Эрик Ластбадер - Сирены
Тесный кабинет Бонстила находился на шестом этаже. В огромной кабине лифта стоял неистребимый запах пота и человеческого страха. Патрульный полицейский лично доставил ее наверх и довел до двери из матового стекла.
— Вот она, лейтенант.
Бонстил, оторвавшись от своих бумаг, поднял голову. Он сидел за столом, на котором громоздились в беспорядке многочисленные папки и просто отдельные исписанные листки.
— Спасибо, Эндрюс.
— Лейтенант, — патрульный поднял вверх большой палец, — она очень приятная леди.
— Оставь свои замечания при себе, Эндрюс, и исчезни.
Оставшись вдвоем, они некоторое время молча смотрели друг на друга. Резкий флюоресцирующий свет падал из углублений в отделанном звуконепроницаемой плиткой потолке. В одном углу, где находилась вентиляционная решетка, плитки почернели, точно от огня.
Перед столом стоял всего один стул из серого металла и зеленого пластика, на который Бонстил и указал Дайне, поинтересовавшись: «Хочешь кофе?»
— Я хочу выбраться отсюда, и как можно скорей, — ответила Дайна.
— Непременно так и будет. После того, как мы поговорим. Мы ведь заключили договор, помнишь?
— В наш договор не входило то, что ты будешь вести себя, как негодяй.
Он на минуту задумался. Потом он поднялся, вышел из-за стола и закрыл дверь, которую Эндрюс оставил открытой. Однако, вместо того, чтобы вернуться в свое кресло, Бонстил уселся на краешек своего стола, предварительно расчистив небольшой уголок. Указав рукой на бумаги, он сказал:
— Ты видишь все это? Это мои ежемесячные отчеты и доклады. Я ненавижу заниматься ими. У меня уже два месяца отставания и намечается третий, так что капитан собирается устроить мне выволочку. — Он сложил руки перед собой, сцепив пальцы. — У нас у всех есть проблемы.
— Если это шутка, — холодно заметила Дайна, — то она крайне неудачна.
— Я никогда не шучу.
— Интересно, — спросила она, приближаясь к нему. — В твоей груди под этим костюмом от Келвина Кляйна действительно есть сердце?
Его синевато-серые глаза на мгновение вспыхнули, но тут же погасли.
— Мне нравится одеваться хорошо.
— Что случится, когда ты разведешься с женой? — Ее вопрос походил на плевок. — Станет ли она выплачивать тебе алименты, достаточные для поддержания твоего гардероба.
Он поднялся на ноги, крепко стиснув зубы, и процедил.
— Это не смешно.
— Я и не думала шутить. — Она вела себя вызывающе, почти нагло и искренне хотела, чтобы Бонстил закатил ей пощечину. Да, именно это ей было нужно, потому что тогда она смогла бы с чистой совестью уйти отсюда и больше никогда не видеть его. Вдруг она вспомнила о Мэгги. Могла ли она доверять Мейеру, обещавшему помочь ей? «Мне плевать на все это теперь!» — в отчаянии мысленно крикнула она, зная, что лжет самой себе.
Бонстил улыбнулся.
— Я знаю, что тебе пришлось испытать во время нашего телефонного разговора. Поверь, мне искренне жаль, что так вышло.
— Неужели?
— Правда. Это было необходимо. Я должен был убедиться, знала ты или нет.
— Ты хочешь сказать, что не понял с самого начала?
— Подумай, ведь ты актриса, не так ли? Ты и Крис Керр словно две горошины из одного стручка. Откуда я мог знать, что ты не покрываешь его наркотические увлечения, увязнув в этом сама?
— Можешь поискать у меня следы уколов, — с этими словами она подняла руки.
Несколько секунд он молча смотрел на нее, не шевелясь.
— Я знаю, где тебе довелось побывать, — сказал он так тихо, что ей пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его слова.
— Знаешь?
— Да. Для этого я должен был капнуть довольно глубоко.
— Ты не знаешь всего.
— Ну и что? — Он пожал плечами. — В таких местах с людьми нередко случаются очень любопытные вещи. Не которые выходят оттуда, попав в зависимость. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Морфий или героин.
— Да, что-то в этом роде.
— Я чиста, мистер Ищейка.
Он рассмеялся.
— Господи! Прости, что я доставил тебе столько неприятностей. — Он вернулся за стол и закрыл все папки. — Эндрюс прав насчет тебя, — сказал он, не поднимая глаз.
— Спасибо.
— Слушай, а ты снимаешься сегодня? Это место слишком грязное для допроса такой леди.
— Я занята на площадке только после обеда. Сегодня с утра снимают какие-то трюки с участием каскадеров.
— Черт возьми, мне было известно даже это. — Подойдя к двери, он взял Дайну за руку. — Давай на некоторое время вернемся домой.
— Патологический?
— Да.
— Ты уверена, что он выразился именно так?
— Разумеется, уверена.
— Что какой-то тупой телохранитель может знать о патологии?
Бонстил обращал этот вопрос главным образом к себе, и Дайна не была уверена, что до его сознания дошли ее слова.
— Я думаю, что он совсем не тупой.
Поднявшись с низкого кресла, Бонстил подошел к пианино, стоявшему на другом конце гостиной. Усевшись за него, он посмотрел на открытые ноты какого-то произведения Вивальди, стоявшие на пюпитре, и вдруг заиграл. Он не обладал ни техникой, ни одаренностью своей дочери, но сыграл всю пьесу от начала до конца без запинаний и ошибок.
Дайна рассказала ему о вечеринке после концерта, о смерти Найла — Бонстила интересовало, не была ли она как-то связана с убийством Мэгги, — о допросе в полиции, о своих показаниях и обо всем, что ей было известно в связи с этим делом. Лейтенант слушал ее с особым, даже несколько необычным вниманием; его глаза ярко горели под полуопущенными веками, в то время как он жадно поглощал информацию.
Дайна повторила слова Тай, сказанные той на вечеринке: «Она была чужой среди нас, так же как и ты. Она нарушила закон и погибла», однако Бонстил, казалось, пропустил их мимо ушей и попросил ее повторить то, что Силка говорил о Найджеле. «Он был сумасшедшим в те дни, — сказала Дайна. — Однако, они все были такими: и Крис, и Найджел, и Ион».
— Да, сумасшедшими, так он сказал. Однако у одного из них это стало патологией. Мы ведь знаем, как наркотики сделали Иона психопатом, так что его неврозы разрослись сверх всякой меры.
— Выслушав все это, Бонстил сел играть. Нажав последний аккорд, он задержал его и не отнимал пальцев от клавиш, пока не замер последний звук, молча глядя на фотографию дочери.
— Это ее любимое произведение? — поинтересовалась Дайна.
— Что? О нет! — Он рассеянно улыбнулся. — Мое любимое. Сара молится на Моцарта.
— Бобби, — сказала Дайна, облокотившись на край пианино. — Объясни мне, почему ты никак не отреагировал на слова Тай относительно смерти Мэгги.
— Ты считаешь, что я должен поверить, будто Тай напустила на нее колдовские чары? — Он фыркнул.
— Я имела в виду нечто иное.
— Я не верю в магию, предоставляя это увлечение поклонникам Стивена Кинга.
— Что если Тай убила Мэгги? Он взглянул на нее.
— Она не способна на это.
— У нее полно злобы в душе.
— Я говорю о ее теле. Физически она недостаточно сильна, чтобы совершить то, что сделали с Мэгги. Это было под силу только мужчине. — Он провел ладонями вдоль клавиш, словно стирая с них пыль. — Кроме того, я не принимаю в расчет почти ничего из того, что она говорила тебе.
— Почему?
— Потому, — медленно протянул он, — что она любит тебя.
Дайна расхохоталась.
— Перестань. Она ненавидит меня лютой ненавистью. — Однако, произнося эти слова, она почувствовала, как судорога пробежала по низу ее живота.
— Подумай об этом, как следует, — Бонстил внимательно изучал выражение на ее лице. — Как ты полагаешь, что может испугать женщину больше всего на свете?
— Ситуация, когда она оказывается не в состоянии контролировать свои чувства.
— Именно это я видел в ее глазах. Стоило мне упомянуть твое имя, как внутри нее все коченело.
— Это из-за ненависти. Она ревнует меня к Крису.
Бонстил покачал головой.
— Ненависть оказывает на таких женщин противоположное воздействие. Это то, чем они живут. Ты думаешь, что она любила хоть кого-нибудь в своей жизни? Я в это не верю. По крайней мере, если говорить о мужчинах. Все ее мужчины были слабыми. Пусть богатыми и влиятельными, но слабыми. Она являлась источником силы. Однако, она не обладает силой сама по себе, иначе они были не нужны ей. К женщинам у нее совершенно иное отношение, видимо потому, как мне кажется, что она видит в них отражение своих сокровенных тайн.
Воображение Дайны вдруг нарисовало ей картину из далекого детства: она вместе с отцом на лодке посреди Лонг Понд на мысе Кейп-Код в один из тихих жарких августовских дней. Плоские мокрые борта и днище пахнут солью и внутренностями рыб; леска блестит на солнце, точно тончайшие нити паутины.
— Посмотри в воду, малышка, — доносится до нее приглушенный голос отца. — Постарайся увидеть сквозь солнечные блики темный крючок.
Они оба сидят совершенно неподвижно, похожие на каменные изваяния. В душном воздухе ощущается лишь слабое, едва заметное движение. Стайка москитов, мельтешащих у зеленой поверхности озера, испуганно рассыпается при приближении паука, проворно скользящего по воде.
