Александр Преображенский - Голоса трех миров
— И спрошу.
— Вот и спрашивай.
— Эй, пес!
Барди замедлил бег, хотя его и покоробило от хамского обращения.
— Да–да, ты, ты, вислоухий. Больше окликать тут некого.
Барди встал и обернулся. Он уже пробежал мимо и теперь смотрел на мужиков–строителей точно так же, как недавно на учителя — через плечо.
— Ну ты повернись хоть, коль с тобой разговаривают.
Барди молча повернулся.
— Говорилка твоя откуда?
— Мне ее выдали три дня назад, по окончании обучения.
— Значит, не покупал?
— Нет, не покупал.
— Ну че я тебе говорил, — на мгновение обернулся мужик к своему напарнику и сразу опять к Барди. — А не знаешь, почем у вас такие штуки идут?
— Не понял, — признался Барди. — Они не ходят, у них ног нет.
Мужик расхохотался.
— Говорилка есть, а бестолковка не работает! — радостно выкрикнул он.
Барди смутился еще больше, затоптавшись на месте. Его собеседник сказал что–то совершенно непонятное. Бестолковка — новое слово, которое он не слышал от учителя, да и в Книге его не читал. Нет, не слыхал и не читал — это точно, память у него отличная.
— Я говорю, — растолковал мужик, — почем гармошки у вас можно купить?
— Зачем или почему? — очень вежливо переспросил Барди. — Наверное, вы неправильную форму слова использовали.
— Не, ну ты глянь! — возмутился мужик. — Совсем обнаглели хвостатые. Он меня учить будет. Я те щас молотком по твоей бестолковке–то въеду, ты у меня враз все поймешь и научишься уважать старших. Неправильно, вишь ли, я говорю! Ну просто оборзел! Ах ты, псина вонючая! Сколько гармошка твоя стоит? Отвечай.
Барди вдруг почувствовал в груди нечто отвратительное, будто там заработал мотор бульдозера, которым сносили в прошлом году старый квартал у дальнего кладбища. Рокот рвался наружу, а это не по правилам. Ведь перед ним стоял человек, уважаемый старший член сообщества.
— Я не покупал, — смирил он себя.
— Но цену–то должен знать. Не на Луне ведь живешь, верно, образина?
— Чего? — опять не понял последнего слова Барди.
— Да скажи ты ему, дорогой, — вмешался второй мужик, — сколько стоит такой транслятор, как у тебя. Сколько другие, те, которые его покупают, за такой единиц отдают?
— За новый — сто единиц в магазине, на рынке через посредника восемьдесят, — охотно отозвался Барди, почувствовав огромное облегчение и еще благодарность к этому во всем понятному члену сообщества.
— Ну что я говорил? Сто единиц! Почти год свободного доступа в ЗОД или полгода в ЗАО. А ты горбаться на них за пятак, как собака. Сто единиц! Нет, совсем обнаглели хвостатые, а все из–за этих придурков, которым таракан дороже Мира Разума. О Мире Рук и говорить нечего. Поубивал бы всех этим молотком, честное слово.
И он застучал своим инструментом по крыше недостроенного дома со страшным грохотом.
— До свидания, — громко произнес Барди, надеясь, что его все–таки не услышат за шумом возобновившейся работы.
— Пока, — откликнулся тот, что вызвал у Барди симпатию. И улыбнулся еще: — Всего хорошего, парень.
О! Как это много значило. Бывают же такие приятные люди. Барди даже вильнул хвостом. Но ноги уже снова несли его вперед, а нос опять стоял по ветру.
Он еще долго трусил не спеша, переживая происшедшее. В общем, почти ничего необычного. Люди в поселке не редкость, хотя и не жители. Он их видел здесь каждый день, а Гаврилу–кормильца утром и вечером. Но разговаривал с ними только второй раз в жизни. То есть они с ним много раз разговаривали. И он многое понимал, с каждым днем все больше и больше, но только три дня назад сам получил право голоса, став полноправным членом сообщества.
В то памятное утро Керби встретил их на школьном дворе не один. Рядом с ним стоял Крис Орлов, и на плече у него висела черная сумка с металлическим запахом. Они сели, образуя полукруг, — все так, как в Книге записано, в последней главе, последнем параграфе. Керби каждого громко вызывал по имени, и они, еще бессловесные, подходили один за другим, уже не опуская голову. Крис для каждого доставал из сумки блестящий красивый ошейник, наклонялся и сближал его края на загривках собак. Раздавались негромкое жужжание и щелчок, как если придавить зубами жука, — ошейники смыкались навсегда транслятором вниз. Они получали гармошку. Гармошка — и есть транслятор, великое изобретение человечества. Он действительно на губную гармошку похож, об этом и в Книге записано, и гармошка там нарисована — седьмая глава, второй параграф, рисунок семь ноль один. Только так собака становится полноправным членом сообщества. Правда, городские носят ошейник с транслятором с первого месяца. А Чека Гвоздодер даже как–то уверял, что они с ним родятся. И Барди верил ему, пока в Книге не вычитал, что это не так. Все собаки появляются на свет одинаковыми — без ошейника, глава первая, параграф пятый. Только городские получают его с прозрением, а поселковые бастары лишь после трех месяцев щенячьего детства и еще года и трех месяцев обучения в «Школе Верности». Так и набегают долгие полтора года несовершеннолетия.
Надевая гармошку, Крис обращался к каждому одинаково. «Поздравляю», — говорил, и все, а они впервые отвечали: «Спасибо» — не хвостом, а собственным голосом. Свой голос тогда Барди понравился. Он не был так басовит, как у учителя, но красив и громок достаточно. Чистый, без шепелявости, не то что у Гвоздодера, купившего гармошку у торговца за двадцать пять единиц. Сегодня Барди второй раз в жизни этим голосом с людьми разговаривал, если считать то «спасибо» за первый раз.
В первый раз ему это очень понравилось, а сегодня — и да и нет. Голос его, как прежде, хорош. Только за что его обижал тот, что с молотком и угрозой в голосе? Может быть, Барди отвечал неправильно? Раньше с ним так не разговаривали. И Крис, и Гаврила, и Лейла — все были вежливы, и голоса у них добрые, ласковые, теплые. От них не клокочет в груди бульдозером и злые холодные блохи не бегают по спине, наоборот, хвост пускается в пляс и губы в улыбке расползаются. Наверное, он сам что–то не так сегодня сказал. В следующий раз надо быть осмотрительнее. Керби всегда учил выбирать слова. Только где в этом натренируешься? А тренировка — основа учения, глава вторая, параграф первый, так в Книге записано. Поэтому тренировка все же была. Каждый день они отвечали урок общим голосом, через учебный транслятор — большой и громоздкий, установленный в школьном доме специально для этого. Но одно дело отвечать урок Керби, другое — с людьми самому разговаривать. И все–таки получалось не так уж и плохо. Тот, второй, ему улыбнулся, назвал «дорогой» и еще «парень» — это здорово.
Топот лап и знакомый дух вернули Барди от прошлого к настоящему. «Варя, Крепыш, Тигран, Чека Гвоздодер», — распознавал он еще невидимых товарищей. Но вот они все бегут — один за другим: она впереди, Тигран за ней, Чека сзади, а брат сбоку держится. Сейчас он и с ними побеседует.
Бессловесное детство закончилось. Раньше–то он и ответить толком не мог, разве что зубы показать или хвостом вильнуть, уши прижать, свесить голову, в улыбке осклабиться, да еще пара десятков собачьих слов в запасе имелась, которые и словами–то не назовешь, а лишь звуковыми сигналами. И при этом бездна невысказанного, все на уме и ничего на языке — это ли не мучение. Зато теперь…
Теперь ему есть что сказать всем и каждому. Вот хотя бы Чеке.
Чека Гвоздодер — главный поселковый насмешник над бессловесными по возрасту. Хотя сам он, даже с виду, насмешка над всеми собаками. Свое прозвище он получил за неправильный прикус — торчащие вперед из–под верхней губы зубы нижней, более длинной челюсти, похожие на плотницкий инструмент. Ноги у Чеки короткие, кривые, уши всегда в пыли и грязи купаются, шерсть кудлатая — глаз не видать, и тоже вся в пыли и грязи, будто он в городе половой щеткой работает. Хвост у Гвоздодера огромным бубликом до середины спины, будто он на спине ноль тащит. Что поделаешь, не уродился Чека ни силачом, ни тем более красавцем, но главное — не вышел характером. Не отличается он и сообразительностью. «Школу Верности» не закончил, а дешевую гармошку купил на невесть где и как заработанные единицы.
Зато ехидства в этом кривоногом уродце хватит на десяток котов, которые никогда не упустят случая поиздеваться над собакой, если только уверены в собственной безнаказанности. Чека как раз из таких, хотя и свой, поселковый.
Сколько претерпел от него Барди, пока гармошки не было. Безопасность же Чеке Гвоздодеру обеспечивала служба Тиграну. Именно служба, потому что дружбой такие отношения назовешь вряд ли.
Они всегда и везде появлялись вместе. Вернее, Тиг- ран–то ходил где угодно и когда угодно сам по себе, но Чека передвигался в пределах поселка (а за пределами бывал крайне редко) почти исключительно в двух прыжках от Тигранового хвоста. Игра мышц на мясистых окороках поселкового силача вселяла уверенность в Гвоздодера. Тигран же веселился на каждом из представлений, то и дело затеваемых его низкорослым спутником. Сам он с Чекой почти не разговаривал. Чека и без того выдавал одну за другой всякие байки или россказни о своей якобы удалой и насыщенной жизни. Послушать Чеку, так он самый интересный во всем сообществе, если не во Вселенной. Но больше всего Тигран любил представления, и Чека старался вовсю. Одно из них, на которое как–то попался и Барди, называлось «постереги крышу», так шепелявый Чека выговаривал слово «крыса». Это всегда случалось возле старой кухни. Маленький домик уже давным–давно не соответствовал названию, кухня теперь в другом месте, а там хранится всякая рухлядь: запасные колеса для тележки Гаври- лы–кормильца, лишние плошки, доски, утеплитель. Стенки у домика щелястые, но двойные. У одной из таких щелей, самой широкой, обычно и становился Чека, когда замечал где–нибудь рядом бессловесного подростка.
