Владислав Крапивин - Сказки Севки Глущенко
– Ой, правильно! – обрадовался Севка. Он вспомнил: – У меня есть книга «Пушкинский календарь», там на картинках рукописи Пушкина отпечатаны… – Севка засмеялся. – Гета Ивановна ему показала бы…
Засмеялся и поэт:
– Вот видишь. А ведь это Пушкин… Ты стихи Пушкина читал?
– Конечно, – сказал Севка ласково, будто взял в руки котенка. – Я его люблю. Я его часто читаю.
– И я люблю. На фронт из дому его книжку взял и всё время с собой возил, пока не сгорела…
– А вы знаете его стихи «Прощай, свободная стихия…»? – робко спросил Севка.
– Еще бы. Знаю, друг, – сказал поэт и положил на Севкино плечо ладонь.
Ладонь была твердая и очень теплая. Это чувствовалось через рубашку. Севка начал таять от этого тепла, от слова «друг», от радостного доверия к доброму и сильному человеку.
– А я… тоже стихи… иногда сочиняю, – задохнувшись от смущения, признался он. – Один раз… про революцию… Только они короткие. Хотите, я расскажу?
– Очень хочу, – серьезно сказал поэт.
Севка тут же раскаялся в своих словах. Он понял, какие неуклюжие у него стихи по сравнению с теми, что читал поэт.
– Да нет, – промямлил он. – Они плохие…
– Может быть, и не плохие. Ты уж прочитай, раз обещал.
Делать нечего. Севка обреченно продекламировал свое четверостишие. Уши Севкины словно варились в кипятке.
– Хорошие стихи, – сказал поэт. – Молодец… Удачно вышло, что мы с тобой встретились, верно? Мы с тобой похожие люди: Пушкина оба любим, стихи пишем…
Он хотел еще что-то сказать, но тут нечистая сила принесла Гету Ивановну.
– О-о… – приятным голосом сказала Гета. – Вы здесь! А я вас жду в учительской. О чем это вы беседуете, если не секрет?
– Да вот родственную душу встретил, – проговорил поэт и нехотя поднялся. – Человек тоже стихи пишет.
– Да, это за ним водится, – согласилась Гета. – Но только, чтобы писать стихи, надо сначала вообще научиться писать как следует. Приличный почерк отработать. Не правда ли? Вот вы скажите ему это.
– Да мы как раз насчет почерка и говорили, – сказал поэт и еле заметно подмигнул Севке.
Гета Ивановна глянула в тетрадь:
– Ну что же, Глущенко, иди… Оказывается, можешь писать, если постараешься.
– До свидания, – сказал Севка. Будто обоим сказал, но на самом деле – поэту.
– До свидания, – отозвался поэт и на прощанье легонько сжал Севкино плечо.
Когда Севка подходил к дому, почти совсем стемнело. Только в конце улицы светилась под черными облаками багровая щель. Будто в темной комнате приоткрыли дверцу горящей печки.
Дома, наверно, и в самом деле топится печка, потому что мама обещала прийти с работы пораньше. И может быть, привезла картошку. Тогда мама нажарит полную сковородку. Картошка будет до обалдения вкусная, чуть хрустящая, с золотистыми корочками от подсолнечного масла, которое позавчера получили по талону «жиры» – две бутылки. А еще можно будет напечь прямо на плите картофельные ломтики, посыпанные солью. Крупинки соли стреляют, а ломтики покрываются аппетитной коричневой пленкой с пузырьками.
От этих мыслей Севке было радостно. Но не только от них. Еще больше от встречи с поэтом.
Севка не запомнил его имени. И никогда в жизни больше его не встречал. Он не знал, стал ли этот поэт знаменитым или, наоборот, перестал писать стихи и выбрал другую работу. Но одно Севка знал всегда: это был очень хороший человек.
Впрочем, эти мысли появились у Севки потом. А пока, по дороге домой, занимала его одна подсказанная поэтом мысль: оказывается, можно стать хорошим человеком, если даже не научишься писать красиво.
А о том, что наоборот – не все люди с красивым почерком хорошие, Севка сам догадался, когда стал постарше.
Печка и в самом деле топилась – мама оказалась дома. И картошку привезли! Она была рассыпана по всей комнате – чтобы просохла. На полу остались только узкие проходы – как на минном поле.
Севка вспомнил про свои картофелины. Маленькую выложил на подоконник, для стрельбы (хотя стрелять уже не очень хотелось), а Кашарика показал маме.
Мама была в очень хорошем настроении. Она согласилась, что жарить или варить замечательного Кашарика с Луны ни в коем случае нельзя, пусть он живет у Севки на подоконнике.
Севка вздохнул:
– Только потом он станет старый и дряблый.
– Ничего. Весной из него проклюнутся ростки, мы их вырежем и посадим на огороде. И вырастет у Кашарика целая семья.
Севка обрадовался. И стал рассказывать про поэта. Но тут постучал и заглянул в комнату Иван Константинович:
– Татьяна Федоровна, можно Севу на минуточку? Сева, иди-ка сюда…
Севка выскочил в коридор, где высоко горела пыльная лампочка.
– Ой… – восхищенно сказал Севка. Несмотря на тусклый свет, он сразу разглядел на Иване Константиновиче новые погоны. – Вы теперь майор!
– Да, – улыбнулся Иван Константинович. – Видишь, присвоили. Я насчет демобилизации хло-почу, домой собираюсь, а мне – пожалуйста. Ну да ничего, всему свое время… А это тебе. На память, что был такой капитан Иван Константинович Кан.
Он протянул Севке свои старые капитанские погоны.
– Ой-й… – опять сказал Севка. И глупо спросил: – Насовсем?
– Конечно… Вот только если разжалуют, тогда попрошу назад.
Севка засмеялся: это Ивана-то Константиновича разжалуют?! Да его полковником надо сделать!
В комнате Севка с полчаса любовался сокровищем. Погоны были из золотистой, узорчато вытканной материи с малиновыми кантами по краям и такой же малиновой ленточкой посредине – просветом. На каждом блестели потертой латунью четыре выпуклые звездочки. Всё это было настоящее – военное, офицерское.
Севка выпросил у мамы две безопасные булавки и закрепил погоны на плечах – булавками у воротника, хлястиками на лямках штанов. Погоны оказались, конечно, велики, но это не убавило Севкиной радости. Он вертелся перед висячим зеркалом, пока опять не постучал Иван Константинович:
– Татьяна Федоровна, ко мне тут приятели сейчас заглянут. Говорят, что отметить полагается новое звание. Может быть, вы тоже зайдете, а?
Мама смутилась и заволновалась. Куда же она пойдет? В таком виде, растрепанная… И ужин готовить надо, Севку кормить…
Иван Константинович сказал, что приглашает маму вместе с Севкой и ужин готовить не надо, потому что у него есть консервы и еще кое-какие закуски. Вот если бы мама только сделала милость – помогла ему приготовить винегрет…
Через час мама и Севка сидели за столом в комнате Ивана Константиновича. Было еще трое гостей: пожилой веселый майор, черноусый капитан и круглолицая женщина с очень яркими губами – жена капитана. Все шумно разговаривали, пили красное вино из бутылки с пестрой наклейкой, ели консервы с жареной картошкой, винегрет и бутерброды с крупной оранжевой икрой. Ее шарики лопались на зубах и растекались во рту восхитительным солоноватым соком.
Севке вина, конечно, не давали, но на закуски он налегал вовсю. Мама даже сказала шепотом:
– Не старайся через силу. Помнишь, как объелся пряниками?
Севка помнил. Но всё равно старался. Не каждый день случается поесть до отвала и так вкусно.
Иван Константинович пошептался с друзьями, и они наперебой стали просить маму спеть. Мама стала отказываться, но Севка знал, что она всё равно согласится. И мама наконец сказала:
– Ну хорошо, только вы все подпевайте.
И запела замечательную песню, от которой у Севки всегда щипало в глазах:
Что стоишь, качаясь,Тонкая рябина…
Все стали подпевать. Даже Севка – тихонько. Потом еще спели «Ночь коротка, спят облака» и «На позицию девушка провожала бойца»… А когда спели, услышали, что с суточного дежурства вернулась тетя Аня Романевская. Она ругала за невымытый пол Римку. Расхрабрившийся Иван Константинович встал и сказал:
– Сейчас я ее приведу сюда. Вместе с патефоном.
И правда, привел тетю Аню – слегка упирающуюся, но довольную. И патефон принесли.
Сначала поставили «Рио-Риту», потом быструю музыку, которую очень любила мама, – «Король джаза». Красногубая жена капитана оказалась ужасно веселой. Она подхватила со стула Севку и пустилась танцевать с ним. Она громко смеялась и говорила Севке «товарищ капитан». От нее пахло шелком, помадой и было горячо, как от печки. А настоящий капитан танцевал с Романевской.
Наконец все опять сели за стол. Севка слегка опьянел от сытости, шума и тепла. Все говорили наперебой, и он тоже пытался рассказать о своих делах: о том, что сегодня у них в классе был на-стоящий поэт и они познакомились. Но мама ска-зала:
– Подожди, не перебивай, потом расскажешь.
Севка слегка надулся. Иван Константинович заметил это, подмигнул Севке, сходил куда-то и дал ему большую шоколадную конфету в лаковой красной бумажке. Севка сроду таких не видел!
