Федор Кнорре - Бумажные книги Лали
— Чего это они руками выделывают? Ладонями шлепают? — встрепенулся Кетик, сидевший в очень неудобной позе, только бы повыше задрать ноги. — К чему это они шумят?
— Шуметь так шуметь! — воодушевился Телик. — Тут свистеть и ногами топать можно?
Пожилой сосед вежливо к нему обратился:
— Ногами? И свистеть? Отчего же, пожалуй, можно.
— Неужели? Ну, тогда дураков нет, мы не станем. А вот так, руками в ладоши колотить?
— Вот это не разрешается, строго запрещено.
— Ага, ребята, взялись все разом! Похлопаем! Минуты три озорные, неистовые аплодисменты перекатывались по залу, и вдруг все утихло и замерло в изумлении.
— Да ведь это же всего-навсего наша Лалька! — изнемогая в презрительном разочаровании, тончайшим голосенком пискнула Оффи высоко вздернув плечи, да так и осталась сидеть, позабыв их опустить.
Действительно, на сцене появилась Лали в длинном голубом бархатном платье, расшитом золотыми пчелками. Блестящие золотые локоны скользили у нее по плечам, когда она поворачивала голову направо и налево, удивленно озираясь по сторонам, видимо не совсем понимая, куда это она попала. В первое мгновение она, кажется, хотела даже попятиться, но маленький кухонный робот самообучающегося класса мягко и настойчиво подталкивал ее вперед.
— Куда ты меня тащишь?.. Я же не думала, что тут соберется столько народу… Ой, вот теперь, когда я нарочно буду стараться, ничего у меня не получится! Я так не умею!
Робби упорно подталкивал ее к бутафорскому трону. Растерянно и беспомощно улыбаясь, она подошла к нему и села.
Мальчишки, сидевшие задрав ноги на спинки кресел, на всякий случай загоготали.
Робби, усадив Лали, вытащил из своей кенгуровой сумки большую книгу и, как бы превратившись в удобную подставку-пюпитр, установил книгу у Лали перед глазами…
— Не знаю, — жалобно протянула она. — Вот честное слово, не зна-аю! Что у меня получится… — и зябко съежив тоненькие плечи, застенчиво улыбнулась и сейчас же, вскинув голову, звонко и радостно воскликнула: — А-а!.. Ты уже опять тут? — и обвела глазами то, что возникло невысоко, метрах в двух, у нее над головой..
Три одинаковые полушария, точно осветительные приборы, с трех сторон своими срезами направо ленные на девочку, возникли и повисли в воздухе. Тихое пчелиное жужжание еле слышалось с их матовых вогнутых внутрь экранов, по которым с неуловимой быстротой сновали исчезающие цветные спиральки и чуть светящиеся точки. На мгновение нечто похожее на розоватое облачко крошечных полупрозрачных бабочек окутало голову и плечи девочки. Оно быстро сошлось в одну точку, как будто неслышно вспыхнуло и погасло, втянутое в мерцающие экраны трех полусфер. Впрочем, никто не обращал на них внимания.
Тихо сделалось вокруг. Девочка сосредоточенно, медленно перекладывала большие страницы старой книги.
Было странно: в необъятных пространствах неслышно пульсировал Космос, раскачивался воображаемый маятник, отсчитывая время для тех, кто жил, подчиняясь времени, отсчитывал истекающий Срок превращения маленькой голубой и зеленой планеты в еще одно безжизненное небесное тело, каким оно было всего несколько миллиардов лет назад. Все помнили об этом, хотя старались не помнить. Но каждый чувствовал в себе этот маятник. Не тот маленький, что начинает тикать в человеке еще до колыбели и останавливается вместе с сердцем в последний день. Нет, всеобщий, космический, звездный маятник общей жизни живых, дышащих, радостных, хищных, добрых, ласковых и печальных, счастливых, вероломных, самоотверженных, лживых и прекрасных существ, что населяют все поля, города, леса, степи и горы Земли, неслышно раскачивался во всех сердцах.
А в крошечной, покрытой в этот час вечерней тенью точке земного шара, в большом городе, в одном из тысяч его строений, в ветхом зале сидела на облезлом троне короля Лира девочка, вокруг нее была тишина, и все смотрели на нее, потому что она заговорила, водя пальцем по строчкам громоздкой старой книги. Медленно, почти по складам, она прочитала странную первую фразу:
— «Не желаете ли, добрые люди, послушать прекрасную повесть о любви и смерти? Это повесть о Тристане и королеве Изольде, послушайте, как любили они друг друга, к великой радости и к великой печали, как от того и скончались в один и тот же день — он из-за нее, она из-за него». — Лал и остановилась со вздохом, и именно в этот момент над ее головой ожили, и вспыхнули, и зажужжали пчелки сразу двенадцати полушарий, в которых с неуловимой быстротой понеслись спиральки, цветные точечные огоньки, а в зрительном зале люди тихонько ахнули, шевельнулись, торопливо перевели дыхание и замерли, с каким-то изумлением и жадным вниманием слушая долгое молчание девочки, точно боясь упустить хоть мгновение струящегося света и тревожной прелести тихой музыки, неудержимо возникавшей в них самих.
Медленно потекла над замершим залом старого театра древняя повесть о бесконечных злоключениях, о доблести и подлом коварстве, о подвигах верности, о горестях и горьком счастье давно умолкших сердец, волной горячей крови стучащих снова, спустя тысячелетия, в бесчисленных вновь рожденных человеческих сердцах.
— "Тристан был слишком слаб, чтоб оставаться на Пенмархской скале, и уж много дней лежал в комнате, вдали от берега, плача по Изольде… Наконец ветер окреп и показался долгожданный белый парус.
Другая Изольда подошла к ложу Тристана и сказала ему:
«Друг, Каэрдин возвращается, я вижу его судно в море».
Тристан затрепетал:
"Скажи-ка, какой на нем парус? " — Потому что белый парус обозначал, что на корабле плывет его Белокурая Изольда, и это одно его могло исцелить.
Тогда-то Другая Изольда и отомстила:
«Я хорошо рассмотрела парус. Знай же, что он совсем черный!»
Тристан повернулся к стене и сказал:
«Я не могу больше удерживать свою жизнь», — и испустил дух.
И во всем замке заплакали рыцари, товарищи Тристана…"
Длился странный вечер в заброшенном театре. Где-то во времени раскачивался воображаемый маятник, отсчитывая минуты, часы и месяцы, все сокращая недолгий остаток Срока маленькой планеты, но в зале уж никто о нем не помнил.
Лали прочитывала несколько фраз и останавливалась, чтобы все себе ясно представить, как будто старалась справиться с охватившим ее удивлением перед открывшейся ей картиной.
«…В раскаленном мареве бесплодной пустыни возникала, покачиваясь, длинная цепь шагающих верблюдов, и жара все усиливалась, все медленнее шагали животные, и люди уже отчаялись спасти свои жизни из-за томившей их жажды и зноя, когда среди пустыни возник перед их глазами прекрасный город, весь из серебра, и, едва они вошли через ворота в его пустынные улицы и базарные площади, как будто только что покинутые пестрыми толпами людей, на них повеяло нежным ветерком и благоуханным запахом, их глазам представилось множество деревья ев, спелых плодов, поющих птиц и чистых потоков…»
И вслед за тем Снежная Королева в вихре снега неслась к своему ледяному дворцу, где замерзали сердца людей…
И снова Гарун-аль-Рашид знойной звездной ночью крался тесными переулками сказочного Багдада на звук лютни и нежного голоса, приводящего, в волнение и звучавшего за запертыми воротами и железными решетками в загадочном и, таинственном саду, наполненном запахом апельсиновых цветов и журчанием фонтанов…
И двое бедных лесорубов, возвращаясь домой, пробирались через густой сосновый бор. Была зимняя ночь, и стоял лютый мороз, на земле и деревьях лежал толстый снежный покров. И когда они приблизились к горному водопаду, то оказалось, что он неподвижно застыл в воздухе. И тут они увидели, как покатилась по небосводу необычайно яркая звезда, и так началась сказка о жестокосердом Звездном мальчике.
И, едва она подошла к концу, через минуту после того, как Лали перевернула еще одну страницу большой старой книги, уже покорная замухрышка Золушка смывала копоть со своего печального личика и вдруг становилась ослепительной красавицей, но только до двенадцати часов ночи… И вот под фырканье сестер и зевки придворных волшебный башмачок как влитой, вскакивал и облегал ее маленькую грязную ступню, робко вылезшую из деревянного башмака, набитого соломой, и надменный царедворец, сорвав шляпу с перьями со своего курчавого парика, низко склонился перед чумазой девчонкой, только что копошившейся на коленях у закопченного очага. Застенчиво просиявшее лицо Золушки как будто стояло в воздухе, и все сердца наполнялись счастьем торжества ее невозможной, бесконечно далекой от всякой возможности, но все-таки сбывшейся мечты.
Ребятишки помладше ликовали в простодушном восторге от того, что так опростоволосилась злющая мачеха. Эта живучая, вековечная, как Баба-Яга, спутница бесчисленных детских жизней на протяжении тысячелетий. Девочки постарше распрямляли согнутые спины, вздергивали подбородок и очень хорошели. Они были увлечены не меньше мелюзги. Конечно, непохоже это было на то, что видели ребятишки. Сверкающее торжество Золушки светило им не в том, конечно, что Принц ввел ее за руку в парадную дворцовую залу. Нет, ведь это она дала ему силу и волю отряхнуть с себя всю позолоту залы, отбросить весь мусор его придворного и королевского недолговечного величия и, следом за ней, переступить через порог поистине волшебного мира, оставив позади все герцогские мантии и короны, как лоскуты и размалеванные маски ночного карнавала. Одному из всей несметной толпы никчемных, всеми позабытых принцев и королей — ему дано навсегда остаться Принцем, которого ввела в бессмертную сказку Золушка…
