Дмитрий Вересов - Полет ворона
Тут же и попробовали. Хотя в бункере не было рояля, Шапиро выжал нечто сходное из синтезатора. Таня спела, что вспомнила, — хризантемы, белой акации гроздья душистые, русское поле, и, конечно же, воротник малиновый. Для первого раза получилось неплохо. Понравилось даже Клэптону, который примерно с третьей Таниной песни тихонько взял в руки гитару и стал подыгрывать, неплохо попадая в строй. Будущее Таниного симбиоза с «Ночным улетом» показалось ей не совсем безнадежным.
Того же мнения оказался и администратор новой «стекляшки» в Купчино, спортивного типа мужчина средних лет, который вытаращил глаза, когда Варлам привел в его кабинет саму Татьяну Ларину, благосклонно выслушал его предложение и с ходу предложил Тане самую высокую ставку — пятнадцать рублей за выход при четырех выходах в неделю, на трешку меньше, чем получали все «улетчики», вместе взятые. К работе было предложено приступать хоть завтра.
Для репетиций они на паях с Варламом взяли напрокат пианино и поставили его в Таниной комнате.
Жизнь налаживалась снова, но вряд ли это была та жизнь, о которой мечталось Тане.
Да, материально дела ее шли хорошо, как никогда. Помимо ставки, аккуратно выплачиваемой за каждое выступление, Тане нередко перепадали богатые продуктовые наборы, которыми она прикармливала вечно голодных и безденежных Пятаковых, бесплатные ужины с вином — за счет заведения, а потом, случалось, и за счет приглянувшихся ей посетителей. Подгулявшие гости нередко заказывали песню или романс и щедро кидали за это червонцы и четвертные. Танин репертуар расширился в соответствующую сторону: «Пара гнедых», «Ямщик, не гони лошадей», «Дорогой длинною», «Господа офицеры», «Черная Моль». Шапиро где-то надыбал старинные ноты с песнями известной петербургской дивы начала века Изы Крамер, в том числе и известное всем по цитатам в «Золотом теленке» «Последнее танго» — душераздирающую историю танцовщицы Кло, увезенной с крошечной аргентинской эстрады в блистательный Париж, и ее бывшего партнера Джо, который пробирается за ней в Европу и, оттанцевав с ней прощальное танго, втыкает в несчастную Кло кинжал на глазах изумленного бомонда. А еще были «Черный Том», «Модель от Пакэна»…
У Тани появилась своя устойчивая аудитория, постепенно выкристаллизовывался круг поклонников — деляг районного масштаба, фарцовщиков из тех, что посолиднее, офицеров из близлежащих военных учреждений, иногородних снабженцев, постоянно мотающихся в Питер по нуждам своих хозяйств… Поначалу Таня лишь принимала их заказы на песни, потом букеты, потом стала откликаться на их приглашения и подсаживаться к столикам. Впервые она сделала это после долгой внутренней борьбы, пожалев постоянно одинокого интеллигентного вида клиента, худощавого, в очках и неброском костюме. Он ужинал в «стекляшке» едва ли не каждый вечер и регулярно подходил к Тане после выступления, подносил букет, целовал руку и, глядя на нее печальными глазами, приглашал разделить с ним трапезу. Оказалось, что это — директор торговой базы. Он кормил ее ужинами и рассказами о своей несчастной семейной жизни и сволочной работе недели три, и Таня уже с трепетом начала думать, что вот-вот придет пора расплачиваться за эти ужины. Но потом директор исчез. Может, погорел на своей базе, может, еще что. Сам по себе этот человек был Тане малоинтересен, но мужское внимание льстило ей. И не только льстило. С тех пор как летом удрал из ее пустой комнаты Белозеров, едва не забыв надеть штаны, у нее никого не было. И оттого внутри разливалась противная пустота…
Потом был жестянщик со станции техобслуживания, мужик веселый, разбитной, компанейский. Он подкупил Таню тем, что в дни ее выступлений в «стекляшке» подгонял прямо к ее дому базовскую «Волгу», а поздним вечером, после выступления и ужина в его компании, лично подвозил ее обратно. Ездить в не вполне трезвом виде он ничуть не боялся — все гаишники были ему друзья, а машиной он правил, как бог. И вот однажды он остался у нее на ночь. Это была прекрасная, божественная ночь, но утром он сам все испортил — уходя, оставил на столе сторублевку. Таня догнала его на лестнице, швырнула купюру в его удивленное лицо и велела забыть сюда дорогу.
Потом был штурман дальнего плаванья. Этот прожил у Тани целый месяц, после чего отправился бороздить северные моря на своем ледоколе. От него у Тани остались два подарка — роскошная беличья шуба и гонорея.
Тане повезло — она зацепила болезнь в самом начале: после операции в Склифосовского она внимательно следила за своими женскими делами и, заметив неполадки, моментально помчалась к гинекологу в клинику для театральных работников, куда пока еще имела право обращаться. Диагноз, поставленный весьма деликатно, но однозначно, привел ее в шок. Она разревелась прямо в кабинете, и врач, прежде чем назначить ей курс соответствующих уколов и процедур, напоила ее валидолом.
Танино целомудрие, поначалу вынужденное, а потом и полу добровольное, порожденное стыдом и страхом, длилось аж до мая месяца. А в июне она поехала отдыхать в Сухуми не с кем-нибудь, а с тем самым администратором ресторана, который принимал ее на работу. Никодим Леопольдович гостил в доме своего абхазского коллеги и еще в самолете предупредил Таню, что семья, в которую они едут, отличается строгостью и патриархальностью нравов, а потому пусть она не удивляется, что он представит ее своей женой и будет звать Мариной. Особой патриархальности в этой семье, каждый мужчина которой — от тестя хозяина дома до его внучатого племянника — безуспешно к ней клеился, она не ощутила. Мариной же она пробыла до того дня, когда, как снег на голову, свалилась настоящая Марина и устроила дикий скандал с битьем мужа и чужой посуды. Таня чудом избежала побоев и в тот же день улетела в Ленинград, уцепив из кассы только что сданный билет за двадцать минут до отлета. Но Марина на этом не успокоилась и продолжила скандалить в Ленинграде. Она явилась к директору ресторана, непосредственному начальнику Никодима Леопольдовича, и потребовала, чтобы он немедленно уволил эту развратницу Ларину. Но директор, стреляный воробей, имевший с Лариной неплохой навар, поступил мудрее и уволил Никодима Леопольдовича. Во избежание. На студию она давно перестала звонить, старым друзьям и знакомым — тоже.
Таня усиленно прикармливала огромную Светку, а заодно и Пятакова. Они с удовольствием и благодарностью принимали от нее деликатесы, но Таня замечала, как в Светкиных чистых глазах к благодарности примешивается грусть. Таня чувствовала, что вызвана эта грусть ежедневным зрелищем падения былого кумира. «Господи, в кого я превращаюсь?» — думала она, глядя в окно своей комнаты на соседние тусклые крыши.
«Ночной улет» развалился. Сначала загремел в наркологическую лечебницу басист Костя. Весной плюнул на музыку и подался в какой-то Новый Уренгой на заработки Биг-Бен. На их места в срочном порядке взяли двух «пассажиров» из самодеятельности. Клэптон недолго терпел это безобразие и после крупного разговора с Варламом подстригся, надел галстук и ушел в ансамбль комсомольской песни. Варлам распродал оставшуюся аппаратуру, сдал ключи от бункера прогрессивному председателю кооператива, на вырученные деньги купил себе самую дешевую «ямаху» и найдя Тане нового аккомпаниатора, пожилого лысенького дядю по фамилии Брандис, открыл, на основе себя и своей «ямахи», новое направление в роке, названное им «сиротский панк».
VМосковская Танина служба в принципе мало отличалась от работы в Отрадном, только масштабы были совсем другие. Она стала основной «хозяйкой» Шерова. Ее уютная квартира постепенно превратилась в некое подобие салона, где встречались и деловые, и светские знакомцы Шерова; многих он приводил к ней на смотрины. После милых бесед и развлечений с очаровательной хозяйкой гости уходили довольные, а Шеров оставался и выяснял у проницательной Тани ее мнение… Здесь встречались люди, которых немыслимо было бы видеть вместе в какой-либо другой обстановке. Полковник из ОБХСС деловито обсуждал перспективы частных капиталовложений с начснабом «Ростсельмаша». Главный московский раввин Менахем Плоткин пил на брудершафт с кэгэбэшным журналистом Кислюком. Полуопальный режиссер Началовский мило беседовал с начальником зарубежного отдела Главпура генералом философских наук Кошкохватовым, известным общественности по периодическим статьям о низком политико-моральном состоянии армий блока НАТО, а лауреат Ленинской премии драматург Шундров делился творческими планами с очаровательной Шурочкой Колчак-Пепеляевой из парижской газеты «Монд».
Все это было очень мило, но быстро приелось, и Таня с радостью ухватилась за предложение Шерова отправиться в компании Архимеда и малознакомого ей толстого бодрячка по фамилии Сосновский с инспекционной поездкой на некоторые точки его обширного хозяйства. Никакой особой миссии на Таню не возлагалось, но по возвращении Шеров ожидал от нее кое-какого конфиденциального доклада по итогам ревизии. Об этом знал только Архимед, для всей же местной публики она должна была оставаться скучающей московской барышней из окружения «хозяина».
