Охотник - Френч Тана
— Он мне поверил, — произносит она.
— Поверил, ага.
Лена ожидает, что Трей спросит, что произойдет дальше, но та не спрашивает. А спрашивает такое:
— Что Келу собираешься сказать?
— Ничего не собираюсь, — отвечает Лена. — Прикидываю, ты сама должна ему всю историю выложить, но решать тебе.
— Он взбесится.
— Может быть. А может, и нет.
Трей не откликается. Прижимается лбом к стеклу и смотрит, как скользит мимо пейзаж. На дороге оживленно: работающие в других местах катятся с работы домой. Поодаль, никак не затронутый этим бурным ритмом, скот неторопливо выискивает себе зелень среди желтеющих полей.
Лена говорит:
— Где тебя высадить?
У Трей перехватывает дыхание, словно она забыла о Лене.
— У дома, — отвечает она. — Спасибо.
— И то верно, — говорит Лена, включая поворотник. Выбирает кружной путь, петляющие дороги на дальнем склоне и через перевал, чтоб поменьше народу из Арднакелти их увидело. Все сегодняшнее станет общим знанием довольно скоро. Трей получит хотя бы малую передышку, чтоб привыкнуть к тому, чтó сделала, прежде чем до этого доберется вся округа.
Трей вновь вперяется в окно. Лена время от времени поглядывает на нее, замечает, как Трей методично ощупывает взглядом горный склон, словно ищет то, чего, как сама знает, ей не найти.
20
Кел моет посуду после ужина, и тут стучат в дверь. На пороге Март, на пальце у него звякают ключи от машины.
— Седлай призовую лошадку, Миляга Джим, — говорит он. — Дело есть.
Кел ему:
— Какое такое дело?
— Джонни Редди злоупотребил гостеприимством, — говорит Март. — Собаку не бери.
Кел сыт по горло тем, что Март со своими затеями и уклончивыми мрачными предостережениями гоняет его, как овцу.
— А иначе что? — спрашивает он.
Март смаргивает.
— А иначе ничего, — мягко отвечает он. — Я не приказы отдаю, друже. Ты б нам там не помешал, вот и все.
— Я тебе говорил уже, — произносит Кел. — Джонни Редди — не моя печаль.
— Ох, да блин, — раздражаясь, говорит Март. — Ты одну из наших в жены берешь, братец. Дитенка нашего воспитываешь, помогай тебе Бог. Помидоры растишь на нашей земле. Чего тебе еще?
Кел стоит в дверях с посудной тряпкой в руках. Март терпеливо ждет, не торопит. У него за спиной молодые грачи, народившиеся в этом году, набирают уверенности в крыльях, сыплются с ветвей и играют в расшибалочку в теплом вечернем воздухе.
— Погодь, за ключами схожу, — говорит Кел и возвращается в дом отложить тряпку.
Из гостиной доносится глухая болтовня телика, но, несмотря на это, дом кажется тихим, глубоко погруженным в неподвижность. По духу в доме Трей расчисляет, что отец вышел, а не просто спит. Что это может значить, Трей невдомек. С того дня, как погиб Рашборо, отец со двора не выходил.
Мать обнаруживается в кухне. Шила сидит у стола, ничего не чистит и не латает, просто сидит и ест тост, густо намазанный ежевичным повидлом. Когда последний раз видела мать, не занятую никаким делом, Трей не упомнит.
— Захотелось сладкого, — говорит Шила. Где Трей была с Леной все это время, не спрашивает. — Хочешь кусочек? Ужин весь съели.
Трей ей:
— Где отец?
— За ним пришли. Сенан Магуайр и Бобби Фини.
— Куда забрали?
Шила пожимает плечами.
— Не убьют в любом случае, — говорит она. — Ну, может, если только заупрямится.
С уймой всякого на уме Трей толком не смотрела на мать уже невесть сколько дней. Поначалу не может разобрать, что в матери кажется ей странным, пока наконец до Трей не доходит, что Шила — первый человек за много недель, у кого умиротворенный вид. Голова чуть откинута, чтобы поздний теплый свет из окна падал прямиком на лицо. В крутом и жестком очерке ее скул и волне широкого рта Трей впервые видит красоту, о которой рассуждал Джонни.
Трей говорит:
— Я ездила в город с Леной. В Гарду. Сказала, что на горе никого в ту ночь не было, только отец выходил.
Шила откусывает от тоста и осмысляет сказанное. Чуть погодя кивает.
— Они тебе поверили? — спрашивает.
— Ага. Вроде да.
— Значит, его арестуют.
— Не знаю. Приведут туда и расспросят, по-любому.
— А сюда с обыском придут?
— Наверно. Ага.
Шила еще раз кивает.
— Найдут то, что ищут, — говорит она. — Ждет их в сарае.
В долгой тишине лопочет еле слышный телик.
Шила показывает подбородком на стул напротив.
— Сядь, — велит она.
Трей отодвигает стул, ножки глухо скребут по линолеуму. Садится. Ум у нее не в силах и шелохнуться.
— Я видела, чтó ты затеяла, — говорит Шила. — Сперва хотела только, чтоб отец убрался, — как того и я сама хотела. Верно?
Трей кивает. Дом кажется неким местом во сне: ряд облезлых кружек на крючках под навесным шкафом словно парит в воздухе, от сколотой эмали плиты исходит невозможное сияние. Того, что может ворваться малышня или явится и постучит в дверь Нилон, Трей не боится. Все останется неподвижным, пока они с матерью тут не закончат.
— Без толку, — продолжает Шила. — Я это сразу поняла. Никуда он не собирался, пока Рашборо на него наседает. Думать мог только о том, где добыть те деньги.
Трей говорит:
— Это я знаю.
— Я знаю, что ты знаешь. В ту ночь, когда они с Келом подрались, я с него смывала кровь, а он держался так, будто меня нету. Вообще меня не видел. Но я была. Я слышала, чтó он удумал. Он тебя в оборот взял.
— Он меня не брал. Я хотела ему помочь.
Шила смотрит на Трей.
— Нет пощады от этого места, — говорит она. — Заступи за черту — и они тебя живьем съедят. Тебе конец, хоть так, хоть эдак.
— Мне насрать, — говорит Трей. В уме у нее опять завозилось. Трей шибает со всей силы: мать для нее загадка. Внутри этого безмолвия может быть запрятано что угодно.
Шила коротко мотает головой.
— Одного ребенка я этому месту уступила, — произносит она. — Еще одного не отдам.
Брендан, сияющий, как сама жизнь, молниеносно рассекает воздух между ними.
Трей говорит:
— Поэтому я хотела помочь отцу. Чтоб им отплатить. Не он меня в оборот взял. Это я его.
— Знаю, — говорит Шила. — Ты такая же паршивая, как и он, — оба думаете, что я ничего не понимаю. Я все это знала с ходу же. И не допустила б.
— Надо было тебе не лезть, — говорит Трей. Замечает, что руки у нее трясутся. Еще миг требуется ей на то, чтоб осознать, что трясутся они от гнева.
Шила смотрит на нее.
— Ты отместки им хотела, — произносит она.
— И смогла. Все устроила. Добралась до них.
— Тихо, — говорит Шила. — Дети придут.
Трей едва слышит ее.
— Они прямо туда и катились. Ничего от тебя не надо было, только не лезть. Зачем ты вообще влезла? — Ярость вскидывает Трей на ноги, но, впав в нее, она не понимает, что там дальше делать. Когда была ребенком, она в таких случаях швырялась чем-нибудь, что-нибудь била. Вот это ей сейчас охота вернуть. — Ты все испортила.
Глаза у Шилы в солнечных лучах синие, как пламя. Она против света не смаргивает.
— Ты моя месть, — говорит она. — Угробить тебя я не дам.
От этих слов Трей прекращает дышать. Облупленная бежеватая краска на стенах мучительно лучезарна, а у испятнанного линолеума появляется зыбкая рискованная прозрачность, словно он того и гляди вскипит. Трей не чувствует пол под ногами.
— Сядь, — произносит Шила. — Я с тобой разговариваю.
Миг спустя Трей садится. Кладет руки на стол, они чувствуются по-другому, гудят странными новыми оттенками силы.
— Кел тоже знал, чтó ты затеяла, — говорит Шила. — Поэтому отлупил твоего отца: хотел не меньше моего, чтоб тот убрался. Да только не убирался он. В конечном счете Келу пришлось бы его убить. Или убить Рашборо, одно из двух.
Шила рассматривает свой кусок тоста и берется за нож, чтобы добавить повидла. Солнце ударяет в банку, озаряет насыщенный пурпур самоцвета.
