Джоан Роулинг - Гарри Поттер и Орден Феникса
А потом… впрочем, ты не хуже меня помнишь то, что произошло на первом году твоего обучения в Хогвартсе. Ты великолепно ответил на брошенный тебе вызов и очень скоро — гораздо скорее, чем я мог предвидеть, — очутился лицом к лицу с Волан-де-Мортом. И снова выжил. Мало того — ты отсрочил возвращение Волан-де-Морта во всей полноте его могущества. Это был подвиг, достойный взрослого мужчины. Не могу выразить, как я тобой гордился.
— Однако у моего замечательного плана был один недостаток, — продолжал Дамблдор. — Недостаток вполне очевидный — и уже тогда я понимал, что из-за него всё может пойти насмарку. Тем не менее, сознавая, как важно, чтобы мой план увенчался успехом, я сказал себе, что не позволю этому недостатку его погубить. Я один мог предотвратить крах — следовательно, я один должен был проявить силу. И это стало моим первым испытанием, когда ты лежал в больничном крыле, ослабевший после схватки с Волан-де-Мортом.
— Я не понимаю, о чём вы говорите, — сказал Гарри.
— Помнишь, как ты спросил меня, почему Волан-де-Морт пытался убить тебя, когда ты был ещё ребёнком?
Гарри кивнул.
— Как, по-твоему, следовало мне тогда ответить?
Гарри взглянул в его голубые глаза и промолчал, но его сердце снова пустилось вскачь.
— Ты до сих пор не видишь недостатка в моём плане? Нет… наверное, нет. Что ж… Как тебе известно, тогда я решил не отвечать. Одиннадцать лет, сказал себе я, — это слишком рано для такой откровенности. У меня раньше и в мыслях не было раскрыть секрет, когда тебе будет всего одиннадцать. Я боялся, что бремя этого знания станет для тебя невыносимым.
Но ещё в ту пору мне следовало заметить кое-какие опасные симптомы. Я должен был спросить себя, почему меня так мало встревожило то, что ты уже задал мне вопрос, на который — я знал это — мне когда-нибудь придётся дать ужасный ответ. Надо было признаться себе, что я чересчур радовался возможности промолчать хотя бы в тот день… Ты был ещё молод, слишком молод.
Итак, начался второй год твоей учёбы в Хогвартсе. И снова ты встретился с трудностями, которые по плечу не каждому взрослому волшебнику, и снова преодолел их с таким успехом, о каком я и не мечтал. Правда, ты не повторил своего вопроса о том, почему Волан-де-Морт оставил у тебя на лбу эту метку. Да, конечно, мы обсуждали твой шрам… мы подошли очень, очень близко к запретной теме. Почему я тогда не рассказал тебе всё?
Что ж… мне казалось, что для такого разговора двенадцать — это, в конце концов, едва ли намного лучше одиннадцати. Я позволил тебе уйти — окровавленному, измученному, но счастливому — и, почувствовав слабый укол совести при мысли о том, что надо было во всём тебе признаться, легко и быстро успокоил сам себя. Ты был ещё так молод, и я не мог найти в себе сил испортить день твоего торжества…
Теперь понимаешь, Гарри? Теперь ты видишь изъян в моём чудесном плане? Я угодил в ловушку, о которой знал заранее и которую обещал себе обойти — должен был обойти!
— Я не…
— Ты был слишком дорог мне, — просто сказал Дамблдор. — Твоё счастье было для меня важнее, чем твоё знание правды, твоё душевное спокойствие — дороже моего плана, а твоя жизнь — ценнее тех жизней, которыми, возможно, пришлось бы расплатиться за провал этого плана. Иными словами, моё поведение было именно таким, какого Волан-де-Морт всегда ожидал от глупцов, способных любить.
Думаешь, я оправдываюсь? Да разве у любого другого на моём месте — а ведь ты и представить себе не можешь, как пристально я за тобой следил, — хватило бы духу причинить тебе новую боль в дополнение к уже перенесённым тобою страданиям? Какое мне было дело до безымянных, безликих людей и прочих созданий, которые могли погибнуть в туманном будущем, если здесь и сейчас ты был жив, здоров и весел? Я никогда не мечтал о том, что у меня на руках окажется такое чудо.
Ты перешёл на третий курс. Издалека я следил за тем, как ты учился отгонять дементоров, как встретил Сириуса, убедился в его невиновности и спас его от гибели. Надо ли было признаться тебе сразу после того, как ты с триумфом вырвал своего крёстного отца из когтей Министерства? Теперь, когда тебе исполнилось тринадцать, мои доводы стали выглядеть менее убедительными. Пускай ты был молод, но свою исключительность ты уже доказал. Совесть не давала мне покоя, Гарри. Я знал, что время скоро придёт…
Но в прошлом году ты выбрался из лабиринта, видел смерть Седрика Дигтори и едва не погиб сам… а я опять ничего тебе не открыл, хотя знал, что теперь, после возвращения Волан-де-Морта, тянуть с этим больше нельзя. И вот сегодня ночью я понял, что ты давно уже созрел для знания, которое я утаивал от тебя так долго; сегодня ты доказал, что это бремя нужно было взвалить на тебя раньше. У меня есть единственное оправдание: я смотрел, как ты преодолеваешь такие испытания, с какими ещё не сталкивался ни один из учеников Хогвартса за всю его историю, и не мог заставить себя добавить к ним новое — самое тяжёлое из всех.
Гарри ждал, но Дамблдор не торопился продолжать.
— Я всё-таки не понимаю.
— Волан-де-Морт пытался убить тебя, когда ты был ещё ребёнком, из-за пророчества, сделанного незадолго до твоего рождения. Он знал об этом пророчестве, но ему была неизвестна его суть. Отправляясь в дом твоих родителей, чтобы убить тебя, он полагал, что выполняет предначертанное судьбой. Он обнаружил, что ошибался, когда направленное в тебя заклятие рикошетом ударило по нему самому. Вот почему после своего возвращения в тело и особенно после твоего удивительного побега от него в прошлом году он был одержим одной мыслью: узнать полное содержание пророчества. Это и есть оружие, которого он так упорно добивался с момента своего возвращения, — знание того, как погубить тебя.
Солнце поднялось совсем высоко; кабинет Дамблдора купался в его сиянии. Стеклянный ящик, где хранился меч Годрика Гриффиндора, отливал ярким молочно-белым светом, обломки приборов сверкали, точно дождевые капли, а птенец феникса за спиной Гарри тихонько щебетал в своём гнезде из пепла.
— Пророчество разбито, — угрюмо сказал Гарри. — Я тащил Невилла вверх по скамьям в той комнате, где… где стоит арка, а у него порвалась мантия, и оно упало…
— То, что разбилось, было всего лишь записью пророчества из архивов Министерства магии. Само же пророчество было сделано в присутствии некоего лица, и это лицо имеет возможность досконально вспомнить всё изречённое.
— Кто это был? — спросил Гарри, хотя уже знал ответ.
— Я, — подтвердил Дамблдор. — Это случилось шестнадцать лет назад, холодной промозглой ночью, в комнате над трактиром «Кабанья голова». Я пришёл туда, чтобы познакомиться с кандидатом на должность преподавателя прорицаний, хотя в ту пору мне вообще не хотелось сохранять этот предмет в школьной программе. Однако вышеупомянутым кандидатом была праправнучка знаменитой, весьма одарённой провидицы, и я считал, что должен встретиться с нею хотя бы из простой вежливости. Меня ждало разочарование. Мне показалось, что у неё нет и следа тех способностей, которыми обладала её прапрабабка. Я сказал ей — надеюсь, вежливо, — что не считаю её пригодной для занятия вакантной должности. И повернулся к двери.
Дамблдор поднялся на ноги и прошёл мимо Гарри к чёрному шкафчику, стоящему около насеста Фоукса. Нагнувшись, он отодвинул защёлку и достал изнутри неглубокую каменную чашу с высеченными по краям рунами — ту самую, в которой Гарри видел, как его отец издевался над Снеггом. Затем вернулся к столу, поставил на него Омут памяти и коснулся палочкой своего виска. Оттуда потянулись серебристые нити мыслей; Дамблдор извлёк несколько прядок и опустил их в чашу, а потом глубоко вздохнул и легонько ткнул палочкой в серебристое содержимое Омута памяти.
Над чашей выросла фигура, закутанная в многочисленные шали; её глаза за мощными линзами очков казались огромными. Не отрываясь от чаши, фигура начала медленно вращаться. Но когда Сивилла Трелони открыла рот, в кабинете раздался не её обычный голос с таинственными, словно бы неземными интонациями, а грубый и хриплый — однажды Гарри уже слышал, как она говорит таким голосом.
— Грядёт тот, у кого хватит могущества победить Тёмного Лорда, рождённый теми, кто трижды бросал ему вызов, рождённый на исходе седьмого месяца… и Тёмный Лорд отметит его как равного себе, но не будет знать всей его силы… И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой… тот, кто достаточно могуществен, чтобы победить Тёмного Лорда, родится на исходе седьмого месяца…
По-прежнему медленно вращаясь, фигура профессора Трелони погрузилась обратно в серебристую массу и пропала.
В кабинете воцарилась мёртвая тишина. Ни Дамблдор, ни Гарри, ни портреты на стенах не проронили ни звука. Даже Фоукс и тот почему-то умолк.
— Профессор Дамблдор… — наконец очень тихо произнёс Гарри, поскольку Дамблдор, так и не оторвавший взгляда от Омута памяти, похоже, с головой ушёл в свои мысли. — Это… неужели… что это значит?
