Эдит Несбит - Пятеро детей и Оно
Дама взяла Ягненочка на руки, и по тому, как неловко и скованно это у нее вышло, сразу можно было понять: с детьми обращаться она не умеет.
Не успели дети хоть что-то сообразить, она вдруг прыгнула вместе с ребенком в коляску, захлопнула дверцу и крикнула кучеру:
– Трогай!
Ягненок взревел. Белая собачонка начала яростно лаять. Кучер замешкался.
– Трогай, кому было сказано! – яростно взвизгнула дама.
И кучер послушался, иначе, как позже он объяснил в свое оправдание, его бы уволили.
Четверо детей, обменявшись быстрыми взглядами, разом бросились за коляской и успели вцепиться в нее сзади. Вот так и вышло, что модная дорогая коляска катила себе по пыльной дороге, а за нею мелькали с немыслимой скоростью восемь ног братьев и сестер Ягненочка.
Он сначала орал все громче и громче, но какое-то время спустя вопли его сменились икающим бульканьем, а потом и вовсе затихли, и дети поняли, что он уснул.
А коляска все продолжала и продолжала ехать, и восемь ног, мелькающих в дымке дорожной пыли, все сильнее болели и уставали и едва уже не отваливались от тел своих обладателей, когда экипаж, наконец, остановился возле сторожки, стоявшей у входа в огромный роскошный парк. Дети, присев, спрятались за коляской, а дама вылезла из нее. Бросив взгляд на сиденье, где спал Ягненочек, она просюсюкала:
– Миленький пусечка, я не буду тебя беспокоить, – и поспешила к сторожке, где начала предъявлять претензии вышедшей ей навстречу женщине, которая продала ей куриные яйца породы Буфф-Орпингтон. Яйца, по уверению дамы, были положены по всем правилам под наседку, однако цыплят из них так и не вывелось.
Кучер и лакей слезли с козел и склонились над продолжающим спать Ягненочком.
– Славный парнишка, – сказал кучер. – Очень он мне пригодился бы в качестве сына.
– Только ты бы ему не особо понравился, – презрительно хмыкнул лакей. – Больно уж он красив для такого папаши.
– Ну, она меня удивила, – будто не слыша реплики своего собеседника, покосился кучер туда, где стояла хозяйка. – И на что ей его увозить приспичило? У ней и своих детей нет, и чужих никогда не терпела.
Затаившиеся на корточках в белой пыли под коляской дети с тревогой переглянулись.
– Я тебе вот как скажу, – многозначительно изрек кучер. – Пущай меня лучше в клочья разорвет, чем он ей достанется. Вот сейчас спрячу детенка в кустах, ей объявлю, будто это евойные братья пришли и забрали, а после сам за ним и вернусь.
– Э-э, нет, – возразил лакей, – я, может, детишек таких превосходных в жизни еще не встречал. Если уж он кому и достанется, то исключительно мне.
– Разбежался, – хохотнул кучер. – Куды тебе дети. Ты в них вообще ничего не смыслишь. Тебе что один, что другой, без разницы. А вот я – человек семейный, породу ребенка даже за милю учую и уж столь редкостно первоклассного одногодку, как этот, не упущу. Ты лучше б, чем языком зря чесать, мне подсобил дело сделать, пока хозяйка не возвратилась.
– Зачем тебе, к твоему-то выводку, – брезгливо бросил лакей. – Мне бы, на твоем месте, и от того, что есть, уже стало бы тошно. Альфред, Альберт, Луиза, Виктор Стенли, Элен, Беатрис, – начал перечислять он, – и еще…
Тут кучер заехал ему от души кулаком в подбородок. Лакей столь же смачно врезал ему в обтянутый жилетом живот, после чего удары с обеих сторон посыпались щедрым градом, а беленькая собачка, перепрыгнув с сиденья экипажа на козлы, словно подначивала дерущихся заливистым лаем.
Сирил прокрался на полусогнутых вдоль того борта коляски, который дальше всего отстоял от арены великой битвы, отворил дверцу и, так как двое мужчин настолько были поглощены дуэлью, что ничего не заметили, вытащил спящего малыша и, по-прежнему приседая, устремился с ним на руках по дороге – туда, где пятнадцатью ярдами дальше шла лестница через изгородь, за которой простерся лес.
Остальные последовали за ним, и вся компания затаилась среди орешника, молодых дубов и каштанов. Они залегли под высокими терпко пахнущими папоротниками, внимая из своего укрытия происходящему возле ворот. До них донесся сердитый окрик бело-красной дамы, после которого яростные восклицания и звуки битвы оборвались, уступив место поискам исчезнувшего малыша. Они длились довольно долго. Наконец громко хлопнула дверца, и коляска уехала.
– Чтобы мне съесть свою единственную шляпу! – первым решился заговорить Сирил, когда перестук колес окончательно стих вдали. – Наш малыш действительно стал теперь всем и каждому нужен. Уверен, что этот песчаный скот Саммиад снова нарочно над нами поиздевался. Вот эльф неприятный. Думаю, нам по-любому надо скорей Ягненочка возвратить домой.
Высунувшись с большими предосторожностями из своего укрытия, они огляделись и, лишь убедившись, что справа нет ничего, кроме пустой припорошенной белой пылью дороги, и слева, насколько хватает глаз, тоже тянется только пустая пыльная белая дорога, отважились на нее выйти вместе с Ягненочком, который и на руках у Антеи продолжал крепко спать.
Но приключения подстерегали их повсюду. Первый же встречный, а им оказался деревенский мальчишка с вязанкой хвороста за спиной, при виде Ягненочка швырнул свою ношу на обочину дороги, взмолился, чтобы ему разрешили как следует поглядеть на маленького, а затем предложил его понести. Антея второй раз на уловку не поддалась, и они пошли дальше, но мальчишка за ними тащился следом и клянчил Ягненочка до тех пор, пока Сирил и Роберт с самым свирепым видом не повторили несколько раз, что если он тут же не уберется, то отведает их кулаков.
Потом за ними тащилась добрые четверть мили какая-то девочка в сине-белом клетчатом переднике, требуя со слезами себе «драгоценного славненького ребеночка». От нее удалось избавиться лишь под угрозой, что если она не уйдет, то они свяжут все свои носовые платки и примотают ее ими к дереву в чаще леса.
– И как только станет темно, медведь придет и сожрет тебя, – жутким голосом произнес Сирил.
После этого братья и сестры нужного всем малыша, едва завидев кого-нибудь на горизонте, предпочитали прятаться в придорожных кустах. Это позволило им избавить Ягненочка от совершенно излишнего обожания со стороны молочника, камнетеса и человека, правившего повозкой с привязанной позади бочкой парафина. А уже почти на подходе к дому их ожидало худшее из всех сегодняшних происшествий.
За поворотом толпились цыгане, вставшие табором на обочине. Борта их кибиток были тесно увешаны самым разнообразным скарбом – от плетеных стульев и детских колясок до жардиньерок и метелочек из перьев для смахиванья пыли. Чумазые ребятишки сосредоточенно лепили на дороге куличики. Двое мужчин, раскинувшись на траве, курили. А три женщины затеяли семейную постирушку в старой красной лейке с оторванным верхом.
Дети еще не успели ничего сообразить, как весь этот народ окружил их плотным кольцом.
– Дай мне его подержать, маленькая леди, – сказала одна из цыганок с лицом цвета красного дерева и волосами цвета дорожной пыли. – Не бойся. Я его буду беречь как зеницу ока. Ну и ребеночек! Прямо картинка!
– Лучше не надо, – попятилась от ее простертых к Ягненочку рук Антея.
– Правильно. Дай лучше мне, – потянулась к нему другая цыганка, тоже с лицом цвета красного дерева, но с густо-черными волосами, вьющимися тяжелыми, словно бы просмоленными кольцами. – Я-то с детишками обращаться умею. У меня их своих девятнадцать штук.
– Нет, – снова нашла в себе смелость для возражений Антея, хотя сердце ее от страха билось так сильно, что она даже дышала с трудом.
– Убей меня молния, если это не он, мой давно потерянный сыночка! – вдруг жадно уставился на малыша шагнувший из круга вперед один из мужчин. – Вот и родинку подмечаю на ухе у него левом. Он! Он, моя кровь и плоть! Мой малец, украденный от меня в пору невинного своего младенчества! – хрипло взвыл он. – Вот давай и уговоримся, как водится по цыганской чести: ты мне его отдаешь, а я закон в это дело мешать, так и быть уж, не стану.
И он, изловчившись, схватил Ягненочка. Антея в отчаянии зашлась от плача. Джейн, Роберт и Сирил остолбенели. Ни разу в жизни еще они не испытывали такого ужаса. По сравнению с тем, что сейчас случилось, даже недавние злоключения в Рочестере, когда им пришлось иметь дело с полицией, казались им сущей безделицей. Но Сирил, белый, как полотно, и с трясущимися руками, все же нашел в себе мужество подать знак остальным, чтобы они молчали, а затем, поразмыслив с минуту над ситуацией, спокойным и словно бы равнодушным тоном произнести:
– Если он правда ваш, мы не хотим его оставлять у себя. В общем-то, он, как видите, к нам привык. Но если желаете, забирайте.
– Нет! Нет! – выкрикнула Антея.
