Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)
Из двух больших окон открывался вид на весь Стокгольм, а на просторном балконе, справа, могли бы разместиться человек пятнадцать, не меньше.
– Прости, но мне бы в туалет, – сказала она.
– Не извиняйся. В прихожей, направо. – Он показал. – Кофе? Или лучше что-нибудь другое? Может, вина?
– Бокал вина – это хорошо. – Она уже шла к туалету. – Но только если ты сам будешь.
– Разумеется. Тогда я принесу.
Она вошла в туалет, чувствуя, как бьется пульс. Посмотрелась в зеркало над раковиной – на лбу выступил пот.
Села на унитаз, закрыла глаза. Нахлынули воспоминания. Она увидела улыбающееся лицо Пера-Улы, но не приятную улыбку бизнесмена, которую он только что демонстрировал ей, а ту – холодную, пустую.
Вспомнила, как она вместе с мужчинами на ферме мыла свиные кишки, которые потом перемалывали на кровяную колбасу, колбасу мясную или печеночную. Вспомнила, как он с равнодушной улыбкой показывал ей, как варить холодец из свиной головы.
Моя руки, она услышала, как в комнате что-то позванивает.
Гигиена – альфа и омега в деле убоя скота. Она заучила наизусть все, с чем соприкоснулась. Потом она сотрет все отпечатки пальцев.
Пер-Ула стоял посреди гостиной и, кивая, что-то бубнил в прижатый к уху телефон. Она подошла к большим, написанным маслом картинам и притворилась, что поглощена их разглядыванием, одновременно прислушиваясь к его словам.
Если ему звонит Шарлотта, все пойдет к чертям.
Но, к своему облегчению, она скоро поняла, что это какой-то деловой знакомый и что звонок касается работы.
Единственное, что ее обеспокоило, – его слова о том, что у него гости, и обещание перезвонить вечером, попозже.
Он сунул телефон в карман, разлил вино и протянул ей бокал. – А теперь рассказывай, зачем ты приехала сюда и где ты жила все эти годы.
Она подняла бокал, поводила носом над краем, сделала глубокий вдох. Шардоне.
Мужчина, которого она ненавидела, наблюдал за ней. Она отпила немного вина и пристально посмотрела ему в глаза. Шумно хлебнула, чтобы жидкость смешалась с кислородом – тогда вкус проявится ярче.
– Полагаю, есть причина, по которой ты разыскала нас столько лет спустя, – сказал мужчина, который сделал ей больно.
Она ощутила букет вина целиком. Пряные фрукты вроде дыни, персика, абрикоса и цитрусовых. Угадала некоторую маслянистость.
Она медленно, с наслаждением проглотила.
– С чего мне начать?
Снизу вверх, наискось, вправо, подумала она.
Улица Гласбруксгренд
Звонок в полицейский участок Кунгсхольмена поступил без нескольких минут девять.
Какая-то женщина прокричала, что только что вернулась домой и обнаружила своего мужа мертвым.
По словам дежурного офицера, принявшего звонок, женщина между приступами рыданий употребила выражение “зарезали, как свинью”, пытаясь пояснить увиденное ею.
Когда раздался звонок, Йенс Хуртиг уже направлялся домой, но так как планов на вечер у него не было, он решил, что неплохо бы добыть себе компанию.
Две недели в какой-нибудь теплой стране пришлись бы как нельзя более кстати, и он решил взять отпуск, когда погода станет совсем невыносимой.
Мягкие стокгольмские зимы никоим образом не напоминали снежный ад его прошедшего в Квиккйокке детства, но каждый божий год выпадали несколько недель, когда находиться в королевской столице было практически невозможно.
Пытаясь описать родителям, никогда не бывавшим южнее Будена, климат Стокгольма, Хуртиг сказал коротко: “Погода – не пойми что”.
Это не зима, но и не другое время года.
И оно отвратительно. Холод, дожди и, как лук на лососе, высекающий слезы ветер с Балтийского моря.
Плюсовая температура ощущалась как минус пять.
Это из-за влажности. Проклятая вода.
Единственный город в мире, где погода зимой хуже, чем в Стокгольме, – это, наверное, Санкт-Петербург, возведенный на болотах по ту сторону Балтики, на далеком берегу Финского залива. Первыми здесь начали строить город шведы, потом пришли русские. Такие же мазохисты, как шведы.
Неприятностями тоже можно наслаждаться.
Транспорт на Центральном мосту, как всегда, стоял неподвижно, и Хуртигу пришлось включить сирену, чтобы двигаться вперед, но как доброжелательные водители ни пытались пропустить его, они попросту не могли дать ему место.
Лавируя между рядами, он доехал до съезда на Стадсгорден, где свернул налево и поднялся по Катаринавэген. Здесь машин было мало, и он вдавил педаль газа в пол.
Проезжая мимо Ла-Мано, памятника шведам, павшим в Испании во время гражданской войны, он разогнался до ста сорока километров в час.
Хуртиг наслаждался быстрой ездой. Считал ее одной из привилегий своей работы.
Из-за непрекращающегося дождя дорожное полотно стало скользким. Возле площади Черхувсплан машину повело в аквапланирование, и он едва не потерял контроль. Хуртиг выжал сцепление и, когда почувствовал, что шины снова надежно трутся об асфальт, свернул на Черхувсгатан. Там, как и на Нюторгсгатан, было одностороннее движение, но тут уж ничего не поделаешь, и он понадеялся, что навстречу никто не поедет.
Хуртиг припарковался у входной двери, где уже стояли две патрульные машины с включенными мигалками.
В дверях он наткнулся на незнакомого коллегу. Тот комкал в руках шапку, а лицо у него было белое как мел. Белое с отливом в зелень. Хуртиг посторонился, чтобы коллега успел выскочить из подъезда, прежде чем его вырвет. На полпути к квартире Хуртиг услышал, как тот рыгает на улице.
Бедняга, подумал Хуртиг. В первый раз всем бывает хреново. Да и вообще – это каждый раз бывает хреново. Невозможно привыкнуть. Можно отупеть, но это отнюдь не означает, что ты вырос как полицейский. Даже если тебе стало легче справляться с такими заданиями.
Из-за привыкания жаргон может звучать для постороннего бесчувственной насмешкой. Но он же помогает абстрагироваться.
Когда Йенс шагнул в квартиру, то порадовался своему привыканию.
Через десять минут он понял, что придется позвонить Жанетт Чильберг и попросить помощи. И когда Жанетт спросила, что произошло, он описал увиденное как наихеровейшее из всей той херни, что ему случалось видеть за всю свою херовую карьеру.
Гамла Эншеде
Милый Юхан, думала она. Мир не должен рухнуть из-за того, что мы, взрослые, ведем себя плохо.
Все наладится, вот увидишь.
– Прости. Никто не думал, что все так получится… – Она наклонилась и поцеловала его в щеку. – И знай: я никогда не предам тебя. Я здесь, с тобой, и Оке тоже всегда тебя поддержит, обещаю.
Насчет последнего она была не вполне уверена, но в глубине души не верила, что Оке бросит Юхана. Просто не сможет.
Она осторожно встала с кровати сына и, прежде чем закрыть дверь, обернулась и посмотрела на него.
Юхан уже спал. Жанетт все еще размышляла, как с ним быть, когда зазвонил телефон.
Жанетт сняла трубку. Это, к ее разочарованию, оказался Хуртиг.
Какой-то миг она надеялась, что звонит София. – Так, что случилось? Скажи, что это важно, иначе я… – Да, это важно, – тут же перебил Хуртиг.
Он замолчал. Фоном Жанетт слышала возбужденные голоса. Если верить Хуртигу, Жанетт не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в город.
То, что видел Хуртиг, сотворил нелюдь.
– Какой-то больной ударил человека ножом раз сто, не меньше, разделал, как тушу, а потом взял малярный ролик и покрасил всю квартиру!
Проклятье, подумала Жанетт. Только не сейчас.
– Я приеду, как только смогу. Дай мне двадцать минут.
Ну и я снова бросаю Юхана.
Она положила трубку и написала Юхану короткую записку на случай, если он проснется. На мальчика иногда находил страх темноты, и Жанетт включила весь свет в доме, а потом села в машину и поехала назад, в Сёдермальм.
Меньше всего ей сейчас нужна расчлененка. Первым делом надо думать о Юхане. И к тому же это закрытое расследование… Карл Лундстрём и Вигго Дюрер.
И не в последнюю очередь – Виктория Бергман. Внезапная заминка с судом первой инстанции Накки.
Дождь перестал, но везде были большие лужи, и Жанетт не решилась ехать быстро, боясь аквапланирования. Похолодало. Термометр на Хаммарбюверкен показывал одиннадцать градусов.
Деревья в Колерапаркене изнемогали от красок осени. Жанетт взглянула на город с моста Юханнесховсбрун. Стокгольм был фантастически прекрасен.
Эдсвикен
– Еще кофе? – Аннет Лундстрём закашлялась и чуть не пролила кофе.
– Да, спасибо.
Аннет села и налила чашку.
– Что вы думаете?
– Не знаю…
София посмотрела другие рисунки. На одном была компания, состоящая из трех мужчин, девочки, лежащей на кровати, и еще одной отвернувшейся в сторону фигуры. Второй был более абстрактный, сложнее для толкования, но и на нем присутствовали две фигуры. Посреди рисунка помещалась безглазая фигура, окруженная хаосом лиц, а в нижнем левом углу еще одна фигура была готова исчезнуть с рисунка. Видна только половина тела, лица нет.
