Клайв Баркер - Абарат: Дни магии, ночи войны
— Беги! — крикнула ему Кэнди.
Миссис Скотоман все еще трясла ее, зовя мужа.
— Мистер Скотоман! Возьми плеть! Быстрее же! Новый урод сбегает!
— Держи девчонку! — закричал Живорез. — Держи ее!
Но Кэнди уже надоело, что ее трясут, и она со всей силы ударила миссис Скотоман под ребра. Та выдохнула кислый воздух, отпустила ее и пошатнулась, оказавшись на пути Крест-Накреста. Женщина упала на него и, к досаде Живореза, помешала добраться до своей жертвы.
Кэнди быстро просунула руки сквозь прутья решетки и толкнула Метиса, чтобы тот шевелился. На этот раз он понял. Раскрыв дверь, зетек быстро выскользнул наружу, но прежде, чем он оказался вне пределов досягаемости, Кэнди бросилась вперед и ухватилась за одну из его передних конечностей. Обернувшись, она увидела, как взбешенный Живорез, пытаясь подняться на ноги, сбил с миссис Скотоман шляпу. Ударившись о землю, шляпа разбилась, и в воздухе распространился острый запах формальдегида. Миссис Скотоман завизжала:
— Моя болтушка! Невилл, это человек разбил мою болтушку!
Ее муж был не в настроении кого-либо утешать. Он взял плеть, которой усмирял уродов, и взмахнул ею, готовясь ударить Кэнди. Метис с шумом расправил крылья и побежал по проходу между клетками. Кэнди продолжала держаться за него.
— Лети! — крикнула она зетеку. — Или они загонят тебя обратно! Давай, Метис! ЛЕТИ!
Она прыгнула ему на спину и крепко вцепилась в плечи.
Сзади донесся свист плети Скотомана. Удар попал в цель — ее кожу словно обожгло. Она увидела, что плеть несколько раз обвилась вокруг руки и запястья. Это было ужасно больно, но боль ее взбесила. Как он посмел ударить ее? Она обернулась.
— Ах ты урод! — заорала она и дернула плеть на себя. По счастливому стечению обстоятельств, в тот самый миг крылья Метиса подняли их в воздух. Плеть вырвалась из руки Скотомана.
— Идиот! Ты просто идиот! — завопила миссис Скотоман и ухватила тащившуюся по земле рукоять, в то время как Кэнди выпутывала свое запястье. Пока Метис поднимался в небо, миссис Скотоман бежала за ними между клеток, не желая выпускать плеть. Через несколько шагов один из уродов подставил ей подножку, и она упала на землю. Кэнди бросила плеть вниз, прямо на ее распластавшуюся фигуру. Миссис Скотоман продолжала кричать на мужа, и ее проклятья становились все более изощренными.
Поскольку над кунсткамерой Скотоманов не было крыши, Кэнди и Метис свободно поднимались по расширяющейся спирали до тех пор, пока не оказались метрах в пятнадцати над островом. К тому моменту происходящее внизу становилось все более хаотичным. Три беглеца из клеток за занавесом вышли на деревянную платформу и бродили между другими клетками, открывая их зубами, пальцами и даже хвостами.
Кэнди с удовольствием смотрела на растущий беспорядок, когда жители бестиария Скотоманов распахивали двери и убегали, сбивая своих тюремщиков с ног. Сверху она видела, как быстро распространялись новости о побеге. Обеспокоенные родители брали на руки детей, и повсюду слышались крики:
— Уроды сбежали! Уроды сбежали!
Кэнди продолжала подниматься, когда вдруг услышала странный звук, вырывавшийся из уст Метиса. На секунду ей показалось, что его тошнит, однако этот звук, как бы странно он не звучал, был просто смехом.
Тем временем Шалопуто прятался за прилавком с личиночным пивом Лила и сладким картофелем, скрываясь там до тех пор, пока не убедился, что Крест-Накрест не представляет для него угрозы. Он попросил одного из поваров приготовить ему кружку красного эля и положить кусок пирога пилигримов, после чего сел среди мусорных баков и с удовольствием начал есть пирог, запивая его элем. Внезапно он услышал, как кто-то возбужденно рассказывает о девушке, только что пролетевшей мимо верхом на каком-то чудище.
Это моя Кэнди, подумал Шалопуто и, прикончив последний кусок пирога, посмотрел на светящееся небо. Вскоре он заметил свою леди. Она сидела на спине зетека, держащего путь на север. Конечно, Шалопуто был очень рад, что Кэнди не стала жертвой Живореза (которого он уже давно потерял из виду), но глядя, как его подруга становится все меньше по мере того, как Метис уносит ее в сумерки, он испытал страх. После побега из дома Захолуста Шалопуто никогда еще не оставался один. Рядом всегда была Кэнди. А теперь ему придется самостоятельно отправляться на ее поиски. Это была невеселая перспектива.
Он смотрел, как девушка и ее крылатый конь постепенно исчезают в мягком закатном сумраке. А потом она пропала, и было видно лишь несколько звезд, сверкающих в небе над Окалиной.
— Береги себя, леди, — тихо сказал он. — И не волнуйся — где бы ты ни была, я тебя найду.
Часть вторая
То, что заброшено; то, что забыто
Время, Время! В это Время!
Обезьян в кустах смятенье,
И несет тревоги бремя
Старец одинок.
Время, Время! В это Время!
Мать с безумством на коленях,
Но вчера под этой тенью
Я нашла цветок.
Когда Часы здесь станут Днем,
Когда Дни скроются в Ином,
Увидим ли из башен
Тот свет, что золотым огнем
Горит в Творенье нашем?
— Песня Тотемикс
11. На север
Вскоре Кэнди обнаружила, что свет вечного Карнавала Балаганиума озаряет не весь остров. Зетек нес ее вверх над пологим склоном холма, на другой стороне которого яркие огни празднеств, парадов, каруселей и аттракционов внезапно уступили место туманной синеве раннего вечера. Шум толпы и аттракционов, крики зазывал на представления — все это постепенно стихало. Спустя недолгое время редкие порывы ветра доносили до ушей Кэнди только намеки на шум, а потом исчезли и они. Теперь она слышала лишь скрип крыльев зетека и, время от времени, неприятный режущий звук его затрудненного дыхания.
Пейзаж под ними был безлюден: красноватая земля с редкими тонкими и чахлыми деревьями, что отбрасывали на восток длинные тени. То тут, то там она замечала фермерский дом, обработанные поля, скот, идущий на покой после вечерней дойки. Хотя здесь всегда был вечер… Звезды всегда зажигались на востоке, цветы раскрывались навстречу луне. Здесь было бы очень приятно жить — день почти закончился, ночь еще не наступила. На Карнавале все иначе, подумала Кэнди. Там освещение создавало ложную яркость, а шум заглушал щемящую тишину, которая сейчас была вокруг них. Возможно, именно поэтому Шестой Час выбрали в качестве места для безумств Карнавала: это казалось чем-то вроде защиты от сумерек, способом отсрочить приближение тьмы смехом и играми. Но отсрочить его навсегда было невозможно. Чем дальше на север, тем длиннее становились тени, и краснота земли делалась фиолетовой и черной по мере того, как слабел свет.
Кэнди очень старалась быть незаметной, не шевелилась и молчала. Она боялась, что зетек поймет — теперь он недосягаем для погони, и возьмет курс на Горгоссиум. Но пока он летел на север. Даже когда они оставили за собой остров и начали пересекать пролив между Шестым и Седьмым Часом, он не сделал ни одной попытки свернуть. Однако он опустился к морю и летел низко, высматривая, как думала Кэнди, рыбу, которую можно выхватить из воды. Кэнди надеялась, что он ничего не заметит, поскольку сунь зетек голову в воду, она бы почти наверняка с него свалилась. К счастью, подбирающаяся тьма и ветер, гнавший волны по поверхности воды, не позволяли легко отыскать рыбу, и они летели над темным проливом без происшествий.
Впереди виднелась Окалина, а на ней — величественный и зловещий конус горы Галигали. Кэнди знала об этом Часе лишь то, что прочла в Альменаке Клеппа. Ей вспомнилось, что когда-то на острове стояло три прекрасных города: Вот-те-на, Микенсиус и Святозар. Извержение Галигали уничтожило их вместе с жителями — по крайней мере, так она запомнила. Кэнди не знала, давно ли случилось извержение, но видела потоки лавы, исполосовавшие остров черными шрамами; на них не росло ни одно растение, и ни один дом не был построен там с тех пор, как остыл жидкий камень.
Было лишь одно место, где мрак и безжизненность рассеивались — на западном побережье. Там собирался бледный, мягкий туман, льнувший к этому участку земли, и из этого медленно движущегося облака вырастал целый лес высоких деревьев. Должно быть, это особые абаратские виды, поняла Кэнди; деревья из Иноземья (по крайней мере те, которые она проходила в школе) не смогли бы выжить там, где по небу разливались последние лучи заходящего солнца. Возможно, эти деревья питались не солнечным светом, а светом луны и звезд.
Усталость и, возможно, голод начали серьезно влиять на летательные способности Метиса. Он переваливался из стороны в сторону, иногда так резко, что одно из его крыльев задевало верхушки волн. Ноги касались воды, иногда поднимая холодные брызги.
