Владислав Бахревский - Златоборье
— Черника поспела! — Даша набрала две горсточки ягод: одну Велимиру Велимировичу, другую Антоше.
Антоше и ягод этих не хотелось, вокруг зелено от ряски, пахнет гнилью, половина деревьев без листвы.
— Шар! — воскликнул Велимир Велимирович, указывая в небо.
— Их два! — разглядела Даша.
— Зонды, — определил Антоша.
— Но там люди! Там люди! — замахала обеими руками Даша. — В шарах люди.
Ветер закружил шары на месте, потащил вверх и уронил.
— Я вижу дедушку! — закричала Даша, не веря ни словам своим, ни глазам.
Ветер гнал одуванчики к острову. Ещё порыв, и оба они зацепились за тощие вершины ёлок. Полетели, отрываясь, в разные стороны парашютики, а на землю выпали совсем не в виде дождя, сначала грузный Ной Соломонович, а потом лёгонький Никудин Ниоткудович.
— Вот и мы! — сказали они.
И солнца в сторожке много, и людей, а тихо. Захлопотал крыльями, садясь на подоконник, Дразнила:
— Жжаль уезжжаете! Жжаль!
Все засмеялись, но коротким был смех. Ждали Велимира Велимировича, он поехал в лесничество сделать срочные дела и обещал через час-другой отвезти Ноя Соломоновича на реку, к рейсовому теплоходу.
— Эх! — вздохнул Никудин Ниоткудович. — Хорошо послушать высокий разговор… Но у меня все мысли теперь в одну точку. После Проклятого леса трепещу за наше Златоборье, как за новорожденное дитя. Думал, вечен Золотой Бор, реки и небо вечны. А теперь вижу, всему может быть конец, да такой скорый — вздохнуть не успеешь.
— Не так уж всё ужасно, — возразил учёный. — Не надо преувеличивать.
— Ной Соломонович! Добрая душа! Поедешь сегодня по реке, окинь взором и реку, и берега. Что от лесов осталось? Что от реки осталось? Всё пропадает пропадом! Сегодня было, и радуйся… Вот Маковеевна моя — одна такая на две сотни вёрст. Нам надо строить, — сказал Никудин Ниоткудович, — только не города, не плотины — землю надо строить. Вернуть земле земное: лес, реки, озёра, болота… Иначе человек машиной станет.
И в это время раздался гудок автомобиля, приехал Велимир Велимирович и торопил в дорогу. Все поднялись, но тут Антоша, чуть побледнев от волнения, загородил собою дверь и спросил Ноя Соломоновича:
— А что же будет с Проклятым лесом? Не придёт ли он в Златоборье?
— Проклятый лес, мальчик, — сказал серьёзно учёный, — это исчадье нашего мира, но оно наше. Его надо изучать, над ним надо думать.
— А кто же будет действовать? Когда это всё кончится?
— Проклятый лес — остров в болоте. Но островом он останется только в том случае, если все земляне станут жить, любя всё живое и отвергая всё мёртвое. Когда поймут: земля не на трёх китах, а сама она — кит, живой кит, плывущий по временам живой Вселенной.
Машина гуднула громче, настойчивее. Машины всё чаще и чаще бывают недовольны людьми.
КОРШУН
Водяной в день Камахи вскупывался.
— Никудин! — обрадовался Водяной, увидав на бережку лесника. — Аида купаться!
— Так ведь это твой день. Я полезу, а ты меня и утопишь.
— Топлю глупых, не знающих честь… Ну, да я пошутил. Сегодня впрямь моё купанье. Гляди-ка!
И водяной улёгся на воде, выпятив грудь и вытаращив для большей надёжности глазищи. Полухвост-полуноги скоро ушли под воду, потом и круглое брюшко, а тут ветер нагнал волну, Водяной хлебнул, поперхнулся. Выскочил из воды по пояс, тряся космами.
— Ну не могу лежать по-твоему! Никак не могу!
Залез, охая, на струг, принялся облачаться.
— Никудин, расскажи, что видел в Проклятом лесу.
— Да что видел? Горе луковое. Как приснятся эти травы да звери — плачу во сне, кричу, ребятишек пугаю.
— Береги, Никудин, Златоборье. Осушители тут шастали, да я на них девчонок своих напустил. Даша тоже молодец. Уж так угостила голубчиков — вовек не забудут. В хорошие руки пожаловал я бережёную мою жемчужину. Ты скажи внучке, чтоб не расставалась с подарком. Это ей от всего Златоборья.
Водяной лёг в струг, как в постель, и струг ушёл под воду. Но вдруг снова забурлило, вспучился пузырь, и Хозяин Вод окликнул лесника:
— Никудин! А что Ной Соломоныч-то? Про лес Проклятущий что говорит?
— Стенку бетонную поставят, а потом будут изучать.
— Стенку — это хорошо! — обрадовался Водяной. — Очень умно придумано. По-учёному. А то ведь расползутся да расплодятся… Русалка с двумя хвостами. Это же — бррр! Ною Соломонычу поклон и привет!
Снова булькнул пузырь, и озеро облеклось в покой и тишину. Никудин Ниоткудович постоял, поглядел на угасающие круги, а потом и на небо. В небе под самыми тучами плавал коршун.
Покачивая крыльями небо, грозно сжимая пространство, хищник крутил медленную карусель, зачаровывая свободой парения.
Год, а то и два не видел лесник над Златоборьем коршуна. Погибают сильные птицы. Погибают цари поднебесья. Высокий лёт — уже не напасть на цыплячьи головы, а редкосное виденье.
Грибной суп стоял уж на столе, и в доме была гостья, Василиса Никудиновна. Рассматривали жемчужину.
— Дедушка, погляди! Ты ведь еще не видел. Это я в чёрном озере нашла. Жемчужину надо в музей отдать или в какой-нибудь фонд, — предложила Даша.
— Нет! — сурово возразил Никудин Ниоткудович. — Эта жемчужина — дар Златоборья, и она должна оставаться в Златоборье. Не забывай про это, Даша!
— А у нас новости, — пожаловалась отцу Василиса Никудиновна, — меня с Василием вызывают в суд: откуда коня взяли? Даша, ведь за тобой. Вы с Антошей завтра с утра у нас побудьте. За тёлочками надо посмотреть. Ивеня тоже страшно без надзора оставить. Завидкины так и рыщут вокруг дома.
— Я с вами в суд пойду! — сказал Никудин Ниоткудович. — Растолкую, коли не понимают.
И растолковал. Но суд без бумаги — не суд. Пришлось леснику писать ибъяснительную записку. Вот она слово в слово.
«Объяснительная записка. Лошадь по кличке Ивень есть испокон веку всем известный Белый Конь. Белый тот Конь унёс резвые ноги от Батыева полчища и гулял по белу свету, тоскуя по хозяину… Ходил над топями, и над водами, и по вершинам дерев, и в облаках и сшибал головки колокольчикам. Так бы и теперь ходил в вечной тоске, когда-бы не моя внучка Даша, примерная во всём пионерка. Полюбя Белого Коня, Даша напоила его молоком, и еле видимый призрак обрёл плоть и стал тем, кем есть, статной чистопородной лошадью, а какого племени, кто же знает? Знают те, кто растили да объезжали, а у них не спросишь.
Вот она истинная правда, а остальное — сплошные лалаки и наветы. И в тех лалаках я с Завидкиными тягаться не берусь. Так что сами все решите и положите этому делу конец».
СТОЖАРЫ
Даша пряла веретеном шерстяную нить: о зиме вовремя не вспомнишь — нахолодаешься. Антоша книжку старую читал. Тихо в доме, невесело. Судья лесниково объяснение назвал «мифологией» и постановил «забрать коня от самозваных хозяев и передать Старорусскому лесничеству до полного выяснения дела». Ивень стоял пока вместе с Королевой, но за ним могли приехать в любой день и час.
Сам Никудин Ниоткудович, чтоб унять тоску, плёл лукошко из лыка. Доплёл, поглядел, вздохнул:
— Ничего, ребятки! Как-нибудь обойдётся. Вот вам лукошко по чернику ходить. Черно в бору от черники-голубики. Ступайте полакомьтесь и мне принесите. От черники глаза молодеют.
Черника — не земляника, не поваляешься всласть. В чернике на каждую ягоду по комарику. Антоша, однако ж, притерпелся к лесным неудобствам. А на голубику перешли — совсем хорошо. Ягода крупная, и комаров почти нет. Набрали лукошко быстро.
— Давай по лесу побродим, каждый в свою сторону.
— Хорошо, — согласилась Даша, она поняла: Антоше одному хочется побыть, у неё тоже было своё дело в лесу.
Побежала к Трём камням. Может, медное колечко возвращать пора? Тихо под сводами бора. Птицы свистнут — и молчок, свистнут, свистнут — и опять молчок. Задумываются. Да и как не задуматься, птенцы ещё не крепки в полёте, а уж август на порог, там и сентябрь, и дальняя дорога за море…
Еле разыскала камни, кипреем укрыло. Стеной стоит малиновый кипрей, как стрелецкое войско.
Вдруг — шорох. Глянула Даша — на белом камне знакомая куница, а во рту у неё серебряное колечко.
— Милая, милая куница! Не дари мне своего кольца, — попросила Даша. — Колечко заслужить надо, а что я могу сделать хорошего? Вот заберут у нас Ивеня, мы поплачем, да и всё.
И услышала Даша шёлковый шёпот:
— Не упрямься, девочка. Бело кольцо — дар впрок. Его сила объявится зимой. Метель и вьюга станут подвластные тебе, а буря — нет. Все, кто шёрстку и перья меняет, придут к тебе и помогут, а медведь в берлоге — нет, и волчья стая — тоже нет.
— Но почему мне колечко? Почему не Антоше?
— Ты — хозяйка Златоборья.
— Какая же я хозяйка? Я — девочка!
— Хозяюшка! — прошелестел голос отдаляясь. — Хозяюшка!
