Вадим Чирков - Семеро с планеты Коламба
— Они натворили что, да? — раздался голос позади Кубика, и Нинка вскочила и спрыгнула с крыльца.
— Мамка пришла! — завопила она и повисла на материной шее. — Мамка!
— Здравствуйте, Аня, — сказал Кубик. — На этот раз они не натворили, а сотворили. Они по-новому разгадали старую загадку. Мы все вас заждались.
Нинкина мама — усталое лицо, коричневые руки — присела на нижнюю ступеньку.
— Наталья из декрета вернулась, вот меня и отпустили на денек. Дочь, говорю, без меня растет, я ведь ее неделями не вижу, только, может, на свадьбу вырвусь… Ну, как вы тут живете?
— Так завтра вы дома? Матушка-голубушка-Аннушка-доярушка! — запел Кубик. — Я знаю все: и стирка, и уборка, и отдохнуть надо, и на дочь-ненаглядышку насмотреться, — но не откажите в просьбе!
— Еще что-то нужно делать?
— Дело невелико будет. — Художник вглядывался в лицо Анны. — Нужно вам будет посидеть с дочерью на лугу, ни о чем, кроме цветов, не думая.
— Ой, да что вы! — замахала руками Анна. — Да я завтра на минуту не присяду! Какой луг? Какие цветы?
Нинка сидела, уткнувшись в материно плечо.
— Ма, — сказала она, — он тебя рисовать хочет. Это я ему сказала, чтоб нарисовал.
— Зачем меня рисовать, что я, артистка какая! Потом как-нибудь.
Кубик все так же всматривался в лицо доярки.
— Артистка, артистка… — уговаривал он, — все женщины артистки… А «потом», Аннушка-доярушка, не будет. Луг вон, я слышал, запахать хотят, у Натальи ребенок заболеет или еще что-то случится, а там, глядишь, и зима. А я хочу — пока август, пока луг, пока молода, пока в глазах синь проглядывает.
— Какая уж там молодость, какая синь, — вздохнула Анна, — цельными сутками только коров и вижу…
Глаза у Нинкиной мамы были такие же, как у дочери, — то серые, то голубые, как лесные колокольчики. Но чаще серые.
— Когда на луг-то пойдем? — согласилась она. — Я ведь и голову должна помыть, и платье приготовить.
— Платье нужно попроще, — распорядился Кубик. — Не на бал идем, не в президиуме сидеть — на траве.
Анна с дочерью, обнявшись, ушли, а Кубик сказал, потирая руки:
— Ну вот, завтра я ему дам бой!
— Кому? — удивился Славик.
— Той бездари, тому лентяю, что во мне сидит. Я ему покажу, тугодуму!
Бабушка позвала внука ужинать.
После ужина Славик поспешил в огород. У корабля был только Вьюра, остальные возились внутри тыквы.
— Мы завтра должны посмотреть хоть один ваш город, — сказал Вьюра.
Из люка выглянул Питя.
— Славик, привет! Вот кого я рад видеть! Мы выполняем программу полета. Вьюра тебе сказал, куда мы летим? Что в ваших городах самое интересное?
— Самое-самое? — переспросил Славик. — Я думаю… цирк. Зоопарк. Кино…
В люке немедленно показалась голова Молека.
— А что это такое — цирк, зоопарк, кино?
Славик рассказал.
— Хорошо бы все это посмотреть, — посожалел Молек, — но мы не можем нигде показываться.
— В зоопарк можно ночью. В нем много хищников, ночью они не спят.
— Идея! — крикнул Питя и обернулся внутрь тыквы: — Грипа! Ты слышал? Мы можем побывать в зоопарке, там собраны все звери Земли!..
Встретиться снова договорились только на послезавтра. Завтра рано утром корабль возьмет курс на город.
КУБИК ПИШЕТ ПОРТРЕТ ДОЯРКИ
ФЕЯ И ФЕЙ
На луг шли впятером: Кубик, Нинкина мама в новом цветастом сарафане, Нинка, Славик и коза. Впереди шагал Славик, за ним художник с козой через плечо и этюдником на веревке (тьфу! оговорился, нужно наоборот!), а сзади, все еще обнявшись, будто со вчера не расставались, делили узкую тропинку через огород Пантелеевы. Третья Пантелеева, Евдокимовна, вышла их проводить, что-то вспомнила, закричала, но никто останавливаться не захотел, и, чтоб она не беспокоилась, помахали ей издали.
Отдохнув за ночь от солнца и ветра, все на огороде пахло — каждый куст, каждый листок. Запахи сменяли друг друга, как экспонаты на выставке: вот картошка, вот помидоры, вот огурцы, вот просто земля, которая утром тоже пахнет, вот кукуруза, а вот трава-лебеда, трава-полынь, трава-пижма, чьи цветы похожи на желтые таблетки. Эти высокие травы отгораживали огород от луга.
Луг цвел. Он был скатертью-самобранкой, расстеленной для шмелей, пчел, жуков, бабочек и прочей летающей живности, которую здесь не перечислить. Но жука бронзовку мы должны назвать, потому что цвет его крыльев удивителен: они зеленые с бронзовым отливом, такого цвета не найдешь больше нигде. Жука бронзовку все увидели на кусте шиповника.
— Что за прелесть! — Художник осторожно снял жука с розового цветка и положил на ладонь. Жук сразу же притворился мертвым. — Прямо драгоценный камень!
— Или как елочная игрушка, — сказал Славик.
Нинка поднялась на цыпочки и заглянула в ладонь Кубика. Что-то тоже хотела сказать, но не придумала и тронула жука пальчиком. Жук перестал притворяться, перевернулся и пошел по ладони. Все следили за ним. Он прошелся по пальцу, поднял зеленые надкрылья, достал из-под них мягкие крылышки, зафырчал ими, нагнал обороты и взлетел.
— Ты, Нинон, прямо фея, — сказал художник. — Прикоснулась — он и ожил. Ты, наверно, фея жуков. А ну покажи еще какое-нибудь чудо.
— Сейчас не хочу, — чуть подумав, ответила Нинка. То, что ее назвали феей, ей понравилось, а то, что она способна на чудо, Нинка, похоже, и раньше знала. — Потом, — пообещала фея. — Пошли дальше, уже вся трава от росы повысохла.
— Ох, отнимаете вы у меня время! — пожаловалась Анна. — Я к этому часу сколько бы уже дел сделала!
— Мы не отнимаем, Аня, мы, наоборот, прибавляем, — возразил Кубик. — Вы вот луга в этом году наверняка еще не видели — так что смотрите, дышите, радуйтесь, — зимой будет что вспоминать.
Нинкина мама была в сарафане, обнажившем белые-белые — незагорелые — плечи и руки. А кисти рук были такими загорелыми, будто доярка Анна надела зачем-то коричневые перчатки.
Через луг к речке змеилась тропочка. Коза хватала траву слева и справа и все норовила остановиться.
Но остановились все только у самой речки, где начинались кусты ивняка и песок. Нинка и Славик разделись до трусов и устроились на песке загорать. Здесь, под глинистым невысоким обрывом, был небольшой родник, тоненький чистый ручеек. Кубик размотал с Манькиной шеи длинную веревку и привязал конец ее к старой иве на берегу. Коза немедленно отправилась к траве.
— А мы — назад, на луг, — сказал художник. — Тут, недалеко будем, если соскучитесь, приходите.
Славик и Нинка лежали, перед их глазами был песок. Сзади чуть шумела и шелестела, шевеля камыш, речка, справа позванивал ручеек, на иве пела-посвистывала какая-то птица. Ива была похожа на стог сена, а птичий свист — на иголки в нем.
— Вот, — неизвестно чему подводя итог, сказал Славик.
— Чего вот-то? — откликнулась Нинка.
— Ничего. Просто вот, и все.
— Я думала, ты что-то рассказать хочешь, — разочаровалась Нинка. — Я знаешь про что больше всего слушать люблю?
— Про что?
— Про всякие тайны. Слушаю — а по спине мурашки. И сразу пить хочется. Я, когда тайна, знаешь сколько воды могу выпить? Ведро! Бегаю и пью, бегаю и пью… А ты тайны любишь?
— Кто их не любит!
— А у тебя, — Нинка перешла на шепот, — какая-нибудь тайна есть?
— У меня?
— У тебя, у кого ж еще!
— Как у всех, так и у меня.
— Расскажи, Славик, а? — Нинка к нему придвинулась. — Расскажи, ну? Я тебе тоже какую-нибудь тайну открою…
Славик был в затруднении. Рассказать о человечках, живущих в кукурузе, ему до смерти хотелось, но он знал, что этого делать нельзя. Нинка, разволновавшись, выпьет всю речку и все равно разнесет Славикину тайну по белу свету. На бабушкин огород кинется полдеревни, и что будет дальше — неизвестно. Во всяком случае, ничего хорошего.
Рассказать Кубику — другое дело. Но, может, тоже нельзя? Он взрослый, а кукурузные человечки удрали от родителей, — вдруг художник потребует, чтобы они вернулись домой? Нет, лучше помалкивать.
Рассуждая, Славик рыл пальцами ног песок, да так старательно, что запыхтел. Нинка это заметила.
— Чего возишься? — не вытерпела она. — Возится, возится… Ты бы лучше тайну скорей рассказывал.
Славик решил, что от Нинки не отвяжешься, и яму рыть перестал.
— Ваши ребята уговорили меня с михайловцами драться, — сообщил он, — когда те снова придут. Только ты никому не говори, что я каратист. Еще узнают…
— Чего, чего? Кто ты?
— Каратист.
— Это что такое?
— Это, — второй раз за неделю объяснил Славик, — когда один может сразу с тремя, а то и с семерыми драться.
Нинка от него отодвинулась.
— Это ты, что ли, с семерыми можешь справиться? — И ткнула в его сторону указательным пальцем, будто кому-то, кто был за ее спиной, на Славика показывая. — Ой, сейчас умру! Ой, держите меня! — Она и в самом деле повалилась на спину и давай дрыгать загорелыми ногами.
