Юлия Лавряшина - Улитка в тарелке

Он ответил, не отведя взгляда:

— Да таким же, как ты. Только рыжим.

— Таким же уродом?

Голос у него стал резким:

— Ты не уродка! Что еще выдумала? Вон какая у тебя улыбка красивая! Попробуй найди взрослую женщину, которая так улыбалась бы… И ходишь ты красиво! Не то, что остальные девчонки — ногами шаркают. А морщинки пройдут с годами, ты же знаешь… Они у тебя и так почти не заметны.

— Почему мне кажется, что их становится все больше? — пробормотала Мира.

— Ну, это ты выдумываешь! — с легкостью заявил Дрим. — Обычная девчоночья придурь. Все девчонки считают себя уродинами, а попробуй назвать так — в драку кинутся! Тебя Эви не ждет? Может, в шашки сыграем, если читать не хочешь?

— Хочу!

«Он же для меня раздобыл эту книгу!»

Дрим посмотрел на нее с сомнением:

— Хочешь? Ну, садись сюда.

Он махнул рукой в сторону голубого диванчика с изогнутой спинкой, но Мира запротестовала:

— Нет, лучше ты сюда.

Ей нравилось смотреть на Дрима, когда он сидел на этом диване. Тогда особенно легко было представить, что его голова — это солнце, которое плывет по голубому небу. Узкие облачка его улыбок никогда не заслоняли света, потому хотелось, чтобы их было побольше…

Мира уселась в кресло напротив и закинула ногу на ногу, как делал всегда сам Дрим. Кресло было жестким и неудобным, но так ей все равно было лучше. Снизу, на подлокотниках, Мира нащупала кривые бороздки, оставленные ее собственными ногтями, и подумала, что они будут здесь и завтра, никуда не денутся. А вот она уйдет…

— Ладно, — прокряхтел Дрим, устраиваясь. — Почитаем. Если будет интересно, после обеда можем продолжить.

«После обеда я лягу спать, — вспомнила Мира. — И Эви уложу, а то ночью он уснет на ходу. Нет, Дрим… Мы уже сейчас попрощаемся».

— Может, и продолжим, — все же сказала она.

Дрим подмигнул:

— Овраг зовет?

Мира уклончиво улыбнулась. Пусть думает, что она пойдет играть, только бы ничего не заподозрил раньше времени. Дрим уже раскрыл большую блестящую книгу, и по ее острым ребрышкам забегали искры. На этот раз сказка была о лисенке, который слишком много любопытничал и оттого постоянно попадал в смешные переделки. Мира слушала, забывая вовремя вдохнуть.

А потом ей с чего-то подумалось, что хорошо бы послушать историю не про лисенка, а про девочку или про мальчишку, с которыми тоже много всего может наслучаться. Если они, конечно, выберутся за Стену…

И сразу все в ней нетерпеливо задрожало, заторопилось, а ждать еще предстояло много часов. Она подумала, что как-то неправильно прощается с Дримом, нужно поговорить с ним, а не прятаться за книгу. Хотя вот так сидеть и смотреть на него тоже очень даже здорово… Когда теперь это будет?

— Тебе не интересно, — огорченно заметил Дрим, опустив книгу. — По-моему, ты даже ничего не слышишь. Что-то произошло? Тебя обидели?

Мира заспорила, вся подавшись вперед:

— Вот еще — обидели! Дрим, я слушаю! Просто… просто у меня живот болит.

— Ягоду ела? — забеспокоился он.

Она успокоила:

— Не волчью, я ее знаю. Я и Эви научила отличать.

Не глядя на нее, Дрим произнес, будто обращаясь к кому-то третьему:

— Эти дети, как родные.

— Что значит — родные? — удивилась Мира.

У него испуганно расширились глаза. Потом Дрим быстро опустил их, и голос его зазвучал безразлично:

— То есть самые близкие друзья.

На секунду замерев от собственной решимости. Мира все же спросила:

— А мы с тобой? Тоже, как родные?

Теперь он улыбнулся:

— Тоже. Тебе это нравится?

— Еще бы! А кто… Кто еще тебе, как родной?

Дрим медленно закрыл книгу:

— Кто? Прат, наверное. Мы уже столько лет дружим… Может быть, Неда. Как старшая се… — он осекся и поморщился. — Ну, просто, как старшая.

Даже не пытаясь разгадать, что это за «се…». Мира обрадовалась: «А про Руледу он и не вспомнил!» Хотя и держала в голове, что Дрим учил ее любить всех и никому не желать зла…

«Я и не желаю, — попыталась оправдаться она. — Только незачем Руледе быть ему родной!»

— Неда хорошая, — сперва сказала Мира с жаром, а потом вспомнила, что она тоже врала им.

Но Дрим уже согласился и добавил:

— Вы чем-то похожи. Она относится ко мне, как ты к Эви.

Мира с подозрением уточнила:

— Это как?

Светлое облачко улыбки проскользнуло под солнцем:

— Заботливо.

— Что значит — заботливо? — зачем-то спросила Мира, хотя отлично это знала.

Дрим не удивился. Ему часто приходилось объяснять ей разные слова, и ему это даже нравилось.

— Что это значит? Ну, вот помнишь, как в том году у Булки родились щенки?

— Она их все время лизала. — Мира засмеялась от радости, потому что воспоминание было приятным. И было здорово, что оно не затерялось где-то вместе со многими.

— И грела. И кормила. И следила, чтобы никто не обидел. Даже на нас рычала, помнишь?

— Я помню, помню!

— Вот это и называется «заботиться».

Ей вспомнилось и еще кое-что: как больно щемило в груди, когда она смотрела на Булку со щенками. И сказала то, что мучило ее тогда:

— Жалко, что у людей так не бывает… Ну, чтобы рождались и чтобы кто-то заботился. Почему, а?

Откинувшись на спинку дивана, Дрим перевел взгляд на окно и ответил, будто и не к Мире обращаясь:

— Человек — существо высшего порядка. Его производит разум, а не тело. Разве ты забыла, как Булка скулила перед родами? Ей было больно. Человек избавлен от этих страданий. Разве это плохо?

— И так — везде?

У него побелели краешки ногтей — так сильно он сжал книгу:

— Что значит — везде?!

«Только не обманывай больше! — испугалась Мира. — Лучше уж молчи. Молчи».

— То есть… Я не то сказала… Я хотела спросить: всегда? Так было всегда?

— Да, — отрывисто произнес Дрим. — Насколько я знаю, так было всегда.

«А это хоть — правда?» — ее замутило от тех усилий, которых требовал этот простой разговор. Мира уже не знала, во что верить, и от зудящей в голове мысли, что Дрим все лжет, она сама путалась и слабела.

Ей с горечью подумалось: «Я не так хотела с ним проститься… А почему я говорю — проститься? Я же вернусь. Мы оба вернемся. Только посмотрим, что там…»

— Тебе надо бы прилечь, — встревоженно заметил Дрим. — Ты, наверное, чем-то слегка отравилась — бледная такая… Я пришлю Зару, пусть осмотрит тебя.

— Не надо Зару! — на Миру наводил ужас один только запах лекарств. Каждый месяц их обследовали на разных аппаратах, и хуже этого для Миры ничего не было.

Дрим сжалился:

— Но полежать ты согласна?

— Я лягу! Потом… немножко попозже.

— Обещаешь? Если хочешь, я могу прийти к тебе почитать.

— Нет, я… Я посплю.

Почему-то его это огорчило:

— Тебя клонит ко сну? И часто?

Мира осторожно ответила:

— Иногда. Это плохо?

— Нет. Это ничего… Я тоже люблю поспать.

Сдвинувшись на самый краешек кресла, она вопросительно наклонила голову:

— Тогда я пойду?

— Конечно, — он тоже поднялся. — Может, тебя проводить?

— Не надо, зачем? Дрим…

— Да? Спрашивай!

— Мы с тобой правда, как родные?

Дрим рассмеялся, но как-то неестественно. Мира знала его настоящий смех.

— А ты сомневаешься? — весело спросил он.

— А ты можешь… сильно-сильно на меня разозлиться?

— Сильно-сильно? Вот в этом сомневаюсь я. Нет, Мира, серьезно: что бы ты ни натворила, сильно я не разозлюсь. Может, только чуть-чуть.

Это ее успокоило:

— Чуть-чуть — это ладно!

— Ты идешь к себе?

Оглянувшись у двери, она кивнула. Потом, спохватившись, испуганно спросила:

— Мы же за обедом увидимся? Ты придешь?

Дрим рассмеялся:

— Живот болит, а пищи требует?

— Он уже почти не болит… Ну, я пошла? А! Спасибо за сказку. Почему они всегда только про зверей?

Мира выскочила, не позволив ему ответить. Ей уже невмоготу было слышать ложь — ни свою, ни чужую. До позавчерашней ночи Мира была уверена, что ложь — такая же часть детства, как игра или сказка. Она была совсем маленькой, безобидной и проскальзывала сама собой, когда приходилось выкручиваться перед Руледой или уворачиваться от лечения зубов, на ходу сочиняя небылицы о том, что у нее совершенно не размыкаются челюсти.

Ей и в голову не приходило, что ложь, как лягушка, может раздуваться до такой степени, что ей ничего не стоит заполнить собой всю жизнь. Выяснилось, что не было ни дня, когда бы им не врали, и Мира подозревала, что, выбравшись в тот мир, обнаружит там еще много такого, что их воспитатели вывернули наизнанку.

Ее приводила в ужас одна только мысль, что так все и окажется, и в то же время Мире не терпелось все увидеть собственными глазами. А как иначе? На слово она уже никому не поверит…