Глеб Соколов - Дело Томмазо Кампанелла
–Да, это верно!.. – согласился Господин Радио. Тем временем они оказались неподалеку от станции метро «Бауманская».
– Да, революция в хориновских настроениях обречена на гибель. И вы это сейчас в разговоре со мной почти что подтвердили! – продолжал курсант-хориновец.
– Я буду бороться. Окончательно еще ничего не ясно, – все же не согласился с ним Господин Радио. – Я буду отчаянно бороться до самого утра! Может быть, я смогу переломить ситуацию…
– Во всех случаях, шансов на победу у хориновской революции в настроениях очень мало. А я… Я-то дурак! Я-то хорош! Позволил втянуть себя в безрассудную авантюру, сбежал из казармы, я обрек на поражение подлинную революцию в настроениях, которая могла бы произойти, вернись я вовремя в казарму, подготовься как следует к экзамену и сдай его на отлично. Вот тогда бы, после этой отличной сдачи экзамена, и наступила бы для меня подлинная революция в настроениях. Мое настроение стало бы просто необычайно прекрасным. Но я сделал все не так, я обрек себя на очень тоскливое настроение, которое наступит завтра. Обязательно наступит завтра.
– Это пройдет, – спокойно заметил Господин Радио. – Это всегда так бывает. Когда вы были в казарме военного училища, вам хотелось любой ценой, даже ценой самовольной отлучки, оказаться в «Хорине». А когда вы оказались в «Хори-не», вам вдруг захотелось перемотать пленку назад, оказаться в казарме, так, чтобы ничего и не было. Никакого самовольного ухода. Никакого «Хорина». Зачем вам «Хорин»? Он может испортить вашу карьеру военного на самом старте. Вы погубили свое будущее!
– Да-да, верно! – живо подтвердил курсант-хориновец. – Я не имел права тратить на «Хорин» времени больше, чем это было запланировано заранее, вчера, но я истратил. По первоначальному плану время, что бежит теперь, принадлежало учебе. А я?! Куда я, курсант военного училища, иду вместо того, чтобы быть в училище, сидеть за письменным столом, заниматься математикой?! Я нарушил привычный распорядок жизни курсанта военного училища и именно потому, что я его нарушил, меня начинает охватывать ужасное напряжение. Оно начало охватывать меня еще там, в зале «Хорина», но сейчас, пока мы идем по этим вечерним улицам, оно становится все сильнее и сильнее. Меня охватывает ужасное напряжение оттого, что я сделал все наоборот: ввязался в вашу революцию, которая не станет для меня революцией, и погубил свою революцию, которая была бы для меня подлинной революцией в настроениях. Эх, если бы я нормально готовился сегодня к экзамену, а завтра сдал бы его на отлично, я бы совершил подлинную революцию в настроениях! Но теперь уже ничего не исправишь. Время упущено. Ситуация безнадежна, остается только ждать утра и мучиться ожиданием са мого худшего. Нет даже смысла бежать обратно в казарму потому что не будет никакой разницы, вернусь ли я на не сколько часов раньше или на несколько часов позже. Все равно я уже безнадежно упустил время и от этого меня охватывает ужасная истерика. Эх, забыться бы сейчас! Напиться, что ли? Эх, произошло бы сейчас что-то, что бы отвлекло меня от этого ужасного осознания завтрашнего неминуемого провала подлинной моей личной революции в настроениях! Да, теперь я понимаю, что чувствовал Господин Истерика, когда у него что-то не получалось.
– Многие в «Хорине» сегодняшней ночью находятся на грани истерики, – проговорил Господин Радио. – Сегодняшняя ночь – особенная, ночь нашей революции. Или наша революция победит, или нам конец. Но вам, уважаемый курсант, я могу порекомендовать только одно – идите-ка вы обратно в казарму, в училище. Готовьтесь к завтрашнему экзамену или просто спите. Жаль мне вас. И как-то не хотелось бы невольно продолжать сбивать вас с того, что называется «путем истинным». Идите, занимайтесь, готовьтесь, забудьте весь этот вечер, весь «Хорин», меня, как страшный сон…
– Готовиться уже поздно, – мрачно произнес курсант-хориновец. – Единственное, что мне остается, – это испить эту ужасную чашу напряжения и осознания совершенной глупости до конца. Увидеть своими глазами окончательную гибель хориновской революции в настроениях. Теперь уже остается только одно: последовательно продолжать ту ужасную глупость, которую я совершил сегодня вечером. Хорошо, если что-то или кто-то сможет отвлечь меня от той тоски, которая меня охватывает. Может быть, мне напиться или найти себе какую-нибудь случайную подругу на один вечер? Какое ужасное напряжение от всех этих мыслей меня охватывает!..
В это-то мгновение курсант-хориновец и посмотрел пс сторонам, глянул вдоль улицы и даже обернулся на всякий случай. Тогда он испытал ужас…
Курсант-хориновец взял из рук Господина Радио рацию к сказал в микрофон:
– О, сколько здесь напряжений, рвущихся из голов наружу, – проговорил курсант-хориновец в микрофон рации, останавливаясь. – Многие, разные люди их испытывают: вот старичок спешит, вот, по возрасту, – школьница, вот дядечка средних лет. Все спешат. Должно быть, не только сейчас. Должно быть, они, эти напряжения, возникают в разное время, у разных людей. Так, по крайней мере, мне представляется. Наверняка из-за каких-то их собственных внутренних планов, вроде моего возвращения в казарму училища к назначенному сроку, которые они по каким-то причинам не выполнили. Всем им грозит из-за этого провал их планов на хорошее настроение, провал их личной революции в настроениях и настроение мрачное, контрреволюционное.
Курсант-хориновец остановился и принялся смотреть на крыши окрестных домов. В вышине по одному из карнизов шла кошка. Курсант-хориновец приветливо помахал ей рукой.
– Идемте. Мне надо идти дальше! – сказал Господин Радио и потянул курсанта-хориновца за рукав. – Как все погано! Что же делать? Я сбежал в самый ответственный момент. Черт! Самый важный вечер! И тут заявился Совиньи.
Тем временем курсант-хориновец опять заговорил в рацию:
– Эх, хоть бы что-нибудь сейчас произошло! Что-то такое, что бы отвлекло меня от этого ужасного сознания того, что я погубил подлинную революцию в настроениях, которая могла бы наступить завтра, и теперь уже ничего не исправишь! Только бы что-нибудь произошло, что бы смогло отвлечь меня! – голос его дрожал и, похоже, нервозность охватывала его все сильнее и сильнее.
– Идите обратно в училище! – раздался из радиостанции женский голос. – Это советуют вам те, кто находится сейчас в зальчике самодеятельного театра «Хорин».
– Мы тоже считаем, что вы совершили огромную непоправимую ошибку, самовольно покинув казарму военного училища, – произнес мужской голос. – Мы здесь, под Электрозаводским мостом, считаем, что вообще вся эта хориновская революция была обреченной на неудачу затеей. И вы ради этой затеи погубили такое важное дело, как подготовка к завтрашнему экзамену. Зря вы это сделали. Ну да уж теперь поздно раскаиваться. Теперь вам остается только, действительно, постараться отвлечься, чтобы не было так тяжело от осознания того, что вы умудрились натворить. Что касается нас, то мы, пожалуй, еще немного поболтаемся по улицам, а потом разойдемся по домам и в «Хорин» больше приходить не будем. Господин Радио помрачнел.
– Племянничек, я же тебе говорила! Возвращайся обратно! – а этот голос принадлежал тетушке курсанта.
– Я уже говорил, обратно спешить уже глупо, это ничего не изменит, – ответил курсант-хориновец. – Я только хочу, чтобы что-то отвлекло меня от этого ужасного сознания, что я погубил свою подлинную революцию в настроениях. Я смотрю сейчас вокруг себя на маленькую площадь перед станцией метро «Бауманская» и кругом вижу признаки своего отчаяния, своего напряжения. Кажется, мое отчаяние и напряжение перетекло в окружающий пейзаж.
– Что? Что вы там видите? – раздалось из портативной радиостанции. – Опишите нам. Расскажите. Ведь у нас же радиомост. Нам здесь, да и не только здесь, всем хориновцам, разбросанным по разным точкам Лефортово, очень важно знать, как там у вас? Там, где вы сейчас находитесь. Расскажите нам немедленно!
Курсант-хориновец вновь остановился. Теперь они с Господином Радио стояли на самой середине маленькой площади, что перед выходом из станции метро «Бауманская». Господин Радио уже начинал нервничать и не знал, как ему себя вести. Ему надо было шагать дальше, но вот так вот просто оставить здесь курсанта-хориновца казалось ему невозможным.
Тем временем курсант-хориновец начал рассказывать в радиостанцию свои впечатления от того, что он видел вокруг:
– Каждая подробность вокруг только утверждает: день совсем кончен. День, в который совсем не все доделано и завершено, который еще очень много остался должен подготовке к завтрашнему, чрезвычайно важному для меня экзамену.
– Ах, черт! Как, в сущности, курсант оказался прав, – проговорил Господин Радио. – Ведь действительно в самом воздухе возле станции метро витает какое-то мощное напряжение. Кстати, у меня тоже сейчас в голове образуется все большее и большее напряжение, потому что успех самой решительной хориновской ночи под ударом. Хориновская революция в настроениях в опасности и может погибнуть. Всюду я вижу знаки этого ужасного напряжения, которое в моей голове становится все сильнее и сильнее.
