Нина Чешко - Удивительно и странно

Нина Чешко

Удивительно и странно

Вы знаете, в каком году вы родились?

Наверное, знаете. Каждый знает, в каком году родился. Если умеет считать. А за тех, кто еще не умеет считать (или говорить), это умеют папа и мама. Павлик считать уже умеет. И говорить, конечно, тоже. Но в каком году он родился, не знает ни он и никто другой.

Потому что он родился тридцать первого декабря в двенадцать ночи. С боем часов.

И успел ли к его рождению старый год уйти, а новый — появиться, этого тогда ни папа, ни мама от волнения не догадались спросить. А теперь уже поздно. Теперь сколько хочешь спрашивай. В декабре Павлик родился или в январе? В старом году или в новом? Пять ему сейчас или шесть? Никто уже не ответит.

Все думают, что Павлик только один такой на свете. Удивительный и странный.

Наверное, поэтому то и дело с ним происходят невероятные истории. Удивительные и странные. Но этого тоже почти никто на свете не знает.

Потому что никто ему не верит.

Рассказывает он, как, гуляя во дворе, провалился в яму, нашел в ней подземный ход, добрался им до самого леса. Это недалеко, они в новом микрорайоне живут, лес от их двора через дорогу. И выкарабкался наружу по мышиной норке. Мама говорит: «Ах, какой ты у меня выдумщик!» И смеется.

Рассказывает, как подружился с трамваем из соседнего депо (это такой двор, где трамваи отдыхают). Как друг-трамвай возил его ночью по городу искать, где провод, по которому трамваям ток подают, кончается. Папа говорит: «Не учись, сын, врать!» И сердится.

А это чистая правда. Друзья — те верят.

Дружит Павлик с мальчиком Женей из соседней квартиры, но сейчас Женя к бабушке уехал. Дружит с дворовым щенком Волчком. Волчок на волка совсем не похож, _ даже на маленького. Он весь черный, на лапах у него белые носочки, вокруг правого глаза белое пятнышко. Одно ухо вверх торчит, другое вниз свисает. Вид у Волчка задорный и воинственный. Он очень любит за хвост себя ловить, потому его Волчком и прозвали. Когда собака себя за хвост ловит, она очень на волчок, то есть на юлу, похожа.

А с Майечкой из соседнего подъезда Павлик не дружит. Потому, что девчонка. Когда разозлится, даже дразнит ее. Рубашечкой или Пальтишком.

И Волчок с Майечкиной Стрекозой не дружит. Потому, что болонка. Но Волчок никогда Стрекозу не дразнит. Ни Мухой, ни Осой. У Волчка рыцарская натура.

Вечером Майечкина мама к Павликовой маме пришла. Она в тот вечер ко всем мамам в трех подъездах заходила и ко всем бабушкам. И к тем, которые и не мамы, и не бабушки, тоже заглядывала.

У нее беда случилась: пропала Стрекоза.

— Не иначе как собачники, — волновалась Майечкина мама у Павликовой мамы на кухне. — Видели их по соседству. Говорила я Майке, не выпускай одну!

А Павликова мама успокаивала:

— Ну что вы, болонка же, породистая, чистенькая. Дайте объявление — найдется.

А вечером Павлик слышал, как мама сказала папе:

— Наверняка украли Стрекозу. Ну как это, действительно, одну выпускать такую породистую, ведь недешевую собаку! И такую деликатную. Она и укусить-то не может как следует, где ей за себя постоять… Майечку жалко — весь день проплакала.

И папа отозвался:

— Развелось невесть кого, хоть ребенка не пускай на улицу.

Павлик подумал — и положил на ночь под подушку свое лучшее ружье. Оно, правда, стреляет белыми шариками, зато бахает, как настоящее в телевизоре.

И, как выяснилось, правильно сделал.

Павлик с открытым окошком спит. На улице тепло, а папа верит в закалку. Ночью со двора раздался сигнальный лай. Гав-гав — пауза — гав! Павлик сразу проснулся, подбежал к окну. Так и есть, сидит под фонарем посреди газона Волчок — одно ухо вверх, другое вниз. И хвостом условленный сигнал подает: бери оружие.

Павлик взял ружье, ухватил табуретку и отправился к наружной двери. Удалось ни одного угла не задеть и в коридоре ничем ни обо что не стукнуть. Влез на табуретку, отпер замок, открыл дверь. Волчок уже под дверью крутится в нетерпении, когтями постукивает. Как он умудряется дверь в подъезд открывать, никто не знает. Впрочем, никто не знает, что он ее открывает.

Павлик табуретку наружу переставил, влез на нее опять, закрыл дверь, запер замок и ключ к себе в кармашек спрятал. А то столько кругом всяких развелось — хоть не оставляй родителей одних. Вот только вопрос: куда теперь девать табуретку?

— Брось, пусть стоит, — заторопил Волчок с досадой на Павликову медлительность. — Не убежит она. У нее только три ноги.

— Так, а у меня вообще две, — пробормотал Павлик ошеломленно.

Он не тому удивился, что Волчок заговорил. Волчок с ним часто разговаривал, если рядом людей не было. И не только Волчок. Наверное, потому, что Павлик между годами родился. Его то поразило, что вот на двух ногах ходят и на четырех ходят, а на трех, оказывается, нет. И ведь правда. Никогда он не видел, чтобы табуретка ходила.

Он так над этим задумался, что, спускаясь по лестнице, наступил Волчку на хвост.

— Вот медведь! — проворчал Волчок.

— Где медведь? — заозирался Павлик на почтовые ящики. Он был еще совсем сонный и знал, что во время ночных походов с Волчком все может случиться.

— Просыпайся, — буркнул Волчок, — спешить надо.

— Куда мы идем?

— Стрекозу искать.

В подъезде было промозгло, а на улице просто прохладно. Павлик сразу взбодрился и получше перехватил ружье. Волчок обежал клумбу, уткнувшись носом в землю, как делают собаки, когда идут по следу, и сразу же повел прочь от домов, через дорогу, в лес.

В лесу светила луна. То есть она, конечно, и над домами светила, но среди домов хозяйничали фонари. В свете фонаря все домашнее, как на кухне, — и кусты, и скамейки, и кошки. А луна… луна совсем другое дело. При луне, где темно, там совсем ничего не видно, а где светло, там все так странно светится, что тоже почти ничего не видно. Если правду вам сказать, страшно ночью в лесу. Кто его знает, чего это там, в темноте, совсем-совсем не видно. А вдруг оно зубастое? Будь Павлик один, он бы давно домой побежал. Но Волчок, похоже, и не думал бояться, а раз так, то и Павлик стыдился труса праздновать. Только крепко за ружье держался да по сторонам посматривал. Было на что. Кусты и деревья как из металла, из которого сковородки делают, трава, будто карандашом нарисованная; скамеек в лесу, конечно, нет, а вместо кошек…

С грохотом и треском вырвалось что-то из-под куста прямо перед Павликом. Павлик крикнул Волчку: «Эй!» — и поднял ружье на изготовку. А перепугался до дрожи в коленках уже потом. И напрасно.

Подняв длиннющие уши и собравшись в пушистый комок, сидело перед ним существо, в десять раз сильнее его перепуганное.

— Я з-з-з-заяц.

— Вижу, — сказал Павлик, опуская ружье. — Иди своей дорогой. Я не охотник.

— И з-з-з-зря. — Заяц мотнул головой куда-то вглубь леса. — А то там, на полянке у оврага… там звери. Берегитесь!

— Ничего, — сказал Павлик. — У меня ружье.

— Пошли! — потребовал подбежавший Волчок. — Следы как раз туда ведут.

Это Павлику, конечно, не очень-то понравилось. Но с другой стороны, нельзя же пугаться страхов з-з-з-зайца, если ты — мужчина с ружьем.

Заяц посмотрел Павлику с Волчком вслед, головой покачал и опять под куст в темноту юркнул.

Ближе к оврагу кусты стали гуще и собрали вокруг себя много черной темноты. Никогда бы Павлику тихо через них не пробраться, если бы Волчок для него дорогу не отыскивал. На самом краю оврага пес обернулся, предупреждающе поднял ухо. Так человек поднял бы палец. За оврагом между двумя кустами открывалась залитая лунным светом поляна.

И не пустая.

Отбрасывая черные, как ямы, тени, на поляне, собравшись в круг, сидели… Волки, подумал было Павлик с ужасом. Но разве волки такие? Все разные, кто большой, кто маленький, кто понурый, кто сидит, вытянувшись в струнку. Кто толстый, кто поджарый.

— Это собаки, — шепотом пояснил Волчок. — Стая диких бродячих собак.

— Разве у нас дикие собаки водятся? — чуть слышно прошептал в ответ Павлик.

— Они раньше домашние были, — пояснил пес. — Не они, так их родители. По всяким разным причинам без хозяев остались — одичали. У-у-ур-р! Хоть и жалко их, а с ними ухо востро держи! Как я. Тот и есть самый злой из всех, кто раньше ручной был, а потом одичал. Кого раньше любили, а теперь любить некому. Лезем на ту сторону. Только тихо.

Овраг весь мягким мхом зарос, удалось перебраться через него без звука. В лесу было тихо, только ветерок по деревьям шелестел. Да собаки на поляне переговаривались. На этой стороне из-за кустов уже слышно стало.

— Гр-р-р-р!

— Р-р-р-р!

— Тр-р-русливая дур-р-р-ра!

— Да на что я в-вам? — робко тявкнул тонкий голосок, и Павлик с трудом различил в лунном свете нечто белое и курчавое посреди взрыкивающего круга. Стрекоза! — И не сумею я, — скулила болонка. — И не хочу я. Обманули, в лес заманили, весь день держат, к Майе не пускают! У-и-и-и-и!