Корнелия Функе - Рыцарь-призрак
— Когда ты в следующий раз увидишь Стуртона, — сказал Лонгспе, — зажми в кулак мою печать, и я приду.
Потом он отступил назад и исчез, как если бы собор набрал в легкие побольше воздуха и снова сделал его частью себя. Лунный свет тоже поблек, словно Лонгспе унес его с собой, а мы с Эллой все стояли и смотрели друг на друга. В темноте мы едва что-либо могли различить, но это было все равно. Эллину широкую улыбку я видел несмотря ни на что. И, конечно, она, как всегда, нашла правильные слова.
— Вот видишь! — прошептала она.
Мы устроились на ночлег прямо рядом с саркофагом Уильяма, и, когда я засыпал, мне почудилось, будто я вижу, как Серая Госпожа идет по центральному проходу церкви. Но, может быть, это был всего лишь сон. Стуртон в эту ночь не показывался. Это все, что мне известно. И я чувствовал себя рядом с каменным гробом в такой безопасности, как если бы снова лежал дома в своей кровати.
VIII
Вполне себе сносный вечер
Когда нас с Эллой на следующее утро нашел ключник, я впервые за много дней чувствовал себя отлично выспавшимся, а львиная печать на моей ладони доказывала, что Лонгспе был не только сном. Миссис Каннингем с явно разобиженной миной допрашивала меня по поводу моего пятничного исчезновения, и я, запинаясь, сочинил пару трогательных предложений о новом ужасном спутнике жизни моей мамы и о том, как я надеялся, что он исчезнет, если я помолюсь об этом в соборе. (Я знаю, за это, собственно, меня должна была бы настигнуть молния со шпиля церковной башни, но, видимо, небеса питают сострадание к ревнивым сыновьям.) Я дюжину раз извинился перед миссис Каннингем и перед Поппельуэллами, полночи меня разыскивавшими, и торжественно поклялся больше никогда, никогда не вылезать из окна туалета в часы, отведенные на подготовку домашних заданий.
В одиннадцать лет уже знаешь сравнительно точно, что именно взрослые хотят от тебя услышать, и я, сознаюсь, был горд, когда директор школы, выслушав мою небылицу, сочувственно похлопал меня по плечу, а миссис Каннингем и Альма Поппельуэлл заключили в трогательные объятия. Правдивый рассказ со всей определенностью не возымел бы и отдаленно такого действия. Одиннадцатилетка, пытающийся с помощью молитв сжить со свету любовника своей матери, — это нечто в значительной степени менее тревожное, чем явление мертвого рыцаря.
Моим единственным наказанием стало сочинение о важности правил и их соблюдения, а также обязательство безотлучно провести выходные под наблюдением Поппельуэллов.
Услыхав об этом, Элла восторга не проявила. В конце концов, она тоже хотела присутствовать при том, как Лонгспе отправит Стуртона ко всем чертям. Она уже уговорила Цельду позволить нам провести ночь в ее доме в надежде на то, что, может быть, мои преследователи там объявятся. Но мой домашний арест сорвал этот великолепный план.
Эллу домашний арест не постиг. Цельда удовлетворилась объяснением, что, найдя меня в соборе в столь плачевном состоянии, ее внучка целые часы напролет меня утешала и нас по недосмотру заперли в соборе. Да, знаю, Цельда бывает очень доверчивой.
О Лонгспе Элла ей не сказала ни слова.
— Зачем? — возразила она, когда я ее об этом спросил. — Ведь тогда Цельда захочет с ним встретиться, задать ему всякие вопросы о его жизни, о его жене. Она бывает подчас ужасной невежей!
* * *Ангус и Стью уехали на выходные домой, а я так и просидел всю субботу один в нашей комнате, разглядывая отпечаток на моей ладони и не зная, бояться ли мне наступления вечера или, наоборот, его подгонять.
Около четырех пришла в гости Элла. Она все еще возмущалась по поводу моего домашнего ареста.
— Ну вот, спасибочки! — сказала она, когда мы сидели внизу у ручья на садовой ограде и кормили сухими гренками проплывавших мимо уток. — Значит, все удовольствие достанется тебе одному!
— Удовольствие? — спросил я. — Ничего себе удовольствие! Ведь Лонгспе должен принять на себя удар четырех призраков. Может статься, когда мы увидимся в следующий раз, я буду таким же мертвецом, как и он!
Элла прокомментировала это взглядом, говорящим: «Йон Уайткрофт, ты что меня за дурочку держишь?» Да, согласен. Касательно Уильяма Лонгспе в роли защитника я был настроен весьма оптимистически.
— Мне еще нужно удовлетворительное объяснение, почему я исчез в пятницу после школы, — сказал я, чтобы отклониться от темы, — вся эта чушь с молитвами в соборе отлично подходит для взрослых. Но распространись такое по школе, это на месяцы вперед подорвет мой авторитет.
— Легко, — сказала Элла, вытащив бутерброды, которые ей дала с собой Цельда. (Цельда приделала им глазки из луковиц, чтобы они были похожи на жаб.) — Попросту скажи им правду. Только опусти главу о Лонгспе. Скажи, я показывала тебе за дверью чулан и мы слишком поздно заметили, что нас заперли. Если хочешь, можешь сказать, что мы там целовались. Мальчишки любят подобные вещи.
Я, естественно, покраснел, как колбаса, которую Цельда положила на бутерброды, и пробурчал, что мне как пить дать никто не поверит.
— Еще как поверят, — заверила меня Элла. — Мальчишки такие дураки. За некоторыми исключениями, — добавила она благосклонно.
Стоял непривычно солнечный день, что после проливных дождей было просто здорово, и мы сидели на старой стене, смотрели на ручей, ели Цельдины бутерброды-жабы и молчали. Элла наверняка думала, что я размышляю о Стуртоне и Лонгспе, а я воображал себе физиономию Стью, если бы я стал утверждать, что целовался с Эллой Литтлджон.
В парке, на другом берегу ручья, несколько мальчиков играли в футбол. Мимо проплывали два лебедя, а на одной из скамеек сидел старик и делился своим сливочным мороженым в вафельном стаканчике с довольно упитанным псом. Стоял вполне сносный вечер, и я помню, как я подумал, что Солсбери, может быть, и не самый плохой городишко. Я погладил львиную печать у меня на ладони. Кожа была все еще как замороженная.
— Элла! — окликнул ее я. — Ты ведь тоже думаешь, что он придет, правда?
Элла слизнула кетчуп с пальцев.
— Конечно, — сказала она.
Конечно.
Я стряхнул со штанины муравья.
— Жена Лонгспе… другая Эла… что тебе о ней известно?
— Довольно много. — Элла подставила лицо к солнцу. — Моя мать от нее без ума. — Она понизила голос. — Эта Эла, представь себе, была первой женщиной-шерифом в Уилтшире! Она присутствовала при подписании Великой хартии![13]
Порыв ветра бросил ей в лицо темный волос.
— Львиное Сердце отдал ее Лонгспе в жены, когда она была еще совсем юной. Мама говорит, что, хотя он был намного старше ее, они жили друг с другом очень счастливо. И что у них было восемь детей. Но потом корабль Уильяма утонул, и, поскольку Эла была графиней Солсберийской, ее хотели принудить снова выйти замуж. Она сказала: «Нет. Уильям не умер. Вы еще увидите. Он вернется» — и была права. Но когда он наконец вернулся, то совершенно внезапно скончался. Эла вынула его сердце и похоронила в Лэкоке. Так же она поступила позднее с сердцем своего младшего сына. А потом в один прекрасный день постриглась в монахини.
Солнце исчезло за деревьями, и я, озябнув, поднял воротник куртки. Сад позади нас наполнялся тенями.
— Тогда ничего удивительного, что у него такой печальный вид, — пробормотал я.
Элла прогнала со своей коленки осу.
— Цельда говорит, у всех призраков печальное прошлое, с которым они просто не могут смириться.
Старик поднялся и пошел со своей собакой домой. Лебеди уплывали по ручью прочь, а мальчишки, игравшие в футбол, исчезли. Мы с Эллой, казалось, были единственными живыми существами в мире.
— Мне пора, — сказала Элла. — Врач велел мне следить, чтобы Цельда не проводила слишком много времени на ногах. Словно она станет меня слушаться! — Она положила мне руку на плечо. — Держись сегодня вечером подальше от раскрытых окон!
Мне было трудно себе представить, что закрытые окна смогут удержать привидения, но я кивнул.
— Позвони мне, — сказала Элла. — Вот. Это Цельдин телефон. А это — моих родителей. Они вернутся завтра домой.
На этот раз она написала не на моей руке, а на клочке бумаги. Всунув мне его в руку, она соскользнула со стены.
— Йон… — Голос Эллы внезапно перешел на шепот.
Я сунул листок в карман штанов.
— Что? — Я обернулся.
Между розовыми кустами Альмы Поппельуэлл стояли две собаки. У Поппельуэллов не было никаких собак, не говоря уже о целых двух, да еще черных как ночь.
Элла кусала себе губы. Это был первый раз, когда я видел на ее лице страх.
— НЕНАВИЖУ собак! — прошелестела она.
Я бы не сказал, что они походили на обыкновенных собак, но оставил это при себе. Шерсть у них ощетинилась, как у настоящих, но у обычных нет красных глаз и они не бывают высотой с телят. Кем бы они ни были, они оскалили зубы, словно поняли, что сказала Элла.
