Владислав Крапивин - Тополиная рубашка

Но прежде всего я полетел на улицу Герцена. К тополю.

Я неторопливо проплыл над спящими дворами и огородами и опустился на железную крышу длинного старого флигеля. Прямо на гребень. Присел на корточки.

Тополь раскидывал надо мной свою необъятную темную чащу. Она еле слышно лопотала, и кое-где зажигались лунные искры. Я встал, вытянул над головой руки и, будто серебристая иголка в громадный стог, вошел в тополиную крону.

Здесь ошеломляюще пахло сразу и весной и летом. Все тополиные запахи собрались в густоте мягких, ласковых листьев: запах клейких кожурок, оставшийся с мая; запах сладковатого сока; запах старых, подсыхающих листьев; запах вчерашнего дождика, который не успел высохнуть в глубине вымытой листвы; запах тонкой кожицы на молодых ветках...

Я дышал этими запахами, впитывал их кожей, а листья щекотали и гладили меня, когда я пробирался от дерева к дереву. Именно от дерева к дереву. Могучие старые ветви толщиной напоминали большие деревья. Их было очень много, этих ветвей-деревьев, и я, наверно, целый час блуждал в чаще, отдыхал в широких развилках, качался на тонких сучьях, раздвигал шелестящие лиственные завесы, пока наконец не выбрался к вершине — под чистое небо с маленькой и неполной, но очень яркой луной. Там я повисел в воздухе, рядом с самой верхней веткой, погладил ее аккуратные небольшие листики и снова — головой вперед — упал в тополиную чащу. И еще долго путешествовал в ней.

В одном месте я нашел истлевшие остатки воздушного змея, в другом — скелет модели планера. А еще — стрелу с наконечником из пустой пули (он наполовину засел в коре). А еще — теплый резиновый мячик, прочно застрявший в развилке. Он-то как попал на такую высоту? С земли не добросишь. Может, его кто-то уронил с самолета? Или его закинули сюда, когда тополь был еще молодой и невысокий?..

Я не стал ничего трогать. Это все было не мое, а тополя. Его имущество, его игрушки. Я теперь понимал, что наш тополь совершенно живой добрый великан. Я любил его и не хотел обидеть.

Наконец я устал от блужданий в зарослях. Они были бесконечными. Я подумал, что наш великан больше, наверно, того дерева, на котором спасались во время потопа дети капитана Гранта и их спутники.

Тут я вспомнил, что книжку про детей капитана Гранта не дочитал. Лёшка Шалимов давал ее мне на неделю, а потом забрал, сказал, что сам будет читать. Я знал от ребят (и кино смотрел), что в романе все кончается хорошо, но прочитать про это самому все-таки хотелось.

А что, если проникнуть к Лёшке, свистнуть "Детей капитана Гранта" с этажерки, а на следующую ночь так же незаметно вернуть? Пускай завтра Лёшка похлопает глазами и поломает голову (а послезавтра еще сильнее!). Я тихонько засмеялся, вылетел из тополиного леса и перемахнул через гребень крыши.

Лёшка спал всегда с открытым окном, он был закаленный, а грабителей не боялся. Во-первых, воровать у Шалимовых было нечего; во-вторых, окна их смотрели в соседний огород, который охраняла овчарка Барс.

Я опустился так тихо, что Барс меня не учуял. Выгнувшись дугой, я скользнул в окошко и даже ничего не зацепил, только макушка герани мазнула по коленкам. Я поднялся к потолочной балке и оттуда глянул на Лёшку.

И вздрогнул.

Лёшка лежал на спине, глаза его были открыты. В них блестели лунные точки. Мне стало страшно, как жулику, попавшему в засаду. В комнате было светло от луны и тихо. Только в кровати за шкафом тихонько храпел Володя, старший Лёшкин брат. Лёшка смотрел на меня и не шевелился. Я тоже замер. Но в носу у меня защипало от известкового запаха и — хочешь не хочешь — пришлось крепко чихнуть.

Володя на секунду перестал храпеть. Лёшка не шевельнулся, но губы его расползлись в хорошую, несердитую улыбку, и он полушепотом спросил:

— Ты что там делаешь?

— Это... я тебе снюсь, — нерешительно сказал я.

— А-а... — Лёшка, видимо, не удивился. — Ну ладно... А как ты там держишься?

— Да не держусь я. Просто летаю. Вот... — Я описал круг около лампочки.

Лёшка приподнялся на локте. Усмехнулся.

— Я раньше сны видал, будто сам летаю, а чтобы кто другой — первый раз.

— Всякое бывает, — дипломатично отозвался я.

— Ну, спускайся, — сказал Лёшка.

— Зачем?

— Так и будешь, что ли, сниться под потолком? Спускайся, поговорим...

Я осторожно приземлился у Лёшки в ногах на кусачее солдатское одеяло. Лёшка задумчиво спросил:

— Интересно, сейчас только ты мне снишься или я тебе тоже снюсь?

— Н-не знаю... — пробормотал я.

Это был сложный вопрос.

— Завтра я тебя спрошу, — решил Лёшка, — снился я тебе или нет.

"Так я тебе и признаюсь! Фигушки!" — подумал я.

— А зачем ты ко мне прилетел? — тихо и без улыбки спросил Лёшка.

Я пожал плечами:

— Откуда я знаю? Это же сон.

— Ну, а во сне-то зачем?

— Так... Летаю, вот и решил... навестить.

— А-а... — опять откликнулся Лёшка.

Я неожиданно для себя признался:

— Скучаю по этому дому. Жалко, что уехал...

— Еще бы, — согласился Лёшка. — Ты же здесь с самых пеленок рос.

От такого его ласкового понимания мне стало хорошо-хорошо. А Лёшка добавил со вздохом:

— Мне тоже иногда жалко, что ты уехал.

Я даже задохнулся от удивления: неужели правда? Да врет он, больно я ему нужен! Ничего я не сказал, только недоверчиво повозился на одеяле.

Лёшка меня понял.

— Нет, в самом деле, — сказал он. — Все-таки мы привыкли друг к другу... Ну, по-разному у нас бывало, но ведь бывало и хорошее... А, Славка?

Я кивнул молча, потому что вдруг защекотало в горле. Потому что хорошее в самом деле бывало. Как он книжки самые интересные давал читать, хотя и ворчал при этом. Как я сидел у него допоздна, если мама долго не возвращалась с работы, а дядя Боря был в отъезде. Как заступался на улице перед длинным дураком по кличке Хрын... Ну а если иногда дразнил или тычка давал, так я и сам хорош был...

— А помнишь, как ты пиратский роман про остров с привидением написал? — тихо засмеялся Лёшка. — А я не поверил.

— Ага... А потом поверил. И вы в своем классе читали.

— Читали. Он тогда еще Вальке Садовской понравился очень.

— Кому?

— Ну, ты не знаешь... У нас в классе одна...

— А! Конопатая такая...

— Ну и что? — неласково спросил Лёшка.

— Да ничего, с конопушками тоже бывают красивые.

Лёшка обмяк и вдруг признался шепотом:

— Славка... Я перед тобой очень виноват.

— Как это? — не поверил я.

— Сейчас скажу... Сейчас можно, потому что во сне... Ладно, скажу. Славка, я тогда сказал ребятам и ей, что... ну, наврал, в общем, что это я сам про остров с привидением сочинил.

Я молчал. Ревность ощутимо кольнула меня. Но тут же я подумал, что дело это давнее и свой "пиратский роман", написанный на старых газетах, я давно потерял. А Лёшка сейчас такой доверчивый, сам признался. Правда, он думает, что это во сне, но все равно он хороший.

— Ладно, Лёшка, — вздохнул я. — Подумаешь... Если хочешь знать, я перед тобой тоже виноват. Я в том году у тебя картинку стащил из коробки с елочными игрушками, чтобы на книжку наклеить. Помнишь, такой кораблик серебряный с раздутыми парусами?

— Да знаю я, — усмехнулся Лёшка.

— Знаешь? !

— Конечно. Ты потом два дня перепуганный ходил и на меня смотрел, как жулик на милицию... Я сперва хотел сказать, а потом думаю: лучше я у него немецкую открытку стырю, чтобы... ну, в общем, Садовскую надо было с Новым годом поздравить...

— Ну и... поздравил?

— Ага, — виновато сказал он. — Ты только про это никому не проболтайся.

— Как я проболтаюсь? Мы же во сне говорим... Да мне и не жалко ничуточки эту открытку.

— Да я не про нее... Про остров с привидением... А то она меня презирать будет. Я лучше потом сам ей признаюсь.

— Не надо. Мне это привидение нисколько не жалко.

— Нет, я признаюсь... Потом. Надо все же честность в себе вырабатывать.

— Я тоже стараюсь... Чтобы не врать очень часто. И если уж честное слово скажу, тогда изо всех сил держусь... Маме дал слово, что не буду с Артурычем спорить, и уже три недели не спорю. Правда, он десять дней в командировке был.

— Артурыч — это отчим, что ли?

— Ага. Я его так зову про себя...

— Здорово вредный?

— Как когда... Придирается.

— А отец пишет?

— Пишет, конечно. И деньги присылает.

— А к себе не зовет?

— Зовет... Да ну, не хочу я. Тут все свое, а там что... И маме трудно будет с Леськой управляться.

Я хотел сказать, что прежде всего не хочу расставаться с мамой, но постеснялся. Лёшка, однако, понял:

— Правильно. Без матери разве жизнь? У меня вот на неделю в Курск ездила, дак я и то...

— А зачем ездила?

— Там отец похоронен, под Курском. В братской... А твои почему развелись?