Дмитрий Емец - Стрекоза второго шанса
Снаружи на перевернутом ведре сидела Наста и жадно курила, выпуская дым себе под ноги. Услышав скрип двери, она хотела втоптать окурок в снег, но, узнав Макара, молча кивнула ему и продолжила дымить. Макар обежал пегасню по глубокому снегу и осторожно выглянул из-за угла. Ул спокойно сидел на вкопанной покрышке. Родион бегал вокруг него и что-то горячо говорил, потрясая рукой. Между старшими шнырами и Макаром блестела огромная, ставшая общим катком лужа.
Макар разочаровался: он ожидал мордобоя. Хотя не исключено, что это был только разгон, а мордобой еще предстоял. Еще Макар понял, что, если пойдет через лужу, его обнаружат. Он опустился на четвереньки и быстро пополз, прячась за горбом обледенелого снега, который сгребали с дорожки. Улу с Родионом было не до Макара, и вскоре он уже различал голоса. Точнее, один – сердитый, возбужденно-высокий, так мало похожий на обычный мужественный голос Родиона. И странно было, что у страшного Родиона, грозы берсерков Тилля, может быть такой голос.
– Сорвался! Гипс сняли, но кость ночами крутит. Я почти не сплю. Прости!
– Забыли, былиин! С тебя – три банки пива, а с меня – один раз по морде! – Ула отвечал нечетко. Видимо, держал палец во рту, трогая зуб.
– Почему все так паршиво? Сегодня нырок, завтра нырок, через два дня нырок – и всякий раз потом содранные ладони, тошнота и отходняк! Совершенно нечего ждать. И так до самой смерти!
– Как это – нечего ждать? – озадачился Ул.
– Святая простота! Да ты мне скажи: чего! Я буду ждать, бегом побегу! Обеда? Тележки с навозом? Очередного калеки, который без закладки не вытрет себе соплей? Нашего чердака, где дует из всех щелей?
– А чего дует-то? Я ж вроде заделал! – удивился Ул.
– Почему так нельзя шнырить, чтобы и самому хорошо было? – захлебываясь, продолжал Родион. – Все хорошее только для какого-нибудь Васи, которого мама вовремя не абортировала. Открой глаза, Ул! Что нас ждет? Меня? Тебя? Сам посмотри – сколько в ШНыре молодняка! А стариков сколько? Один Меркурий! А где остальные? Или ушли, или перебиты!
Ул хмыкнул.
– Ну ты, чудо, былиин! Удивил! А ты хочешь в девяносто лет в своей кровати умереть? От ужаса, что доктор забыл принести таблеточку?
– Да плевать мне, где я подохну! Я смерти не боюсь! – Родион ударил себя кулаком по ладони. – Я думал, если превзойду всех шныров – мне будет легче, новый этап какой-то, радость! А мне с каждым днем тяжелее! В сто раз паршивее, чем до первого нырка! С закрытыми глазами это вижу! Встал на рассвете – темно, сыро, погано! Потащился в пегасню! Ныряешь, копаешь, возвращаешься! Да я ненавижу уже этот ШНыр и эту двушку!
– Ну дак, ясное дело! Романтика закончилась, и началась рутина… Вспомни: ты на снегу спал, дождевых червей ел, сырую рыбу. А полеты без седла? Да тебя в историю впендрючивать можно, только учебников жалко! – ободряюще сказал Ул.
Родион плюнул в сугроб и стал смотреть, как плевок, желтея, медленно замерзает. Ул тоже смотрел на него же: казалось, этот плевок самое интересное, что есть в ШНыре.
– Горел, горел и – перегорел. А теперь я разряжаю вечером шнеппер и прячу его подальше, чтобы не выстрелить себе в голову. А когда несусь на пеге, боюсь смотреть вниз, потому что мне хочется прыгнуть!
– Кавалерия говорит: пока мы что-то делаем, хотя бы и через боль, цел наш кораблик! – сказал Ул.
Родион отозвался, что ему все эти бредни до одного места. Достало! Если кому-то нравится быть мазохистом – милости просим. А с него хватит.
– Ты не высыпаешься. Держись! Это нормально!
– Что нормально? – захрипел Родион. – Это у тебя нормально! Не так уж ты и мучаешься, потому что у тебя Яра твоя есть! Третесь носами, как лошади, шарахаетесь по кустикам, вот вам и хорошо! Устроили тут мексиканские страсти в этом паршивом холодильнике!
– Ну дела, былиин! И что ты советуешь? Бросить Яру, чтобы тебе легче было?
– Да не надо никого бросать! Мне легче не станет. Но вот вгонят ей когда-нибудь болт в глаз – посмотрим, как ты запоешь! Это я не потому, что смерти ей желаю, а чтобы ты понял – каково это, когда вообще никаких радостей!
– А вот сейчас я бы тебе врезал, – сказал Ул задумчиво.
– Ну так врежь! Что сидишь? Врежь! Что, зассал?! – крикнул Родион и бросился на него.
Схватка была очень короткой. Когда Макар привстал, чтобы ничего не пропустить, Родион уже лежал на снегу, уткнувшись в него лицом, а Ул сидел у него на спине и держал его руку.
– Отпусти! – прорычал Родион. – Я тебя убью! Отпусти!
– Тихо, – миролюбиво сказал Ул. – Тихо! Может, ты и резче, и ножи лучше метаешь, и маскируешься отлично, но я же медвежонок! Пока я тебя держу, ты не рыпнешься!
С минуту Родион рвался, пытаясь освободиться, потом понял, что это бесполезно, и устало сказал:
– Все. Слез с меня! Я в порядке!
Ул выпустил его руку и слез со спины. Родион поднялся, отряхивая колени. Лицо у него было желтоватым. Он зло, как волк, скалился.
– А все-таки плохо, что ты мне не врезал! – сказал Родион.
Он не шутил. Кажется, всерьез жалел об этом.
Некоторое время оба молчали. Макар уже начинал мерзнуть в сугробе, не зная, что делать: отползать или не отползать. Но тут Родион опять заговорил, горячо и быстро:
– Нет, ты назови хоть одного шныра, у которого все было бы нормально! Ну да! Я слышал эту лажу! «За гробом каждого из выстоявших ждет свободный проход на двушку! За вторую гряду – в те неведомые дали, куда шныры могут пробиться только мертвыми!..» Агитпроп!
Ул дернул замок шныровской куртки, выпутывая зажеванную молнией соломинку.
– Да ведь правда, ждет! Ты же сам видел вторую гряду! Перед ней таким грузным себя чувствуешь, неловким. Точно одубевшими пальцами нитку вставляешь. А потом такая легкость наступает – кажется, оторваться бы от тела, сбросить его как мешок с костями и рвануть туда. Но надо вытирать сопли, собирать тряпочкой пот и на лошадке трюхать обратно!
Родион жадно слушал. Он считался специалистом по приискам Скал Подковы. В Межгрядье же не прорывался – становилось невыносимо жарко, кружилась голова, подступала тошнота.
– Да даже если и так! Сколько лет еще терпеть?
– Да расслабься ты! Недолго! Вон берики новые арбалеты с лазерным наведением получили. Выхожу вчера из тучи и никак не соображу, что за красный жук по крылу у пега ползет. Хорошо, жеребец у меня бывалый – шарахнулся… Просто ныряй, да и терпи!
Слово «терпи!» подействовало на Родиона, как красная тряпка на быка.
– Какой дурак выдумал это терпение? – спросил он хмуро.
– Его выдумала практика. Если ты не знаком: такая усатая тетка с мужским размером ноги, – представил Ул.
Родион и слушал, и не слушал.
– Достало все! Ишачим, как рабы, мерзнем, кутаемся в тулупы, а у ведьмарей – термобелье! Легонькое, теплое! Там не покупают для столовой просроченных круп!.. Помнишь, берик в прошлом году о защиту ШНыра размазался? Так у него одни часы – нам за жизнь не заработать! А флорентийский топор четырнадцатого века с золотой гравировкой?
– Так разбился же! Может, меньше трясся бы над топором, тщательнее управлял бы гиелой? Опять же, усатая тетка говорит, что лучше нырять в овчине, чем в химических трусах. На двушке все расплавится – будет весело, – философски заметил Ул.
– Так было хоть за что рисковать! А я разобьюсь – что у меня возьмешь? Может, и правда, пора к ведьмарям? Глядишь, получу у Тилля четверку под начало… Он меня знает! – с вызовом сказал Родион.
Макар осторожно выглянул из своего снежного укрытия. Ул по-прежнему держал палец во рту. К идее Родиона он отнесся с пониманием, вполне доброжелательно.
– К ведьмарям – это дело хорошее. Сам давно к ним собираюсь… Зуб шатается, Чудо! Былиин! Ты это… когда в следующий раз себя жалеть будешь, не по голове меня бей, а куда-нибудь еще. Лады? А то неохота по стоматологам бегать! – попросил он.
Побагровевший Родион пнул вкопанную шину. Потом сел на нее и обхватил руками голову. Он был без шапки. Влажные волосы подмерзали ледяными иглами. Макар дождался, пока Ул попрощается и уйдет к пегам, и сам начал осторожно отползать от Родиона. Он переваливался через последний гребень сметенного снега, когда кто-то громко окликнул:
– Родион! Макар!.. Наконец-то я вас нашла!
По дорожке, ведущей от ШНыра к пегасне, шагала Кавалерия. В руках она держала садовые ножницы – такие необъяснимые зимой, если не знать о Зеленом Лабиринте, который нужно постоянно поддерживать в порядке. «Порой мне кажется, что человек изначально был задуман как садовник. Искажения начались позднее. Но и сейчас, стоит человеку перестать притворяться еще кем-то: инженером, солдатом, поэтом, он моментально становится садовником», – утверждала она. Макар поспешно вскочил, притворяясь, будто только что вышел из пегасни. Подошедшая Кавалерия остановилась между Макаром и покрышкой, на которой сидел Родион. Она подняла Октавия, ковылявшего от холода на трех лапах, и постукивала его по спине очками.
