Дмитрий Емец - Карта Хаоса
– Ау, родной! Очнись! Ты похож на болящую старушку, которой всюду мерещатся целующиеся парочки, – сказала она.
Чимоданов ткнул в Мошкина пальцем.
– Это всё он! Он знает! – произнес Петруччо.
Мошкин побагровел. Он и в самом деле не выдержал и заговорил с Петруччо о любви. Просто не с кем больше было. Правда, случилось это еще утром. Хотя до Чимоданова многое доходило, как до жирафа. Бывали случаи, когда он принимался отвечать на вчерашние и даже позавчерашние вопросы.
– Ну хорошо. Вернемся к любви. И что именно вам противно, многоуважаемый? – вежливо спросила Улита.
– Ну что тебе подходит единственный человек в мире и если пропустишь его, фигово будет. Так, что ли? – насмешливо спросил Петруччо, косясь на Мошкина.
– Примерно, – осторожно согласился Евгеша.
Как раз это и было утренней темой.
– Чушь насчет единственного. Если начерно прикинуть, какое там население России? Сто сорок миллионов плюс-минус? Так?
– Так.
– Человек живет в среднем семьдесят лет? Верно?
– Допустим.
– Сто сорок делим на семьдесят. Значит, на год жизни приходится два миллиона голов. Выходит, наших ровесников, семнадцатилетних, худо-бедно два миллиона. Если считать, допустим, от пятнадцати до двадцати лет, с запасом, то и все десять миллионов. Но пусть будет даже два миллиона, шут с вами! Из них девушек половина, то есть миллион. Девятьсот пятьдесят тысяч (опять же с запасом!) отбракуем – ну там обе ноги левые, фигура как у шахматного коня или характер скверный.
– У тебя зато прекрасный! А фигура как у шахматного осла: конем даже и не пахнет! – не выдержала Ната.
Чимоданов не стал спорить. Ему важно было досказать мысль.
– Вот и получается – пятьдесят тысяч единственных и неповторимых. Даже если ты нравишься каждой десятой, то эти пять тысяч твой стратегический запас. Так или не так?
– Нет, дорогуша! Не так. Ты и каждой тысячной не понравишься, да дело даже и не в том! – сахарным голосом сказала Улита.
– А в чем? – озадачился Чимоданов.
– В твоих поисковых запросах, – отрезала ведьма. – Ежу понятно, что чем проще запрос, тем больше вариантов! Я сто раз уже об этом говорила. Если тебе нужен просто брюнет – вариантов миллион. Если же брюнет со стеклянным глазом и деревянной ногой, играющий на рояле и любящий на завтрак волнистых попугайчиков, вариантов оказывается нуль целых фиг десятых. Вот и получается, что такая амеба, как ты, Чимоданов, пару найдет всегда, а девушка с претензиями, не желающая лопать, что дают, не найдет её никогда. Усвоил?
– Меня брюнеты со стеклянным глазом… – горделиво начал Петруччо, однако его взаимоотношения с брюнетами так и остались непроясненными.
Послышался старческий кашель, и в приемной появилась Мамзелькина. Деловито шаркая, она подошла к столу и остановилась, опираясь на зачехленную косу. Маленькие щечки в узелках жилок полыхали.
– Ну! Здоровы будете, хозяева дорогие! – сказала она с особой намекающей интонацией.
Улита сразу вскочила и вернулась с кружкой, в которой плескала медовуха. Это была дань, за которой Аида Плаховна регулярно являлась на Большую Дмитровку.
У Мошкина кусок застрял в горле, когда старушка многозначительно пожелала ему приятного аппетита.
– Хорошо жуй, милок! Радуйся! Я ведь многих жующих видела, по работе-то. Ест себе человек как ни в чем не бывало, зубочисткой ковыряет, ротик салфеткой утирает… А скажи ему, что обедец-то последний, небось передернулся бы, – сказала она жалостливо и погладила Мошкина по голове сухой ручкой.
Нервный Евгеша уронил вилку.
– Обмельчали люди! – продолжала Мамзелькина. – Меня вон и то боятся! А чего меня бояться? Я что, страшная? Вот ты скажи! Страшная я?! – высохший палец ткнул в Вихрову.
Ната поспешно замотала головой.
– Н-нет!
– Вот видишь! Правильно девушка говорит: не страшная! Она-то толк знает! – успокоилась Мамзелькина. – Двести годков назад человек-то как умирал? Придешь за ним, а он письмо пишет. Вдохновенный такой, в белой рубахе, свеча на столе горит. «Ну что, скажешь, родной? Расписался ты что-то. Идем, пора, дуэль у тебя!» Он кивнет и в путь. Глядишь, и часу не прошло, а уж ухлопали молодчика… Или на бранное поле придешь, а там батальон под огнем. Сидят на травке, шутят, покуривают, приказа дожидаются, а вокруг ядра лопаются. И ни в одном ни капли страха. Прямо коса не поднимается!
Мамзелькина отхлебнула медовухи и закашлялась. В узеньких глазах появилась влага.
– А сейчас что? Вот чикну сейчас, к примеру, тебя. По ошибке! Пущай потом премии лишают! – пальчик нацелился в задрожавшего Петруччо. – Ей-ей, чикну! Так ведь орать будешь, пищать, отговариваться! Дела, мол, у тебя, квартира без ремонта, за машину задаток дал.
– Нет у меня машины и квартиры! Вы меня с кем-то пу… пу… пу… – лязгая зубами, выговорил Чимоданов.
Увлекшаяся Мамзелькина его не услышала. Она нашарила косу и нехорошо потрогала брезент. Мутный взгляд скользил по шее Петруччо, будто примериваясь для удара. Чимоданов гибко, как змея, соскользнул со стула и спрятался под стол.
Довольная Мамзелькина задребезжала смешком, как треснутая копилка.
– Ну и дурак! Осел потому что! Живешь, а не знаешь, что смерти нет.
– Как нет?
– А так и нет! Я есть, а смертушки нету. Понял загадку?
Петруччо замычал под столом. Аида Плаховна вздохнула.
– Вылезай! Пошутила я! Пословица у меня такая: с косой не пошутишь, на кладбище не похихикаешь!
Мамзелькина допила медовуху и поставила кружку на стол. Звук от кружки был отчетливый, сухой, точно финальная точка. Она посмотрела на Улиту и, мгновенно переключившись, стала деловитой:
– Арей у себя?
Улита подтвердила, что у себя.
– Как у него настроение?
Ведьма качнула руками, точно чашами весов.
– Неважное.
Аида Плаховна удовлетворенно кивнула. Она больше не притворялась пьяной.
– Сейчас взбодрим! – пообещала она, со звуком старого наждака потирая сухие ладошки.
В приемной мрака запахло хризантемами. Мамзелькина дернула лямку рюкзака и зашаркала к кабинету на стреуголенных старостью ножках. Едва дверь закрылась, Улита, Чимоданов и Ната, переглянувшись, кинулись следом: подслушивать. Не прошло и десяти секунд, как брошенный Ареем метательный нож пробил дерево насквозь. Начальник русского отдела мрака отстаивал свое право на конфиденциальность.
* * *Барон мрака сидел в кресле и, откинувшись, смотрел в потолок остановившимся взглядом. Он пребывал во власти уныния, от которого не свободны и стражи мрака, хотя сами выпустили его когда-то в мир. Даже Мамзелькиной, не страдавшей впечатлительностью, показалось, что перед ней не начальник русского отдела, а вывернутая наизнанку и покрытая плотью черная дыра, которая чем больше пожирает, тем пустее становится.
Услышав, что кто-то вошел, Арей недовольно повернулся к двери.
Мамзелькина заохала. Началась обычная старушечья игра в уговоры. Аида Плаховна кокетничала, говоря, что заглянула всего на минутку. Упрямилась, пугалась предложенного стула и отказывалась от медовухи, уверяя, что с ее давлением пить нельзя.
– И давно бросила? – спросил Арей, устало втягивая ноздрями знакомый запах.
– Да только что последнюю допила и завязала!.. По Тартару ползает, гаденыш! Как меня увидит, язык высовывает. Издевается! Ну ничего! Попросит он меня о чем-нибудь!
– Кто?
– Да змий зеленый! – пояснила Мамзелькина.
– Аида! – сказал барон мрака. – Как давно ты меня знаешь? Так вот: я знаю тебя ровно столько же!
Мамзелькина вздохнула, поправила обострившийся носик и, оттолкнув косой стул, вытребовала себе кресло. Усевшись в кресло, она скосила красные глазки на портрет жены и дочери Арея и как ни в чем не бывало перевела разговор на то, что весна в этом году холодная.
– Холодная, так погрейся! – сказал Арей. – Где взять, чтобы налить, ты знаешь.
Аида Плаховна зарумянилась. Она предпочитала немного больше политеса. Налив себе медовухи, она уютно угнездилась в кресле, высоко подняв костистые колени.
Пользуясь молчанием, барон мрака лениво взял из стопки писем верхнее. Распечатал его, просмотрел и брезгливо оттолкнул от себя ногтем.
– Что там? – спросила Аида Плаховна.
– Донос, – сказал Арей. – Культурный такой, в закругленных уведомительных выражениях, но сути это не меняет. Один компаньон сообщает о другом. Мрак им выделил кое-какие средства на некий, скажем там, сомнительный с этической точки зрения проект, а тот, второй, перетрусил и часть «темных» денег перевел на интернат для глухих. Благотворительностью занялся. Доперло, наконец, что раз есть тьма, то есть и свет. Математическое мышление проснулось. Забавный жулик, не так ли? Хочет и там, и тут подстраховаться. А если бы свет ему деньжат подкинул, тогда как? Всю сумму на добрые дела, а на сдачу открыл бы в центре города ночной клуб для наркоманов?
