Лира узнала в ней мать Билли.
— Кто это? — спросила женщина. — Никак Лира?
— Правильно, Ма, но мы должны уходить. Мы убили двоих у бухты. Мы думали то были Глакожеры, но наверно это турецкие торговцы. Они поймали Лиру. Я не прочь поговорить, но только на пути отсюда.
— Иди сюда, дитя мое, — сказала Ма Коста.
Лира повиновалась, полусчастливая, полувстревоженная, опасаясь рук Ма Косты, похожих на дубины, и теперь она была уверена: это их лодку они увели вместе с Роджером и другими ребятами из колледжа. Но Ма Коста обхватила голову Лиры руками, а ее деймон, ястреб, нагнулся нежно лизнуть голову кота-Пантелеймона. Затем Ма Коста обняла Лиру своими огромными ручищами и прижала к своей груди.
— Не знаю, что ты здесь делаешь, но ты выглядишь уставшей. Можешь пойти в кроватку Билли, как только выпьешь чего-нибудь горячего. Устраивайся, дитя мое.
Похоже, выходка Лиры была прощена или, хотя бы, забыта. Лира присела на обитую скамью за отскобленным сосновым столом, и в тот же момент низкий рокот газового двигателя тряхнул лодку.
— Куда мы плывем? — спросила Лира.
Ма Коста поставила кастрюлю молока на железную печь и добавила огня.
— Подальше отсюда. А теперь помолчи: поговорим утром.
Это все, что она сказала, подавая Лире чашку кипяченого молока, покачиваясь на палубе движущейся лодки и обмениваясь шепотом парой слов с мужчинами. Лира выпила и подняла край шторки, чтобы посмотреть на темные, уплывающие назад причалы. Через несколько минут она заснула.
* * *Она проснулась в узкой кровати, слыша успокаивающий машинный рокот глубоко внизу. Она села, ударилась головой, выругалась, осмотрелась и осторожно поднялась. Слабый серый свет падал на три другие койки, пустые и аккуратно заправленные, одну внизу, а две других поперек крошечной каюты. Она свесилась с кровати, обнаружила, что совсем раздета, и заметила своё платье и волчье пальто, сложенные на краю кровати вместе с сумкой. Алетиометр все еще лежал на месте.
Она быстро оделась и прошла в дверь, ведущую в каюту с печкой, где было очень тепло.
В каюте никого не было. В окне Лира увидела серые сгустки тумана со всех сторон, с темными силуэтами, которые должно быть были зданиями и деревьями.
Прежде чем она успела выйти на палубу, внешняя дверь открылась, и вошла Ма Коста, в старом твидовом пальто, на котором влага осела в виде тысячи мелких капель-жемчужин.
— Хорошо спала? — спросила Ма, протягивая руку за сковородкой. — Иди в спальню, я приготовлю тебе завтрак. Не стой здесь; это не комната.
— Где мы? — спросила Лира.
— На Большом Соединительном Канале. Держись подальше от палубы, дитя. Не хочу тебя видеть наверху. У нас проблема.
Она нарезала несколько ломтиков бекона в сковороду и разбила яйцо.
— Какая проблема?
— Ничего такого, с чем мы не можем справиться, если ты не будешь вмешиваться.
Больше она ничего не сказала, пока Лира не поела. Лодка замедлила ход, и что-то стукнуло о борт, и она услышала громкие гневные голоса мужчин; но потом чья-то шутка заставила их рассмеяться, вскоре голоса замолкли, и лодка двинулась дальше.
Тони Коста спустился в каюту. Как и его мать, он был покрыт влагой. Он потряс свою шерстяную шапку над печью, и капли воды зашипели и заплясали на ней.
— Что мы скажем ей, Ма?
— Сначала спроси, а потом скажи.
Он налил кофе в оловянную кружку и присел. Он был мощный, темнолицый мужчина, и теперь, глядя на него при дневном свете, Лира видела грусть на его мрачном лице.
