Александр Проханов - Виртуоз
— Что это? — изумился Виртуоз.
— Следы от пуль, которые ударили в грудь Государя Императора и долетели до меня. Знак нашей родственной и мистической связи.
— Поразительно, — прошептал Виртуоз, глядя на красно-синие метины. — Это стигматы.
— Вот поэтому я не должен бежать. Этими пулями, как гвоздями, я прибит к русской истории. Я стану русским царем, и царство мое будет Империей Света, Добра и Любви. Именно этим достигается могущество и неколебимость государства. Вы мне поможете. Ваше знание технологий и законов управления, ваш непревзойденный авторитет и ваше чувство русской истории, — все это поможет мне основать Империю Света. В государственную философию, в искусство государственного управления мы внесем «Формулу Рая», которой владел Юрий Гагарин. В основу государственных уложений мы положим «Райскую Правду», которая открылись поэту Юрию Кузнецову. Мы посетим с вами все тюрьмы и остроги, все лечебницы и дома престарелых, все сиротские приюты и богадельни. Мы протянем руку слабому и обиженному. Поможем бескорыстному герою и богооткровенному творцу. Я буду царем бедных, царем униженных и оскорбленных, среди которых сегодня большинство русского народа, других народов, изгнанных из империи. Вы согласны? Вы станете мне помогать?
— Вас убьют, как убили последнего царя.Бы не знаете этих жестоких, коварных людей, которые не захотят отдавать вам власть. Следы от пуль на вашей груди — это предупреждение о пулях, пока еще дремлющих в обойме снайперской винтовки. Умоляю вас, скройтесь!
— Нет, я останусь. Народ не позволит меня убить. Есть знамения. Я нахожусь под покровом Божьей благодати. Я исполню мою миссию.
Эти слова были произнесены тихо, истово, как присяга и духовная клятва. Не подлежали отмене. Виртуоз смотрел на бледное синеглазое лицо, окруженное золотистой бородкой. От нее ли, от золотистых ли отсветов фонтана, но вокруг головы Алексея чуть светился воздух, как в том световоде, сквозь который недавно промчалась душа Виртуоза.
«Почему я, талантливый, верящий, положивший всю мою жизнь на служение Государству Российскому, должен быть тенью циничных и злых самозванцев? Почему я должен дарить мои силы канатоходцам, которые балансируют над раскаленным морем народной ненависти, делать все, чтобы они не сорвались с каната и их не поглотила пучина русского бунта? Передо мной человек, имеющий око, которым созерцает Бога. Будущий царь, способный одухотворить «субстанцию власти», внести в нее «райские смыслы», сберечь от порчи и тления «государственную идею» России. Стану ему помогать. Стану ему, как брат. Вместе будем служить России».
— Хорошо, — произнес Виртуоз, протягивая Алексею через стол две руки. — Я иду за тобой. Станем строить Империю Русского Света. Считай меня своим братом. Я — твой духовный брат.
— Ты — мой духовный брат, — ответил Алексей, вкладывая свои ладони в протянутые руки Виртуоза. — Брат, — повторил он тихо.
Слабо замузицировал, замерцал лежащий на столе телефон Виртуоза. Тот открыл створку раковины, поднес к уху.
— Да, конечно. Я понимаю. Обязательно буду, — отрывисто отвечал Виртуоз. Сложил створки раковины, в которой укрылся аметистовый моллюск.
— Звонил президент Лампадников. Завтра в десять утра ждет нас обоих в Кремле.
— Брат, — тихо повторил Алексей.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Рано утром их отвезли в аэропорт. Белый, похожий на дельфина «Фалькон» поднялся в синеву и взял курс на Москву. В салоне им предложили легкий завтрак. От приветливой стюардессы пахло свежестью, духами. Пилот в белой форме, белозубый, предупредительный, рассказал о маршруте, о температуре за бортом, о городах на пути следования. Алексей и Виртуоз сидели напротив друг друга, большей частью молчали. Словно боялись спугнуть возникшие между ними отношения братского единодушия и доверия. Погода над всей европейской Россией стояла безоблачная. Солнце светило на всем пространстве, до горизонта, где воздух начинал туманиться, сгущался в синеву, и угадывалась выпуклость земли. Под белым плавником самолета плавно текли леса — хвойные, черно-синие и густые, и лиственные, прозрачные, пронизанные изумрудным светом. Струились реки, большие и малые, на них возникала солнечная латунная рябь, будто на воды ложился лист трепещущей фольги, и казалось, самолет пролетает над тускло-золотистым зеркалом. С неподвижными дымами, прилепившимися к оконечностям труб, проплывали заводы. Города и поселки казались аккуратными чертежами, нанесенными на планшет кварталами, улицами, подъездными дорогами, и к самолету вдруг прилетал луч, отраженный от раз битой на пустыре бутылки. Состав с крохотными бусинами цистерн казался недвижным, уловленным в хрупкую кисею железнодорожного моста.
Алексей смотрел сквозь голубоватую линзу воздуха, которая позволяла видеть каждую тропинку в поле, каждую белую церквушку в селе. Ему казалось, что кто-то незримый и великодушный показывает сквозь волшебное стекло его будущую державу, дарованное ему царство. Он с высоты принимал под свою длань эти маренные русские дали, испытывая к ним благоговение и бесконечную любовь. Из его сердца исходил незримый луч, чертил землю, и все, что попадало в этот скользящий по земле луч, преображалось, исцелялось, одухотворялось. Выздоравливали страдающие на больничных кроватях больные. Утешались убитые горем вдовы и сироты, надеясь на грядущую встречу с любимыми. Утихали распри и ссоры, и люди, словно очнувшись от наваждения, просили друг у друга прощения. Охотник в лесах отводил от бегущего лося ружье, и прекрасный зверь продолжал бежать, расплескивая болотную воду. Отравленное ядами озеро, с ядовитыми пленками нефти, становилось прозрачным, и в нем начинала играть рыба. Этот излетавший из сердца луч имел своим источником тот необъятный свет, к которому он стал причастен, воспарив от Ганиной Ямы к божественному престолу.
Виртуоз смотрел на него теплыми, темно-золотыми глазами, думал с нежностью и благодарностью: «Брат».
Автомобиль от трапа понес их по утренней, переполненной и бурлящей Москве в Кремль.
— Не знаю, почему Президент столь неожиданно пожелал увидеть тебя, — рассуждал Виртуоз. — Он непредсказуем, очень скрытен и по-своему гениален. Не угадаешь, в какой момент его дружба обернется ненавистью, а его благодушие сменится вспышками гнева. Иногда мне кажется, что он водит дружбу с теми силами, о которых ты мне рассказывал и которые таятся в глубинах Ганиной Ямы. Субстанция власти, которая питает его волю и делает успешной его хитроумную политику, имеет темную природу русского подполья, русской преисподней, откуда изливается магма великих потрясений и злодейств.
— Я жду от этой встречи только хорошее. Благодаря его замыслу я был извлечен из небытия. Это он предложил мне мою миссию и помогал моему восхождению. Я чист перед ним. Испытываю к нему благодарность и доверие.
Они просверливали режущим звуком автомобильные пробки, разбрасывали по сторонам фиолетовые лепестки. Перепорхнув мост, перед белыми дворцом на зеленом холме свернули к кремлевской башне и оказались в Кремле.
Ступая по черной брусчатке, Алексей чувствовал, как каждый камень тайно звенит и чуть слышно вздрагивает, словно радуется его прикосновениям. Стоящие вокруг соборы и колокольни, золотые купола и белокаменные галереи, казалось, очнулись от ленивой дремоты, посветлели, наполнились радостным сиянием. Встречали его, долгожданного, славили его появление, которое прерывало томительное ожидание, гнет временщиков и самозванцев. Глядя на высокий столп колокольни с золотым шаром и черно-золотой надписью у самой вершины, он подумал, что в этой пророческой надписи предсказан день и час его появления, отмечен хрустальным звоном невидимых небесных часов.
Они вошли во дворец. Нырнули в воротца пискнувшего металлоискателя. Поднялись на лифте. Миновали посты охраны. В просторной приемной им навстречу поднялся любезный секретарь:
— Здравствуйте, Илларион Васильевич. Здравствуйте, Алексей Федорович. Президент ждет, — и растворил перед ними белую, с золотыми инкрустациями дверь. Алексей успел заметить соседнюю с приемной комнату, в которой сидел морской офицер, и пред ним на столе — кожаный кейс с хромированными застеж ками, — пресловутый «ядерный чемоданчик».
Кабинет открылся Алексею царственным убранством, ампирными креслами, диваном, столиком из красного дерева на точеных львиных лапах. На малахитовом камине стояли золотые часы. На рабочем столе лежали бумаги и старинный фолиант. Казалось, сидящий за столом человек сейчас обмакнет в чернильницу гусиное перо и сделает на мелованном листе размашистую красивую надпись. Таким, похожим на Наполеона Бонапарта, предстал перед Алексеем президент Лампадников. Короткие, косо закрывавшие белый лоб, темные волосы. Слегка одутловатые щеки. Большие, женственные глаза, в которых странно переливались два выражения — неги и целеустремленной воли, и было неясно, какое из двух возобладает в следующий момент. Он сидел чуть боком, театрально, будто принял эту позу специально перед приходом Алексея, чтобы произвести наилучшее на него впечатление. Его губы слегка улыбались и вздрагивали, словно он репетировал заготовленную заранее фразу. И эта фраза не замедлила явиться:
