Борис Орешкин - Четыре дня с Ильей Муромцем
Вадик с соседней дачи, у которого тоже есть свой микроверто, тоже как-то залетел в заповедник. Но ему явно не повезло. Наверное, не на то место сел. «Везде, — говорит, — указатели понавешаны, асфальтовые дорожки для посетителей сделаны. Мура!» Его, правда, оттуда быстренько вытурили. Вот почему он, наверное, и не увидел такой красотищи, как эта полянка. Ну ничего. Теперь мы обязательно нагрянем сюда нашей компашкой. Мы эту поляночку быстро цивилизуем!
Но сейчас надо думать о том, как выбраться на одну из тех асфальтовых дорожек, о которых рассказывал Вадик. Я пошел наугад прямо через лес, уверенный, что очень скоро найду какую-нибудь дорогу или, на худой конец, линию связи. Но лес, вначале довольно редкий, становился все гуще и гуще. Все чаще встречались упавшие от старости деревья. Огромные выворотни казались вставшими на дыбы медведями. Высохшие, с отпавшей корой сучья тянулись к небу, как руки Кащея. Жуть! Только похвалил… И куда только администрация заповедника смотрит?
Сначала я пробирался сквозь заросли, тщательно оберегая свой элегантный супермодный костюм в стиле древнерусских мотивов под названием «А ля гридинь». Но потом пришлось махнуть на него рукой и пробираться напропалую, лишь бы поскорей выбраться из этого гиблого места, где даже птиц не было слышно. Но лес оставался все таким же трущобным. Пахло прелью, и глаза разбегались от множества грибов, росших на кочках, под серыми стволами елей, во мху или на толстом слое порыжевшей, старой хвои. Всюду лишайники, плесень, труха. Из каждых десяти деревьев пять так точно были гнилыми.
Несколько раз зацепившись брюками и рубашкой за острые сучья и с остервенением отмахиваясь от комаров, я выбрался наконец на полянку. Она тоже вся была покрыта цветами. По краю ее густо росла малина. А сколько здесь было ягод! Я в жизни такого не видывал. Приподнимешь ветку, а она вся словно чем-то красным облита. Тяжелые, спелые ягоды падали на землю, едва к ним притронешься. Не сходя с места и ободрав всего лишь две ветки, я так наелся, что даже подташнивать начало.
Выбравшись из малинника, я остановился на краю полянки и осмотрелся. Над травой и цветами деловито гудели пчелы. До одури пахло медом. Справа от меня росло дерево с гладкой корой. Я вынул из кармана складной ножик и принялся вырезать надпись: «Здесь был я…» Оставалось только поставить дату и собственные инициалы, но тут на полянку с противоположной стороны выкатился веселый, пухленький медвежонок. Увидев меня, он встал на задние лапы, принюхался и вдруг, испуганно рявкнув, бросился к одному из деревьев и быстро вскарабкался вверх по стволу.
В лесу раздалось грозное рычание. Я выронил из рук ножик и, подпрыгнув, ухватился, как за спортивную перекладину, за нижнюю ветку дерева, под которым стоял. Подтянувшись, я классически вышел в упор на руки и встал на ветку, придерживаясь рукой за ствол. Внизу бушевала разгневанная мамаша медвежонка. Разинув пасть с желтыми, большими клыками, она яростно рычала, мотала головой и тянулась ко мне когтистыми лапами.
В общем, я почти и не испугался. Я знал, что медведи в заповедниках практически ручные. Да и питаются они в основном малиной, различными личинками, корешками, а отнюдь не туристами. Но все же я счел необходимым перебраться этажом выше. Кто знает, какую высоту с места способны брать рассерженные медведицы.
Забравшись выше и удобно устроившись в развилке ствола, я только сейчас заметил, что сижу на дикой лесной яблоне. Ветви были густо усыпаны мелкими зелеными яблочками. Я сорвал одно, надкусил и поморщился. Кислятина! Прицелившись, я запустил яблочком прямо в открытую пасть медведицы. Пасть тотчас захлопнулась. Пожевав и проглотив яблоко, медведица задумчиво склонила голову набок, словно оценивая вкус съеденного, и с новой силой принялась скандалить.
Обойдя вокруг моей яблони и немного успокоившись, разгневанная мамаша направилась, наконец, к осине, на которой сидел ее сыночек. Она явно просила его спуститься. Но тот лишь крутил головой, поскуливал и слезать не хотел. Разговор между ними, насколько я понял, происходил примерно такой:
— Спускайся, я его прогнала.
— Нет, он сидит на дереве, совсем близко.
— Он не страшный. Видишь, как меня боится?
И медведица, обернувшись, еще раз рявкнула на меня. Но я опять запустил в нее маленьким, твердым яблочком.
— Вот! — завопил медвежонок. — Он ни капельки тебя не боится. Он страшный. Я не слезу.
Тут медведица снова кинулась к моей яблоне. Она рычала и прыгала, вставала на дыбы и размахивала лапами, пытаясь меня достать. Сынок с одобрением смотрел на ее действия, но спускаться на землю не собирался.
А мне все это уже начало надоедать. Сидеть на дереве и кормить собой комаров не такое уж большое удовольствие. Куда запропастились служащие заповедника? Где сторожа, егеря, обходчики, или как их там еще называют? Зверь более получаса держит человека в осаде, а им хоть бы что! Уже пора бы прийти на выручку. Ведь этот медвежий концерт далеко слышен. Даже кретин поймет, что в лесу что-то случилось.
Но сторожа и обходчики не появлялись. Вот всегда так: стоит зайти в лес и развести костер — они тут как тут. Протокол, штраф, нравоучения… «Почему намусорили в лесу?», «Почему консервные банки на землю бросили?». Мозги промывать умеют, а вот когда помощь требуется, их днем с огнем не найдешь.
Между тем время шло. Сидеть, как попугай на жердочке, мне стало уже невтерпеж, а проклятая медвежья семейка не уходила. Я решил размяться и полез наверх, чтобы заодно осмотреть окрестности и сориентироваться. Но много ли увидишь в лесу с низкорослой яблони? Одна только непролазная чащоба вокруг. Зато медвежонок, увидев, что «страшный двуногий зверь» спрятался в листве, а значит, действительно испугался, быстренько спустился, и мамаша, ворча и оглядываясь, повела его прочь с поляны.
Выждав минут пятнадцать, я тоже спустился с дерева и тихонько, почти крадучись, пересек поляну и двинулся, как мне казалось, в прежнем направлении. В лесу очень важно идти по прямой. Тогда рано или поздно обязательно попадешь на дорогу или тропинку. Я ругал себя, что с самого начала плохо следил за направлением. Но кто же мог подумать, что заповедник окажется таким большим и совершенно запущенным? Теперь даже назад, к вертолету, я не смог бы вернуться. Куда идти? Как отсюда выбраться? Побоявшись медведицы, которая бродила где-то неподалеку, я не стал звать на помощь.
Время приближалось к двенадцати, в этом сумрачном страшном лесу трава и мох все еще были влажными от росы потому, что солнце почти не проникало под деревья. Брюки мои вымокли до колен, рубашка порвалась, весь я был в паутине, хвоинках и прочей лесной дряни, которая непрестанно сыпалась за ворот и липла к лицу. Я изо всех сил рвался из чащобы, а она словно нарочно не выпускала меня, цепляясь за одежду и волосы.
Наконец, почти через два часа, как я оставил на поляне свой «Зетик», мне повстречалась дорога. Но она была какая-то странная: шириной не больше двух метров и ни одного следа от резиновых шин! Даже от мотоцикла или велосипеда! Ездили тут только на лошадях. Между колеями тележных колес шла узенькая тропинка со следами от подков. На высоте нескольких метров кроны деревьев смыкались, и дорога шла как бы в зеленом туннеле. Странная дорога. Но я рад был и такой. Ведь куда-нибудь она все же должна меня вывести, может быть к конторе заповедника или на кордон лесника. Во всяком случае, я теперь хоть плутать не буду по этим Берендеевым чащам.
Но что стало с моим супермодным костюмом! Сшитые из настоящей, самой лучшей пестрядины типа «Славянка», брюки превратились в изжеванные узкие трубочки. Моя гордость — красные, из мягкой кожи сапожки «боярки», с короткими голенищами и острыми носками, размокли и потеряли форму. О белой рубашке из льна и говорить нечего: вся она была выпачкана зеленью листьев и раздавленными гусеницами.
Бр-р-р! Ну и видок же у меня! Прямо чучело огородное. И это я, интеллигент третьего поколения, первый в школе эстет Вольдемар Полосухин! Хорошо, что сейчас меня не видят ребята. Наверно, в обморок бы попадали.
Сняв рубашку и майку, я причесался, согнал с себя лесную мелочь и, вытряхнув как следует одежду, снова оделся. Не хватало еще энцефалитного клеща подхватить в этом нетронутом уголке природы!
Вдруг позади меня пропел рожок и послышался конский топот. Обернувшись, я увидел, что по дороге скачет всадник в заломленной красной шапке и с бычьим рогом в руке. Я едва успел отскочить. Огрев меня плетью и обдав запахом конского пота, этот обормот помчался дальше, весело дудя в свой дурацкий рожок.
За спиной у детины болтался круто изогнутый лук в чехле и колчан со стрелами. Слева от себя он держал в поводу запасную лошадь. Ага, понятно! В заповеднике идет съемка фильма на тему славянской старины. Но на каком основании актеры позволяют себе подобные хулиганские выходки?
