Анна Устинова - Тайны московской принцессы
Егор долго пробыл под общим наркозом. Врач специально предупредил маму: теоретически возможны различные непредсказуемые последствия. Она тогда страшно перепугалась. Доктор внес ясность: она не совсем правильно его поняла, он-то как раз практически уверен, что период реабилитации пройдет нормально, однако хоть вероятность последствий и меньше процента, но в жизни-то разное случается. Предупрежден – значит, вооружен. Главное, вовремя заметить проблему и не пугаться.
Егор, естественно, поинтересовался: какие у него могут возникнуть проблемы? Он-то в первую очередь должен знать, что с ним может произойти. Людей, например, начнет насквозь видеть. Он был бы совсем не против. А еще лучше – взглядом, как лучом, прожигать. Вот славно бы он тогда за себя отомстил! А еще…
Увы, ничего конкретного выяснить не удалось. Мама, решительно вытолкав сына из кабинета, остальные проблемы обсудила с хирургом наедине. И для Егора так и осталось тайной, что же может с ним приключиться. Впрочем, и о самом разговоре он вскоре забыл. Только теперь и вспомнилось.
Рассказать маме? Вообще-то, наверное, надо. Врач ведь сказал: «Главное, заметить проблему и не пугаться». Но… Егор живо представил, как мама расстроится. И, конечно, тут же потащит его на осмотр. Врач, возможно, опять уложит его в больницу. И неизвестно, на какой срок. А ведь мама обещала, что он на следующей неделе уже сможет пойти в школу. Новую. В один класс с Коржиковым, где никто не знает, каким он, Егор, был раньше. Они увидят его иным, теперешним. Что же, все отменить? А галлюцинация, может, вообще больше никогда не повторится. Мало ли в жизни у людей происходит случайностей, которые никак не вредят их здоровью!
И он решил маме не признаваться. Для нее это лишнее расстройство, а для него – крушение ближайших жизненных планов, которые либо рухнут, либо отложатся. Сколько еще можно сидеть в четырех стенах! Он от этого заточения скоро озвереет. Вернее, уже озверел. И совершенно не собирается добровольно продлять его. Вот если галлюцинация снова возникнет, тогда, конечно, другое дело.
Егор задумчиво повертел в руке поднятый с пола орех. Он-то точно не галлюцинация. Хоть сейчас расколи и съешь. Да и мешок ведь кто-то развязал, чтобы его достать. Может, он сам? Еще хуже. Тогда, выходит, у него не только галлюцинации, но и провалы в памяти. Самое странное, что ему вообще понадобились орехи. Зачем? Он их терпеть не может. Соглашается есть только ради мамы, которая уверена, что они как-то там укрепляют его ослабленный операцией организм.
Мальчик сжал орех в кулаке. Раздался треск. Точно так же тогда затрещали его очки под ботинком одного из уродов, которые на него напали. Старшеклассники из его бывшей школы. Егор по дороге домой имел несчастье попасться им на пути. Не в первый раз, между прочим. Эти трое никогда не могли просто так пройти мимо. Их забавляли стекла его очков, такие толстые, что за ними и глаз почти не было видно.
– Эй, там, в иллюминаторе, ты меня видишь? – схватил Егора за плечо самый длинный из троих.
– Вижу. – Он попытался пройти мимо них, но ему преградили путь.
– Чего тогда не здороваешься? Старших не уважаешь? – угрожающе спросил длинный.
Последовала длинная забористая ругань. Егор молчал.
– Слушайте, пацаны, а он вроде не только ослеп, но еще и оглох, – расхохотался второй из уродов, несколько уступавший первому в росте, но зато шире его в плечах.
– Язык проглотил со страху, – мерзко прохихикал третий. – Дело, между прочим, опасное, – с шутовской озабоченностью добавил он. – Подавится, задохнется, что нам потом его мамочка скажет! А ну, шмакодявка, разевай пасть! Доктор лечить будет!
Он, как клещами, впился мальчику в подбородок. Пальцы были грязные. От них отвратительно пахло. Похоже, урод номер три никогда не мыл рук. Егор крепко стиснул зубы и зажмурил глаза. Еще немного – и его вырвет от мерзкой вони. А он ни в коем случае не должен показывать им никаких чувств. Ни страха, ни тем более отвращения. Его слабость их только сильней раззадорит. Так-то врежут пару раз по шее и успокоятся. Обычно их встречи именно этим и завершались.
Мимо как раз проходили ребята из его класса. Окажись на месте Егора кто-то другой, возможно, они и кинулись бы на выручку, но ради него связываться с тремя амбалами, конечно, не станут. Хотя нет, вроде остановились, заметили. У Егора затеплилась крохотная надежда. Чуда, однако, не произошло.
– Опять из нашего Орла цыпленка табака делают! – донеслось до мальчика презрительное восклицание Вадима Кочеткова.
– Наш Орел – очкастый козел, – с вялым смешком подхватил Юрка Сидоров. – Вечно на приключения нарывается.
Вся компания коротко гоготнула и продолжила путь. Егор проводил обреченным взглядом их спины, скрывающиеся за углом монолитной многоэтажки.
В классе с ним никто никогда не дружил. Даже за одну парту садились лишь по принуждению, когда классная руководительница приказывала. Им будто брезговали, как прокаженным, от которого боязно подцепить заразу. И все из-за проклятых очков. Будто его вина, что у него с самого раннего детства такое ужасное зрение! В классе еще несколько ребят носили очки, но они у них были нормальные, с тонкими стеклами, а не толстенные уродливые «бинокли». И еще этим ребятам не запрещалось бегать, прыгать, заниматься спортом. И классная не твердила на все лады по их поводу, какие они больные и как для их зрения категорически противопоказаны сильные физические нагрузки. А Егор у нее буквально с уст не сходил. По малейшему поводу принималась говорить: «Если замечу, что кто-нибудь из вас бьет Орлова по голове учебником или портфелем, последуют самые суровые меры».
Угрозы ее привели лишь к тому, что ребята прониклись к Егору окончательным отвращением. И класс разделился на две неравные части: он и они. Впрочем, это никому не мешало дать ему исподтишка щелбана по лбу или «случайно» толкнуть в коридоре. Ведь когда что-то нельзя, то как раз очень хочется, и одноклассники не собирались отказывать себе в удовольствии. У Егора потом долго плавали перед глазами черные точки, но он не жаловался. Во-первых, противно и унизительно. А во-вторых, окончательно презирать начнут…
– Открывай свою пасть, угребыш!
Вонючие пальцы еще сильней с двух сторон надавили на челюсть.
– Бесполезняк, – констатировал длинный. – Ему зубы, видать, переклинило. Как бульдогу. Мертвая хватка.
– Так мы поможем! – Урод, державший Егора за подбородок, достал из кармана складной нож. Егор, уже открывший глаза, с ужасом посмотрел на блеснувшее лезвие, неотвратимо приближавшееся к его лицу. Нож полоснул по губе. Рот наполнился вкусом крови. Пытаясь освободиться от тухлых пальцев урода, мальчик резко дернулся и потерял очки, которые брякнулись прямо под ноги длинного. Тот с радостным ржанием обрушил на них свой тяжелый ботинок. Оправа жалобно хрустнула. У Егора от ярости и обиды потемнело в глазах. Он с отчаянием обреченного пнул ногой урода с ножом, затем что было силы заехал головой в живот длинному. В ответ на мальчика с трех сторон обрушился град ударов. Дальнейшего он не помнил. Его поглотило гулкое мутное небытие…
Потом был голос мамы:
– Егорушка, сынок. Только, пожалуйста, не волнуйся. Все не так плохо. Обещаю, ты снова начнешь видеть.
– А разве я не вижу? – удивился Егор. – Кстати, открой занавески или свет зажги. Темно очень.
В ответ послышались сдавленные мамины рыдания. И он снова провалился в небытие.
Темнота вокруг не рассеивалась. День за днем. Егор уже знал, что ослеп. Совсем, окончательно. Из сочувственных перешептываний медсестер он сделал неутешительный вывод: шансов на улучшение у него практически нет. Ушибы и раны на теле зажили быстро. Сломанная рука в результате тоже срослась. Но какой ему от этого теперь толк. В двенадцать лет надо было учиться жить заново. На ощупь. На слух. Постоянно нуждаясь в посторонней помощи. Но жить так совсем не хотелось.
Навещал Егора только единственный верный друг детства Коржиков. Он старался как мог утешать.
– Зато тебе наверняка дадут собаку-поводыря, – чуть ли не с завистью говорил Никифор. – Овчарку. Ну, в крайнем случае лабрадора. Теперь тебе мама не сможет запретить. Полагается. Иначе как же самому на улице? Ты же давно мечтал о собаке.
Егор отвернулся к стенке. Он давно мечтал о собаке. Только не о поводыре, а о друге. Таком, с которым он сможет вместе бегать, играть. Которого он всему научит, который будет его защищать и выполнять разные трюки. А что это за друг, которого даже не видишь. И как с ним играть, если двух шагов по комнате, не споткнувшись, сделать не в состоянии. И на улицу мама теперь точно его никогда не выпустит. Рыдала ведь здесь, возле его кровати:
– Говорили мне все вокруг: «Переведи сына на домашнее обучение, зачем зря его мучаешь с таким-то зрением». Нет, не послушалась. Считала, ты должен расти, как все нормальные дети. С ребятами общаться, чтобы потом комплексов не возникло. Вот и дообщался. Сама, собственными руками превратила тебя в инвалида.
