Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)
По телу медленно распространяется онемение. Она надеется, что оно достигнет сердца прежде, чем он заговорит.
– Виктория, – начинает он, а ее сердце все еще бьется. Он хрустит своими жилистыми пальцами, кладет руки на стол. Что бы он ни собирался сказать, она знает: это не семейный совет. Это объявление приказов.
– Мы с мамой думаем, что тебе станет получше, если ты сменишь обстановку, – продолжает он, – и мы решили, что стоит соединить приятное с полезным.
Он призывно смотрит на мать, та кивает и подает ему картошку.
– Помнишь Вигго? – Он вопросительно смотрит на Викторию.
Она помнит Вигго.
Датчанин, который периодически приезжал к ним в гости, когда она была маленькой.
И всегда – когда мамы не было дома.
– Да, помню. Что с ним? – Она не понимает, как ей удается выговаривать слова, фразы, но что-то в ней просыпается.
– Сейчас скажу. У Вигго дом в Ютландии, и ему нужен кто-нибудь, кто вел бы хозяйство. Ничего сложного, мы понимаем, в каком ты сейчас состоянии.
– В каком я сейчас состоянии? – Она снова ощущает пульсирующий гнев, который светящимся пунктиром протянулся поверх паралича.
– Ты знаешь, что я имею в виду. – Он повышает голос. – Ты разговариваешь сама с собой. У тебя воображаемые приятели, хотя тебе семнадцать лет. У тебя бывают вспышки гнева, и ты ведешь себя, как малое дитя!
Она скрипит зубами, уставившись в стол.
Он покорно вздыхает на ее молчание:
– Да-да. Всегда это виноватое молчание. Но мы желаем тебе добра, а у Вигго в Ольбурге связи, которые могут помочь тебе. Поживешь у него всю весну, и довольно.
Они молчат, пока он завершает обед чашкой чаю. Зажимает кусок сахара между губами. Будет цедить чай, пока сахар не растает.
Они молчат, пока он пьет. Хлюпает, как всегда.
– Это ради твоей же пользы, – подытоживает он, встает из-за стола, подходит к раковине и, стоя к ним спиной, споласкивает чашку. Мать ерзает на стуле, глядя в сторону.
Он закрывает воду, вытирает руки и прислоняется к мойке. – Ты еще несовершеннолетняя, – говорит он. – Мы за тебя отвечаем. И обсуждать тут нечего.
Да уж, знаю, думает она. Обсуждать тут нечего, а ничего никогда и не обсуждается.
Квартал Крунуберг
Когда Андрич, Шварц и Олунд вышли из кабинета, Хуртиг перегнулся через стол и тихо заговорил:
– Прежде чем мы двинемся дальше в деле Сильверберга: что у нас с теми старыми случаями?
– Затишье. Во всяком случае, с моей стороны. А как у тебя? Нашел что-нибудь?
Жанетт понравилось, что он слегка просиял. Гордится своей работой, подумала она. Явно что-то нарыл.
Во взгляде читалось наигранное безразличие. Жанетт понимала: Хуртигу не терпится рассказать о добытом.
Еще одно доказательство того, что она работает с правильным человеком.
– Две новости: хорошая и плохая, – сказал Хуртиг. – С какой начать?..
– Во всяком случае, не начинай со штампов, – перебила Жанетт. Хуртиг сбился, и Жанетт широко улыбнулась ему. – Прости, я пошутила. Начни с плохой. Ты же знаешь, я предпочитаю плохие новости.
– Ладно. Во-первых – судебная история Дюрера и фон Квиста. За исключением пяти-шести закрытых дел, где они оказались по разные стороны, там нет ничего странного. И это не особо удивительно – они специализируются на преступлениях одного типа. Я нашел еще нескольких адвокатов, которые представляли защиту в делах, где фон Квист был прокурором. Ты, конечно, можешь перепроверить, но навряд ли что-нибудь найдешь.
– Продолжай, – кивнула Жанетт.
– Список жертвователей. Фонд Sihtunum i Diaspora поддерживала группа бывших учеников Сигтуны: предприниматели и политики, добившиеся успеха люди с безупречным прошлым. Кое-кто не связан со школой напрямую, но можно предположить, что они знают кого-то из бывших учеников или имеют другие косвенные связи с Сигтуной.
Резкая остановка – пока, во всяком случае, подумала Жанетт и сделала Хуртигу знак продолжать.
– С IP-адресом вышло трудновато. Пользователь, который опубликовал список жертвователей, написал всего один комментарий, и мне пришлось долго рыться, прежде чем я идентифицировал IP-адрес. Угадай, куда он ведет.
– В тупик?
– В магазин “Севен-Элевен” в Мальмё! – Хуртиг взмахнул руками. – Подозреваю, что это тупик – нам обоим известно, что там не хранят старые записи с видеокамер наблюдения, если не произошло ничего экстраординарного. Если у тебя есть двадцать девять крон, ты можешь совершенно анонимно купить билет в автомате и просидеть час за компьютером.
– Но у нас, по крайней мере, есть точное время, когда наш человек, как ты говоришь, находился в Мальмё. Это все-таки что-то, верно? Ты закончил с плохими новостями?
– Да.
– Можешь поднапрячься, чтобы все бумаги были у меня на столе завтра утром? Я хочу перепроверить, надежности ради. Не принимай на свой счет, ты знаешь, что я могу на тебя положиться, но четыре глаза видят больше двух, а две головы думают лучше, чем одна.
– Естественно.
– А хорошие новости?
Хуртиг ухмыльнулся:
– Пер-Ула Сильверберг – один из жертвователей.
До того как Жанетт ушла в тот день из полицейского управления, Деннис Биллинг сообщил ей, сколько денег выделят на расследование убийства Сильверберга. Проезжая мимо ратуши, она подумала, что бюджет, который обещал ей Биллинг только для начала, в десять, а то и больше раз превышает таковой для работы по делу убитых мальчиков.
Убитые дети без документов менее ценны, чем убитые шведы с карьерой и счетом в банке, констатировала она, ощущая, как внутри закипает гнев.
По каким критериям определяется ценность человеческой жизни?
Число скорбящих на похоронах, наследство или интерес, который проявляют журналисты к смертельному случаю?
Влияние, которое имел покойный в обществе? Происхождение, цвет кожи?
Или сумма полицейских ресурсов, брошенных на расследование убийства?
Смерть министра иностранных дел Анны Линд стоила пятнадцать миллионов крон. Финансирование закончилось, когда суд первой инстанции Свеи приговорил убийцу, Михайло Михайловича, к принудительному психиатрическому лечению. Жанетт знала, что с точки зрения полицейской системы это недорого. Расследование убийства премьер-министра Улофа Пальме стоило обществу триста пятьдесят миллионов крон.
Вита Берген
Когда София проснулась, тело болезненно ныло, словно она пробежала во сне несколько миль. Она встала и отправилась в ванную.
Ну и вид у меня, подумала она, увидев свое отражение в зеркале над раковиной.
Волосы торчали во все стороны, к тому же она забыла смыть перед сном косметику. Из-за расплывшейся туши ей как будто наставили синяков под обоими глазами, а помада розовыми пятнами покрывала весь подбородок.
Что вообще произошло?
София открутила кран и подставила руки под прохладную воду, сложила ладони ковшиком и ополоснула лицо.
Она помнила, что сидела дома и смотрела телевизор. А вот что было потом?
София вытерла лицо, повернулась и отдернула занавеску для душа. Ванна была до краев полна воды. На дне покоилась пустая винная бутылка, а этикетка, тихо покачивающаяся на поверхности, подтверждала: вино – дорогая риоха, несколько лет простоявшая в глубине бара.
Это не я его выпила, подумала София. Это Виктория.
Но что еще, помимо пары бутылок вина и ванны? Неужели я была ночью на улице? Выходила из дому?
Она открыла дверь и выглянула в прихожую. Ничего необычного.
Но когда она прошла на кухню, то увидела возле шкафчика под мойкой целлофановый мешок. Не успев еще наклониться и развязать мешок, она уже поняла, что в нем – не мусор.
Вся одежда промокла насквозь, и София выволокла ее из мешка.
Ее черный вязаный свитер, черная юбка, темно-серые спортивные штаны. Глубоко вздохнув, София покорно разложила вещи на полу и принялась изучать их.
Вещи не были грязными, но пахли чем-то кислым. Может, из-за того, что пролежали всю ночь в мешке. София выжала пропитанный водой свитер над раковиной.
Вода оказалась грязно-коричневого цвета. Взяв немного на язык, София ощутила привкус соли, но невозможно было понять, откуда этот привкус: из-за впитавшегося в нитки пота или от солоноватой воды, которой свитер пропитался на улице.
София понимала, что прямо сейчас не узнает, что она делала ночью. Она собрала одежду и повесила сушиться, потом слила из ванны воду и достала бутылку.
Вернувшись в спальню, София подняла жалюзи и бросила взгляд на радиочасы. Без пятнадцати восемь. Нормально. Десять минут – душ, еще десять – перед зеркалом, потом – в такси на прием. Первый клиент будет в девять.
Линнея Лундстрём придет в час, это она помнит. Но до нее?
София не знала.
Она закрыла окно и сделала глубокий вдох.
