Дмитрий Емец - Пришельцы из холодильника

– Митрофан, сматываемся отсюда! Скорее! – закричал он, переваливаясь через борт планетолета.

Мы стартовали в тот момент, когда первый из кентавров, размахивая дубиной, подскакал к нашему планетолету. Его дубина скользнула по заднему колесу машины, а в следующий миг выхлопная струя сбила великана с копыт. Осыпаемый стрелами, наш планетолет сделал над поляной круг и взмыл в небо.

– Ты хоть что-нибудь понимаешь? Откуда здесь вообще взялись кентавры? Мы же считали, что планета не заселена! Да и Лелик утверждал, что на ней нет аборигенов! – воскликнул я.

– Кажется, это я их вызвал! – неуверенно сказал Пельмень.

– Как это ты? Что ты там бормочешь? – не поверил я.

Но Пельмень даже не обиделся, так он был занят своими мыслями.

– Знаешь, Митрофан, – сказал он, – ты не поверишь, но дело было так. Я шел по лесу и думал: «Ну и скукотища! Вот бы случилось что-нибудь интересное. Хоть бы кентавры, что ли, на меня напали!» Сам не знаю, почему я подумал про кентавров – просто чисто машинально. Не прошло и минуты – раздался топот, и из леса мне навстречу действительно выскочили кентавры!

– Не врешь? Ты действительно думал про кентавров? – недоверчиво спросил я.

– Клянусь тебе!

– А до этого ты их не видел? Ну, может, краем глаза?

– Да говорю тебе, нет. Они уже после появились! – Пельмень воскликнул это с такой горячностью, что не поверить ему было невозможно.

Я задумался, пытаясь найти объяснение такому странному явлению, но ничего правдоподобного мне в голову не приходило.

– Бред какой-то! – сказал я. – И почему ты подумал именно о кентаврах? Подумал бы, например, о Бабе-яге! Помнишь такую сказочную старушенцию в ступе с помелом? Я скорее съем свой скафандр, чем поверю, что такие действительно существуют.

– Ешь! – сказал вдруг Пельмень упавшим голосом.

С видом полной прострации он рассматривал что-то за моей спиной.

– Что ешь? – не понял я.

– Скафандр... Потому что она там, твоя старушенция, в ступе с помелом, – убито сказал Пельмень.

Я обернулся так резко, что наш планетолет сделал в атмосфере вираж. И, клянусь вам, это была она! Рядом с нами, не обгоняя и не отставая, в раздолбанной деревянной ступе летела костистая старуха с большой бородавкой на носу. Заметив, что мы на нее смотрим, старуха помахала нам рукой, а потом ухватилась за помело и, вздыбив его метелкой кверху, резко пошла на снижение.

Я поставил планетолет на автопилот и очумело повернулся к Пельменю.

– Ты ее тоже видел? – спросил я.

– Здрасьте, а кто тебе ее показал?

– И как это можно объяснить? – спросил я.

– Объяснение может быть только одно. Когда мы прибыли на эту планету, она действительно была незаселенной: только леса, равнины и океан, но сейчас дело другое. Сейчас на ней десяток кентавров и Баба-яга.

– Ты хочешь сказать, что раньше, до нашего появления, их тут не было? Ни кентавров, ни Бабы-яги?

– Вот именно. Но теперь они есть, притом абсолютно реальные, как и мы с тобой. Представь, что на планете существует некое физическое поле, материализующее мечты и фантазии. С помощью этого поля планета хочет заселить себя различными видами живых существ, поэтому использует наше воображение. Она подключена к нам некоей незримой нитью, – сказал Пельмень.

– Смелая теория. Давай проверим! – предложил я.

Мы заставили планетолет неподвижно зависнуть в пространстве, а сами стали воображать. Первым делом я представил крылатую корову, причем не обыкновенную буренку, а красную в белый горошек. Не прошло и минуты, как поблизости раздалось мычание и хлопанье крыльев.

К нам подлетела крылатая корова и стала тыкаться мордой в прозрачный колпак. Шкура у коровы была красной в белый горошек, как раз такой, какую я представлял. Интересно, как объяснят это будущие биологи, которые когда-нибудь, несомненно, заведутся и на этой планете?

Пока мы рассматривали корову, кто-то так сильно протаранил борт нашего планетолета, что мы вошли в штопор. Чудом вернув себе управление машиной, мы с Пельменем увидели громадного крылатого быка, разгонявшегося, чтобы повторно поддеть нас на рога. На этот раз его мощные рога были направлены точно в двигатели, и, не успей я схватиться за рычаги и включить полную скорость, нам пришлось бы несладко. Настолько несладко, как может быть только людям, падающим с выключенными двигателями с восьмисотметровой высоты.

– Признавайся, ведь это ты вообразил дурацкого быка? – набросился я на Пельменя, когда мы наконец удрали от него.

– Клянусь, что не я! Наверное, планета сама научилась воображать или, во всяком случае, слегка дополнять. Например, корову – быком! – с горячностью воскликнул Пельмень.

– Не очень-то верится. Ну ладно, попробуем еще, – проворчал я.

Прикинув, что если мы сейчас будем воображать животных, то им придется падать с большой высоты, мы с Пельменем в следующие десять минут вообразили дюжину разных птиц, начиная от воробья и кончая коршуном, крылатого коня Пегаса и улыбчивую довольную башку, которая летала, хлопая огромными ушами. Эту конструкцию мы с Пельменем придумали вдвоем и назвали ее Смехоголов. Птицы сразу же разлетелись кто куда, а Смехоголов все летел следом, хлопал ушами и доброжелательно улыбался нам во все сорок восемь своих зубов.

– А зубки-то у него ничего. Ты не помнишь, мы его случайно не хищником воображали? – спросил я Пельменя.

– Кажется, нет. Я хотел, чтобы он питался солнечной энергией, впитывая ее через уши и макушку, – уверенно сказал он.

– Значит, планета опять дофантазировала отсебятину! – сказал я укоризненно, наблюдая, как Смехоголов, не переставая улыбаться, проглотил на лету двух крупных мух – их мы вообразили по случайности – и вырвал несколько перьев из крыла зазевавшейся утки, только что выдуманной Пельменем и потому еще не особенно освоившейся.

Взглянув на датчик горючего, мы обнаружили, что его осталось совсем немного: только дотянуть до «Кашалота». Так что волей-неволей нам пришлось поворачивать рули и возвращаться на орбиту.

– Давай назовем планету Митрофандией, – сказал я как бы между прочим, искоса поглядывая на Пельменя.

– Как-как? Митрофандия? Дурацкое название! Другое дело назвать ее Пельмендия! – возмутился брат.

– Это еще хуже, чем Митрофандия. Ладно, давай поступим по-честному и назовем ее планетой Воображения! – предложил я.

– Вот так всегда: ни себе, ни людям. Ну да ладно, пусть будет планета Воображения, – вздохнул Пельмень.

Глава VIII

ПЛАНЕТА ВООБРАЖЕНИЯ

Быстро поднятое с пола не считается упавшим.

1

Мы появились на «Кашалоте» как раз вовремя, чтобы успеть на длинную ворчливую тираду Репки, которой наша нянька разразилась немедленно, едва восстановилась от электропаралича и обнаружила, что нас нет рядом с ней.

Еще в коридоре мы услышали из кают-компании шум и гвалт, постоянно сопровождающий все встречи нашего семейства. И уже по этому гвалту можно было понять, что все – и мама, и папа, и оба робота – вновь находятся в добром здравии.

Едва мы переступили порог кают-компании, как все бросились к нам, и мы с Пельменем и Дискеткой вынуждены были отвечать на все вопросы сразу. Вскоре от шума и оханья у меня все перепуталось в голове, и я почувствовал себя так, словно мне в ухо залетел пчелиный рой.

Только теперь я по-настоящему оценил Пельменя: да рядом с нашими дотошными родственничками мой братец просто ангел! Во всяком случае, он не донимает меня вопросами: хорошо ли я питался, поменял ли я носки (он их и сам не меняет) или сделал ли домашнее задание по математике?

Примерно через час наши родственнички наконец уяснили, что произошло за время, пока они находились в отключке. Для того же, чтобы они поскорее сообразили, что к чему, мы с Пельменем разбили все по пунктам:

1. Туманники исчезли. Последний раз мы видели их в открытом космосе, когда они за нами гнались. По всей вероятности, они там, где мы их оставили, и погибли.

2. Их звездолет достался нам. Он-то и переместил нас на тридцать световых лет – в созвездие Щита.

3. Четвертая планета Веника вполне пригодна для жизни.

4. Все фантазии на этой планете материализуются. По этой причине мы назвали новый открытый мир планетой Воображения.

– С этого и надо было начинать! С воображения! Неужели вы думаете, я поверю, что можно сделать прыжок на тридцать световых лет! – засмеялась Яичница. – Еще Эйнштейн доказал, что скорость света является абсолютным недосягаемым пределом для всякого физического тела!

– Эйнштейн жил в двадцатом веке. За пятьсот лет многое изменилось. Отодвинь жалюзи и посмотри в иллюминатор! – предложил я.

Яичница шагнула к иллюминатору и бросила наружу недоверчивый взгляд. Это едва не стоило ей нового паралича: наша мама слишком хорошо знала астрономию, чтобы не понять, что все, что мы ей рассказали, – чистая правда. В иллюминаторе проплывала открытая нами планета – с континентами и океанами, местами окутанная легкими пуховыми облаками.