Грегори Робертс - Шантарам
– Ну еще бы! – отзвался Дидье. – Этот Борсалино известен очень широко. Его называют Похитителем трупов.
– Полезное знакомство, – заметил я, криво усмехнувшись.
Прабакер опять зашелся смехом, но на этот раз я положил руку ему на плечо, чтобы успокоить его.
– Говорят, когда Хасан Обиква похищает чье-нибудь тело, его даже сам черт не сыщет. Никто больше никогда его не видит. Jamais![92] А ты откуда его знаешь? И откуда карточка?
– Ну, я тут случайно повстречался с ним, – ответил я, пряча карточку в карман.
– Будь осторожен, дружище, – бросил Дидье, явно задетый тем, что я не захотел посвятить его в детали моего знакомства с Хасаном. – В своем гетто этот Обиква настоящий король, черный король. А ты ведь знаешь старую поговорку: «Если король враг – это плохо, если друг – еще хуже, а уж если родственник – пиши пропало».
В это время к нам подошла группа молодых рабочих со стройки. Почти все они жили в поселке строительной компании и все без исключения приходили ко мне в клинику в течение последнего года залечивать раны, полученные на работе. Это был день получки, и они находились в приподнятом настроении, какое возникает у молодого трудяги, располагающего пачкой денег. Они по очереди поздоровались со мной за руку и заказали нам троим еще по чашке чая с пирожными. После общения с ними на лице у меня появилась такая же довольная улыбка, как у них.
– Эта работа на благо обществу, похоже, очень тебе подходит, – заметил Дидье с лукавой улыбкой. – Ты полон жизни и выглядишь просто замечательно – если не обращать внимания на синяки и царапины. Я думаю, Лин, в глубине души ты очень большая бяка. Только вконец испорченная личность может так расцвести от общественно полезного труда. Хорошего человека такая работа измочалила бы и повергла бы в уныние.
– Ну, значит, так и есть, Дидье, – сказал я, по-прежнему улыбаясь. – Карла говорила, что когда ты видишь что-то плохое в людях, то обычно бываешь прав.
– Ты мне льстишь, дружище. Так и возгордиться недолго.
Неожиданно прямо за стенкой чайной загрохотали барабаны. За ними визгливо вступили флейты и трубы. Музыка, как и музыканты, были мне хорошо знакомы. Это была одна из бравурных популярных мелодий, регулярно исполнявшихся нашим оркестром во время праздников и торжеств. Мы все вышли на открытую террасу чайной. Прабакер забрался на скамейку, чтобы смотреть поверх голов столпившихся людей.
– Что это за парад? – спросил Дидье, кивнув на толпу, шестовавшую мимо чайной.
– Это Джозеф! воскликнул Прабакер. – Джозеф и Мария. Смотрите, вон они идут!
Действительно, к нам приближались медленным торжественным шагом Джозеф и Мария в окружении родственников и друзей. Перед ними буйствовала целая орава ребятишек, танцующих с необузданным, чуть ли не истеричным воодушевлением. Некоторые из них имитировали движения кинозвезд в танцевальных сценах их любимых фильмов, другие отчебучивали танцы собственного изобретения или совершали акробатические прыжки.
Слушая оркестр, глядя на детей и думая о Тарике, по которому я успел соскучиться, я вспомнил случай, произошедший со мной в тюрьме, в замкнутом мире, существующем отдельно от большого. Меня перевели из одной камеры в другую, что было в порядке вещей, и я обнаружил на новом месте крошечного мышонка. Это существо каждую ночь проникало в помещение через сломанную решетку вентиляционного отверстия. В одиночной камере у тебя вырабатываются два полезных свойства: терпение и настойчивость в достижении цели. Применив эти свойства, я с помощью маленьких кусочков еды за несколько недель приручил мышонка, и он стал есть прямо из рук. Когда меня перевели на новое место, я рассказал о мышонке своему сокамернику, который до этого казался мне нормальным человеком. На следующее утро он пригласил меня посмотреть на мышонка. Он поймал доверчивое существо и распял его головой вниз на кресте, изготовленном им из сломанной линейки. Рассказывая мне, как сопротивлялся мышонок, когда он привязывал его за шею ниткой, заключенный смеялся. Его удивило, как трудно оказалось загнать канцелярские кнопки в дергающиеся лапки.
После этого случая меня долго мучал по ночам вопрос: бывают ли когда-либо оправданными наши поступки? Что бы мы ни делали, даже с лучшими намерениями, мы нарушаем естественный ход вещей и рискуем навлечь какое-либо несчастье, которого не случилось бы без нашего вмешательства. Я вспомнил слова Карлы о том, что зло бывает порождено стараниями людей изменить что-то к лучшему.
Я посмотрел на детишек, подражавших танцорам в кино и прыгавших, как храмовые обезьянки. Среди них были и те, кого я учил говорить, читать и писать по-английски. За три месяца они усвоили кое-какие языковые навыки и некоторые даже стали входить в контакт с иностранными туристами, выполняя те или иные поручения. Я спрашивал себя, не были ли эти дети такими же мышатами, приучившимися есть с руки? Не воспользуется ли судьба их доверчивой невинностью и не постигнет ли их горькая участь, которой они избежали бы, если бы я не вмешался в их жизнь? Какие несчастья и душевные травмы ожидают Тарика только потому, что я подружился с ним и научил его кое-чему?
– Джозеф избил свою жену, – объяснил Прабакер, когда пара приблизилась к нам. – А теперь, видите, какой праздник!
– Если они устраивают такие парады всякий раз, когда муж избивает жену, то представляю, какое будет гулянье, если кого-нибудь убьют! – отозвался Дидье, изумленно вздернув брови.
– Он зверски избил ее, когда был пьян, – проорал я ему в ухо, стараясь перекричать шум и гвалт, – и за это был сурово наказан не только ее родственниками, но и всеми жителями трущоб.
– Я тоже самостоятельно побил его очень хорошо палкой! – похвастался Прабакер в радостном возбуждении.
– Но в последние месяцы он не пил, усердно работал и сделал много полезного для всего поселка, – продолжал я. – Это было частью его наказания, а для него также способом вернуть себе уважение соседей. Пару месяцев назад жена простила его. Теперь они вместе накопили некоторую сумму, позволяющую им уехать на время и отдохнуть.
– Ну что ж, людям случалось праздновать вещи и похуже, – резюмировал Дидье, слегка извиваясь всем телом в такт барабанам и флейтам заклинателей змей. Да, чуть не забыл. Относительно этого Хасана Обиквы существует одна примета, о которой ты должен знать.
– Я не верю в приметы! – прокричал я под завывание дудок и барабанный бой.
– Не смеши меня! – отозвался он. – Все люди суеверны и верят в приметы.
– Это фраза Карлы.
Он нахмурился, сжав губы и напрягая память.
– Да?
– Да-да. Это ее слова.
– Удивительно, – пробормотал он. – Я был уверен, что это мое. А ты точно знаешь?
– Да, я слышал это от нее.
– Ну ладно, как бы там ни было, примета заключается в том, что человек, который при знакомстве с Хасаном называет свое имя, впоследствии непременно становится его клиентом – либо живым, либо мертвым. Поэтому никто не представляется ему при первой встрече. Надеюсь, ты не сказал ему, как тебя зовут?
Толпа вокруг нас взревела еще громче, когда Джозеф и Мария приблизились. Я обратил внимание на сияющую, храбрую и полную надежды улыбку Марии и пристыженный, но решительный вид Джозефа. Она похорошела, коротко подстриженные волосы были уложены в красивую модную прическу, гармонировавшую с платьем современного покроя. Джозеф заметно похудел, стал стройнее, здоровее на вид и привлекательнее. На нем была голубая рубашка и новые брюки. Муж с женой шагали, прижавшись друг к другу и сцепив пальцы всех своих четырех рук. За ними шли их родственники, растянув голубую шаль, в которую окружающие бросали монетки и записки с пожеланиями.
Прабакер не мог усидеть на месте. Соскочив со скамьи, он присоединился к людям, дергавшимся и корчившимся в танце. Шатаясь и спотыкаясь на своих платформах, он тем не менее выбрался в центр круга, разведя руки в стороны, чтобы не потерять равновесия, как человек, переходящий по камням через ручей. Он смеялся, вихляя бедрами и кружась в своей желтой рубашке. Бурлящая лавина, катившая к выходу из трущоб, захлестнула и Дидье. Он удалялся от меня, изящно покачиваясь под музыку, пока не стали видны лишь его белые руки, воздетые над темными курчавыми волосами.
Девушки горстями бросали в толпу лепестки хризантем, которые взлетали ввверх сверкающими белыми гроздьями и осыпали всех нас. Проходя мимо чайной, Джозеф посмотрел мне прямо в лицо. Глаза его горели под нахмуренными бровями, но на губах играла счастливая улыбка. Он дважды кивнул мне и отвел взгляд.
Джозеф, конечно, не мог знать этого, но своим простым кивком он ответил на вопрос, мучивший меня и отзывавшийся в мозгу тупой болью сомненья с тех самых пор, как я бежал из тюрьмы. Джозеф был спасен, об этом говорил его взгляд и его кивок. Он был охвачен лихорадкой возродившегося человека, в которой смешивались стыд и торжество. Эти чувства взаимосвязаны: стыд придает торжеству смысл, а торжество служит вознаграждением стыду. Мы все спасли Джозефа, сначала став свидетелями его стыда, а затем разделив с ним его торжество. И произошло это благодаря тому, что мы действовали, мы вмешались в его жизнь, ибо спасение невозможно без любви.
