Сильвана Мари - Последний орк
Казалось, будто во двор приземлилась обессилевшая бабочка.
Королева подняла голову и посмотрела на капитана с глубокой тоской, которая была хуже самых горьких слез. Потом Розальба увидела дочку.
— Нет, — воскликнула она, — не здесь! Она не должна быть здесь, я не хочу, чтобы она видела… Я приказала увести ее. Уведите отсюда Эрброу.
Впервые в жизни Ранкстрайл преисполнился нежностью к королеве. Его уважение к ней было настолько глубоким, что капитан не терял его даже тогда, когда ненавидел ее всей душой. Он признавал ее власть. Он был готов погибнуть, исполняя ее приказы и защищая ее. Но он никогда прежде не испытывал к ней нежности.
— Моя госпожа, — мягко возразил он, передавая ей девочку. Эрброу потянулась и обвила руками шею матери. — Прошу прощения, но ваша дочь желает быть вместе с вами. Желает пережить этот момент вместе с вами. Не отдаляйте ее.
Королева взглянула на капитана и изо всех сил прижала к себе Эрброу.
Наконец Розальба разразилась слезами.
Эрброу плакала вместе с матерью, ни на миг не переставая обнимать ее за шею.
— Джастрин зазвонил в колокол, и орки отплатили ему за это. Он смог добежать до колокола, но не в силах был сделать больше ни шага. Его ноги… были не такими быстрыми, как у других. Я должна была заботиться о нем, как о родном сыне! — дрожащим голосом сказала Розальба.
— Вы это и делали, госпожа, — ответил Ранкстрайл. — Вы кормили его, вы сражались за него, вы жалели его, когда он был в отчаянии, вы научили его мужеству. Это и значит заботиться о детях.
— Я должна была защитить его от смерти!
— Нет, госпожа. Вы не в силах защитить кого-то от его собственного выбора. На это не способен никто. Джастрин решил сражаться и погиб, сражаясь. Если бы он не зазвонил в колокол, мы потеряли бы вашу дочь, а с ней и вас. Мы не прорвали бы осаду. Мы потеряли бы город. Если бы погибла ваша дочь, погибли бы и вы, и тогда победа орков стала бы просто вопросом времени. Джастрин сделал свой выбор. Это его право. Теперь же, госпожа, прикажите сделать то, что вы сделали бы для своего родного ребенка. Прикажите открыть королевскую усыпальницу и похороните Джастрина со всеми почестями, которые причитаются принцу королевской крови, сыну королевы Далигара.
Королева долго смотрела на Ранкстрайла, потом решительно кивнула.
— Да, — сказала она, — пусть это будет символом для всех сирот. Пусть любой, кто не знает своих родителей, верит, что он — королевской крови. Пусть каждый брошенный ребенок носит в сердце эту надежду, а еще лучше — сомнение: потомок ли он королей или сын богов, спустившийся из своего небесного мира в наш. Я последую вашему совету.
Ранкстрайл продолжал неподвижно стоять перед ней и не собирался прощаться.
— Вы хотите еще что-то сказать? — спросила королева.
— Да, госпожа. Аркри, Россоло, Цеелайль, Роуил, Рокстойл, Даверкайл и Воркайл были убиты в сражении, позволившем нам освободить вашу дочь. Трое из них должны быть погребены в общей могиле, потому что ни одна семья не желает похоронить их на своем участке кладбища. Может, вы их помните. Аркри принадлежал к Народу Гномов, которых называют также гомункулами, и был самым старым из них: он помнил еще те времена, когда гномам принадлежали честь и слава; значит, мы можем считать его их королем. Оставшиеся двое, Даверкайл и Воркайл, были огромного роста, изуродованные, с не слишком благообразными лицами. У обоих не хватало пальцев и зубов: их вырвал палач. В армии наемников это наказание за кражу. Родом они были с границ Изведанных земель, и оба не знали имен людей, давших им жизнь. То есть, как объяснил мне на равнине Варила ваш супруг, они — дети самой жизни или самих богов.
— Не зная их отцов, мы не можем отрицать их принадлежность к королевскому роду, — закончила Розальба с легкой улыбкой, которая медленно осветила ее лицо, оставляя мрачными лишь заплаканные глаза. — Или их божественное происхождение.
— Нет, не можем, — подтвердил Ранкстрайл. — Я пришел просить у вас разрешения похоронить наемников Аркри, Даверкайла и Воркайла, принадлежавших ранее к легкой пехоте, а в настоящий момент к кавалерии, в королевской усыпальнице.
Ранкстрайл умолк.
Королева-ведьма задумалась на некоторое время.
— Это будет великой честью для города, — решительно ответила она. — Найдите церемониймейстера и от моего имени прикажите ему заняться подготовкой похорон. Мы предадим погибших земле завтра утром, все вместе и со всей возможной роскошью. Но сначала разделите эту ткань — я желаю, чтобы каждый из них имел достойный погребальный покров.
Ранкстрайл развел руками:
— У меня нет меча, госпожа.
— Что, и этот сломался?
— Да, госпожа, что поделаешь.
Королева не ответила. Она поднялась и, все еще с дочкой на руках, вытащила свой меч, длинный и тонкий, с плющом на рукояти. Поручив Ранкстрайлу держать ткань, Розальба сама отрезала небольшую часть для Джастрина, а остальное отдала капитану.
— Папа, — негромко сказала Эрброу, к которой вернулась ее безмятежность.
Мать наклонилась над девочкой и долго смотрела ей в глаза. Вокруг собралась небольшая толпа: горожане пришли оплакивать Джастрина, мальчика, который сумел поднять тревогу и из-за этого погиб. Многие оплакивали своих погибших. Многие оплакивали наемников.
Королева долго смотрела на дочь, вновь безмятежно повторившую свои два слога, потом выпрямилась и повернулась к толпе и к капитану.
— Братья и сестры, — сказала она ясным голосом. — Народ Далигара. Сегодня мы оплакиваем наших погибших. Мы плачем о тех, кого с нами нет и больше никогда не будет. Мы льем слезы, опечаленные тем, что нам придется жить без наших близких. Но не стоит плакать о них, ведь они находятся сейчас по ту сторону ветра, там, где не существует боли, даже той легкой, что причиняют нам воспоминания. Те, кого с нами нет, не одни в царстве смерти — все наши предки встретили их и утешили, и, когда наступит наш черед оказаться по ту сторону ветра, они будут ждать нас на безграничных лугах под бескрайним небом, там, где даже днем сияют звезды. Не будем отчаиваться, вспоминая о погибших. Мы их никогда не забудем. Каждый год в день их смерти мы будем зажигать свечи в тех местах, которые видели их страдания, и все вместе будем оплакивать нашу утрату, ибо забвение есть величайший позор. Народ Далигара, я не более чем слабая женщина, но в груди у меня — сердце короля. Я сражалась за вас и вместе с вами. Народ Далигара, я не более чем королева, но в груди у меня — сердце матери, и любой, кто посмеет поднять руку на моих детей или на мой народ, узнает мой меч и мою ярость. Каждый раз, когда будут плакать мои дети и мой народ, сердце мое будет плакать вместе с ними. Я буду сражаться за Далигар, пока это нужно, и мне нечего бояться, пока дышат мои дети и мой народ.
Капитан слушал ее слова в полном молчании: королева-ведьма была настоящим командиром, этого нельзя было не признать. Прирожденным командиром. Хотя нет, не прирожденным: она становилась им постепенно, день за днем. Собирая воедино мужество, сострадание, справедливость, несправедливость, ум, варварство, догадки и ошибки, она научилась вести за собой народ, любить его, защищать в моменты опасности, воодушевлять в минуты отчаяния, утешать в часы скорби. Она была великим королем. Одним из тех королей, память о которых передается из поколения в поколение, дабы в темные времена вновь обрести мужество.
Кто-то перестал плакать, кто-то начал. Королева глубоко поклонилась своему народу и его слезам, жестом попрощалась с капитаном и, повернувшись, удалилась в свои покои с дочкой на руках.
Глава двадцать пятая
Похороны были позади.
Мир постепенно становился таким, как прежде.
В город снова приходили торговцы.
Появились бродячие акробаты.
Даже уличные воры снова дали знать о своем существовании.
На улицах снова копались в пыли куры, и на каждом углу появились лавки с горячими лепешками.
Безжалостно жарило летнее солнце.
Ранкстрайл зашел в конюшни взглянуть на лошадей. С тех пор как Далигар обрел свободу, толпы торговцев шли в город искать защиты от орков в обмен на золото и свой товар. Один из них, торговец лошадьми, устроился на ночь в конюшнях королевского дворца. Через несколько дней он должен был отправиться в Варил.
В числе лошадей торговца было полдюжины гнедых, две кобылы, одна из которых должна была скоро родить, и великолепный конь — огромный, черный как смоль, молодой и объезженный совсем недавно.
Клещ Великолепный стоял в дальнем углу конюшни и выделялся среди этих лошадей так же, как пятно ржавчины на сверкающем стальном мече. Ранкстрайл спросил себя, будет ли у него когда-нибудь конь, достойный этого имени, чтобы позволить наконец его нынешнему коню занять свое законное место — в солдатском котелке вместе с парой луковиц и нужным количеством бобов. Он подошел к вороному: вот что значит настоящий конь, достойный великого командира или даже короля. Капитан осторожно дотронулся рукой до шеи коня и, видя, что тот не отодвинулся, медленно погладил его. Потом пожал плечами: все равно он не допустит, чтобы его клячу сварили в котле с бобами. И столько золота, сколько торговец запросит за вороного, Ранкстрайл не соберет до конца своих дней. Значит, выход был только один: продолжать довольствоваться Клещом. В конце концов, именно он нес Ранкстрайла в решающей битве с орками.
