Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы
– Потерял, солдат. Грех на мне. Но ты должен понять – там была такая заварушка... – «Почти как сейчас», – промелькнуло в голове Ластычева, но он оборвал свои воспоминания. Знал, что ни к чему хорошему это не приведет. – А потом наш командир полка, подполковник Севастьянов, вручал мне орден.
Ну, знаешь, такая звездочка – вешается на грудь. Понимаешь, о чем я!
Ваня кивнул. Он шел за странным стариком, на плече у которого болтался автомат, и вдруг подумал, что ему очень хочется взять его за руку. Так было спокойнее. Недавний страх рассеялся, как пороховое облачко выстрела, который едва не стал роковым.
– Вот так... Командир был от бога, – сказал Ластычев, подумав: «Ею бы сюда. Уж если он бы не смог разобраться во всей этой ерунде... Во всем этом ИДИОТСТВЕ...»
– Тогда пиши пропало, – добавил он вслух, не замечая, где кончаются мысли и начинаются слова.
Редкий подлесок закончился, и они вышли на открытое пространство. До берега оставалось немногим более двухсот метров.
– Эй! – услышали они крик.
Ластычев резко обернулся, рука схватилась за автомат. Он заметил, что Ваня быстро спрятался за него, и усмехнулся.
– Не бойся, солдат! Тебя я не потеряю.
– Папа... – сказал Ваня и...
Он не рванулся навстречу, не закричал в ответ. Он не выглядел обрадованным. Наоборот, он уцепился за рубашку Ластычева и прижался к его плечу.
– Папка твой? – Ластычев перевел взгляд с фигуры, бежавшей к ним и размахивавшей руками, на мальчика. – Ага, ну понял... Не дрожи, солдат! – сказал он и увидел, что лицо мальчика сморщилось, из глаз потекли слезы.
– Это... Ты это... Ефрейтор! – рявкнул он. И это подействовало. Мальчик вытянулся по стойке «смирно» и перестал дрожать. Почти перестал. – Отставить слезы! Разберемся.
Он опять посмотрел на приближающегося мужчину, зачем-то щелкнул пальцами и стал ждать.
Николай, увидев, что никто не собирается от него убегать, перешел на шаг.
Голос, прочно засевший в голове, как рыболовный крючок – в пальце, изменился. Он изменился за последние несколько минут. Он по-прежнему был очень властным и мог причинить чудовищную боль, но теперь в нем не слышалось былой уверенности.
Он паниковал. Кричал и срывался на визг. Он чего-то боялся. И, кажется, Николай знал чего. Точнее, КОГО боялся этот голос.
«Ваню!» Эту мысль он постарался спрятать как можно глубже, даже не в голове, а где-то в шее, но все равно опасался, что мстительный голос рано или поздно ее найдет. Обнаружит и... разозлится еще сильнее. Когда он понял, что бессмысленно пытаться открыть дверь в дальнем углу бункера, голос приказал ему вернуться наверх, засесть в кустах рядом с будкой и ждать.
Николай послушно ждал, и голос щадил его. Голова болела, но не сильно. Не ТАК сильно, как полчаса назад. Голос... словно берег его, не хотел расходовать понапрасну.
Николай сам не знал, сколько просидел под кустом – в каком-то странном сумрачном оцепенении. Он чувствовал себя машиной, работающей на холостых оборотах – двигатель тарахтит, но особо не старается. Работает ровно настолько, чтобы не заглохнуть.
Так и он. Сидел, тупо уставившись в одну точку, ожидая приказа, он не слышал биения сердца, не замечал, чтобы грудь вздымалась, наполняя легкие воздухом, ноги от долгого сидения в неудобной позе не затекали, руки... были чужие, как две деревяшки. Голос не хотел, чтобы он двигался, и он не двигался.
Сколько это продолжалось, Николай не знал. Внезапно он услышал: «Сейчас!», и вслед за этим раздался выстрел. Выстрел будто послужил сигналом: чему-то нехорошему и злому. Голова Николая снова стала чистой, как белый лист. А потом на него кто-то выплеснул пузырек черной туши.
Лист мгновенно пропитался черной краской, середина покоробилась, и уголки загнулись... Николай вскочил и бросился вперед, на шум выстрела.
Он даже и не думал, что эта реакция выглядит совершенно неестественной – по крайней мере, для него. В другое время, услышав выстрел, он бы поспешил убраться куда подальше, но сейчас... Этот звук не был для него пугающим – только ориентиром.
Он бросился в сторону карьера и, не добегая нескольких десятков метров до ворот, свернул налево, на крутой спуск, уходивший к Оке.
Он бежал во весь дух, пока не увидел Ваню и с ним – какого-то старика в выцветшей рубашке защитного цвета. Старик бодро шел впереди, а Ваня – следом за ним. Они шли прямо к берегу, и...
Николай понял, чего от него хотят. Он закричал: «Эй!», и странная парочка остановилась.
На мгновение он сбился с шага, как лошадь, у которой застрял в подкове здоровенный камень... «Но... Это же... Ваня? Он ведь – мой...»
Боль хлестнула, обожгла мозги – или то, что от них осталось. Ему казалось, что он вдыхает запах паленого, но не снаружи, напротив, эта вонь идет изнутри, из черепа, вырывается из ноздрей, как огненные фонтаны из головы Змея Горыныча, летит вместе с пеплом и сажей... с маленькими комками его поджаренного серого вещества.
Николай обхватил голову руками и застыл на месте. Затем его ноги помимо воли сделали три неуверенных спотыкающихся шага, и он снова помчался вперед.
– Чего это с ним, солдат? Отставить... ефрейтор, – тихо, в сторону сказал Ластычев.
Ваня не ответил. Он с опаской выглядывал из-за плеча комбата.
– Что это он за голову хватается?
– ОНО говорит с ним. ОНО приказывает...
– Слушай, парень, – Ластычев не сводил глаз с бегущего мужчины, – объясни мне наконец, кто такое это ОНО? А? Про что ты мне постоянно толкуешь?
– ОНО... – Ваня и сам не знал, что такое оно. Он не знал ЕГО сущности и не знал нужного слова, которым следовало ее обозначить. Он немного подумал и добавил. – Радио.
– Ага. – Старик оказался понятливым. Ваня даже не ожидал, что он так легко согласится. – Значит, у твоего папки в голове работает радио? Правильно?
– Да...
– Ну что же, это бывает, – спокойно сказал комбат. – Один мой приятель по училищу тоже после контузии стал слышать радио в голове. И все бы ничего, конечно... Наверное, это даже удобно – не надо таскать с собой приемник, не надо тратиться на батарейки, настроился и сиди слушай. Оперу там какую... Или балет... Но моему приятелю это радио говорило такие вещи, что в конце концов он...
Николай был уже близко. Он увидел, что никто от него убегать не собирается, и перешел на шаг.
– Потом расскажу, – шепнул комбат и громко сказал: – Добрый день! Искупаться задумали?
Николай остановился, опешив. Точнее, опешил не он, а голос. Голос четко видел Ваню (скорее, его сияние), мог хозяйничать в голове у его отца, но он не замечал причины внезапного беспокойства Николая Рудницкого.
Он пытался нащупать своим радаром причину этого беспокойства и ничего не видел. Николай стоял рядом с ЦЕЛЬЮ, но не реагировал на нее, а отвлекался на пустоту...
– День добрый! – ответил Николай, чувствуя, что словно кто-то помогает ему листать книгу памяти с опаленными страницами, неизвестно каким чудом оставшуюся у него в голове.
Наконец нужная информация была найдена. «Борис... Кажется, Борис... Обходчик на переезде...»
Голос снова и снова пытался увидеть этого Бориса, но наталкивался на пустоту.
– Вода уже теплая, – говорил Ластычев. – Можете залезать смело, не боясь. Иван Купала уже прошел. Знаете, такой языческий праздник, когда папоротник цветет? Ну, в наших краях он цветет долго, чуть ли не две недели. Цветки такие крупные, фиолетовые, с ладонь величиной. Я нарвал целый букет и поставил на стол в своей избушке. Заходите как-нибудь, полюбуйтесь.
Голос тщетно пытался понять, что происходит. Он чувствовал реакцию Николая на что-то. На что-то, чего он видеть не мог. Почему?
Что это было? Могло ли оно помешать? Или помочь? Голос не понимал. Он решил, что правильнее будет немного ослабить контроль, предоставить Николаю самому разобраться в ситуации.
– Что вы несете? Какой папоротник? Какие цветы? Сынок, пошли домой. – «Задача» выскользнула из головы, как монета– из дырки в кармане. Николай снова стал нормальным, впрочем, голос не сомневался, что подчинить его своей воле будет так же просто, как нажать на педаль газа. – Что у тебя... с лицом?
Он протянул руку, Ваня всхлипнул и отступил на шаг, но Ластычев, напротив, не тронулся с места.
– Папоротник... Цветочек такой. Красивый такой цветочек. Не видели ни разу?
Николай поморщился, от обходчика пахло дешевым табаком и перегаром.
– Папоротник не цветет. Он размножается спорами. Ластычев бросил быстрый взгляд на его протянутую руку и заметил ободранные костяшки пальцев.
– Правда? Не цветет? Удивительно. Значит, и носы тоже сами не бьются?
– Какие носы? – повысил голос Николай. – Что вы хотите этим сказать?
– А руку ты небось случайно ушиб. Об дверь туалета, когда чересчур громко пукнул?
Это переходило всякие границы.
– Пошел вон! – прошипел Николай. И обратился к сыну: – Пошли домой, Ваня.
– Ефрейтор, на месте! – скомандовал Дастычев. – В общем, так, дорогой товарищ! Мы с Ваней немного прогуляемся. Помните, как в песне... «Мы на лодочке катались...» А вы помашите нам с берега. В противном случае я буду расценивать вас как неприятельского солдата на оккупированной территории.
