Роберт Маккаммон - Всадник авангарда
В такую погоду, подумал Мэтью, хороший хозяин собаку из дому не выгонит. И Смерть тоже не станет болтаться в морозную ночь под открытым небом.
Сразу за мостом размытой полосой промелькнул город. Мэтью вроде бы заметил несколько лавок, какие-то беленые дома, церковь, кладбище, конюшню, таверну с освещенными окнами и длинное здание с трубами — нечто вроде мастерской или фабрики. Как бы там ни было, а город вынырнул и в следующую же секунду скрылся.
Карета ехала дальше. Джаспер Оберли проснулся и тоже посмотрел в окно.
— Уже недалеко, — заверил он Мэтью в ответ на вопрос пусть не прозвучавший, но напрашивающийся, поскольку даже в карете с мягкой обивкой на такой каменистой дороге заднице изрядно доставалось. А в данной ситуации Мэтью и правда чувствовал себя последней задницей.
Да впридачу грабителем старика, пусть даже Оберли считал самого лорда Мортимера старым разбойником.
Карета свернула и пошла в атаку на крутой подъем. Атака, однако, захлебывалась — Мэтью и слышал, и ощущал, как скользят колеса по обледенелой щебенке и как лошади из последних сил стараются повиноваться кнуту, хотя их копыта разъезжаются в разные стороны.
— Но! Но! — орал кучер из-под своих одежек. Щелкал кнут, карета сотрясалась, но не двигалась с места. Наконец кучер прекратил борьбу и сдал назад — Мэтью понял это по тому, что карета соскользнула по круче, и когда остановилась, раздался глухой стук острого конца тормоза, всаженного в мерзлую землю — насколько глубоко можно было его всадить.
— Н-ну, — сказал Оберли тоскующим голосом, — похоже, что мы…
— Не забраться нам в такую мерзкую гололедицу! — В окно втиснулась закутанная голова кучера, слегка напугав пассажиров. — Лошади не тянут!
— Похоже, что мы прибыли, — закончил Мэтью фразу Оберли. Кучер убрал голову и занялся лошадьми, насколько это было возможно.
Закутавшись в плащ от злобных укусов холода и подхватив кожаную сумку с вещами на два дня, Мэтью пошел вверх вслед за Оберли. Под ногами захрустел наст, ледяной дождь, усиливаясь, чаще забарабанил по закругленным полям его треуголки. Ботинки скользили, и не раз Мэтью был очень близок к тому, чтобы в буквальном смысле ударить лицом в грязь.
Поднявшись на вершину холма, он увидел за деревьями большой — даже можно было бы сказать «огромный» — особняк. Светилось несколько окон, но немного, а остальные были абсолютно черны. Из остроконечных крыш торчали с десяток каминных труб, но дымили только две.
Если можно сравнить здание с живым существом, то это было явно издыхающее чудовище. Подойдя ближе, решатель проблем увидел окружившие особняк сухие деревья, мокрые черные камни, затененные коричневой паутиной сухих безлиственных лиан, будто сплетенной пауком чудовищных размеров. Мэтью подумал, что одну ночь в таком доме он еще согласится провести, но две? Спасибо, нет.
Они подошли к входной двери. Оберли дважды стукнул дверным молотком, выполненным в виде куска угля. Продолжал литься ледяной дождь, покрывая коркой плащ Мэтью. Наконец изнутри отодвинули засов, дверь открылась, и выглянула худощавая женщина с тугим пучком седых волос и грустными, но настороженными глазами. Она была в черном платье с серой оборкой, и в руке держала тройной подсвечник.
— Я привез гостя, — сказал Оберли.
Это простое объяснение, похоже, сказало женщине о многом. Служанка с лицом, похожим на сморщенный кошелек, кивнула и отступила в сторону, освобождая проход.
— Позвольте, сэр, я отнесу? — предложил слуга, вышедший вперед из мрака с собственной свечой, забирая у Мэтью сумку с вещами. Еще он помог Мэтью снять плащ, принял треуголку и удалился.
— Как он, Бесс? — спросил Оберли, когда дверь закрыли и снова задвинули засов.
— Уходит, — ответила женщина, выдавив это слово сквозь щель тонких сухих губ.
— Тогда мы пойдем к нему. Так ведь, мистер Корбетт?
— Да.
Разве у него был выбор?
— Бесс, сделайте мистеру Корбетту горячий чай. И, пожалуй, тарелку кукурузных лепешек с ветчиной. Уверен, что наш гость проголодался. — Женщина ушла из прихожей, а Оберли взял со стола оловянный подсвечник с горящей свечой и сказал: — Прошу пожаловать за мной.
Это прозвучало не как приглашение, а как призыв к выполнению мрачного и трудного долга.
Вслед за Оберли Мэтью прошел через коридор, уставленный рядами доспехов. В шлемах и нагрудниках отражалось пламя одинокой свечи. Мэтью подумал, что подобная стальная одежда защищала прикрытое ею тело от рубящих и режущих ударов, но телу лорда Бродда Мортимера сейчас помочь не могла бы. В доме ощущалась гнетущая тяжесть болезни, какая-то безнадежность, и Мэтью чувствовал, как она заражает его самого.
Трудно было не заметить головы лосей и диких кабанов на стене, выставку перекрещенных клинков и коллекцию мушкетов под стеклом. Когда-то лорд Мортимер был охотником, человеком стремительного действия. Но сейчас насмешливо тикали в углу большие напольные часы, и каждая секунда его жизни уходила с отчетливым щелчком, громким, как выстрел.
Коридор расширился, открываясь на лестничную площадку. Мэтью вышел туда вслед за Оберли. Слуга повернул ручку двери, и Мэтью за ним вошел в спальню, где даже самый деликатный свет раздражающе резал глаза.
По периметру комнаты горели несколько свечей. Она была весьма просторна, на полу лежал красный ковер с золотой каймой. Мебель стояла темная и тяжелая, потолок был высок, балки открытые, и с них свешивались флаги с эмблемами, очевидно, различных торговых предприятий лорда.
Стены украшали большие картины. Вот трехмачтовый корабль борется с волнами на фоне лунного неба, вот четверо джентльменов увлеклись какой-то карточной игрой, и на столе перед ними — груда золота. Кровать на четырех столбах стояла так далеко от двери, что, казалось, требуется карета, чтобы к ней доехать. А возле кровати помещалось черное кожаное кресло, освещенное свечами, и из этого кресла навстречу вошедшему за Оберли Мэтью встал человек с серебристыми волосами и в сером костюме.
— Доктор Захария Баркер, — представил его Оберли. — Последние дни он неотлучно находится при моем господине.
Мэтью и Оберли приблизились к кровати. Баркер, мужчина лет шестидесяти на вид, в очках с квадратными линзами, обладал худощавой фигурой и прямой осанкой. Его серебристые волосы рассыпались по плечам. У него была резкая челюсть и прозрачные голубые глаза человека с разумом юноши. Не местный врач, решил Мэтью. Скорее всего, из Бостона, а возможно, привезен сюда из самой Англии.
— Добрый вечер, — сказал Баркер, кивая Мэтью и одаривая его пытливым, но вместе с тем доброжелательным взглядом. — А вы?..
— Мэтью Корбетт, к вашим услугам. — Мэтью принял его руку и ощутил силу, которая лет десять назад могла бы любого человека поставить на колени.
— Ага. Приехали из Нью-Йорка противостоять Смерти, я полагаю?
— Если я правильно уяснил свою задачу, то да.
— Что ж, да будет так. — Быстрый и резкий взгляд на Оберли. — Чушь и невероятный стыд, но уж что есть.
— Корбетт? — И снова: — Корбетт?
Прошелестевший его имя голос звучал как сухие камыши на ветру. Как одинокое эхо в пустой комнате. Как постукивание костей на дне пустой суповой миски. Как самая грустная нота, исполненная на скрипке, как тихий скулеж перед всхлипыванием.
— Ответьте лорду Мортимеру, — предложил доктор Баркер, кивнув в сторону кровати.
Мэтью пока еще не взглянул на кровать, оттягивая этот момент, сколько мог. Хотя он знал, что там, между простыней и красным покрывалом, есть нечто, мозг еще не дал глазам разрешения это видеть.
Сейчас он повернул голову на несколько дюймов влево и посмотрел на богача. Может ли плоть, мышцы и жилы расплавиться, но при этом продолжать цепляться за кости? Может ли кожа превратиться в вязкую жижу, блестящую, усеянную темными пятнами, как начинающая гнить переспелая груша? Видимо, да. На измененной коже — язвы под повязками, причем настолько большие, что их не прикрыть ни пластырем, ни целительной материей. Много — не сосчитать.
Лорд Мортимер, очевидно, сильно сдал со времени последней охотничьей экспедиции, потому что таким иссохшим палочкам никак не удержать мушкет или даже горсть мушкетных пуль, а обтянутым кожей ногам скелета не вынести даже теперешний невесомый каркас. Паучьи руки сложены на груди, выше — извитые вены на морщинистой шее и мертвенное лицо с седой щетиной бороды. На этом лице нос был готов провалиться внутрь, губы побелели от какой-то мази, предназначенной для смягчения боли от свежих красных ранок в углах рта, а из-под кочек редких белых волос и покрытого испариной лба с ужасом и надеждой уставились на Мэтью два глаза. Левый — темно-карий, правый скрылся под светлым перламутром бельма.
Запах болезни, ощутимый еще на входе в комнату, здесь усиливался так, будто под самый нос подсунули тарелку с гнилым мясом. Разглядывая руины лица лорда Мортимера, Мэтью забеспокоился, что такого запаха может не выдержать долго. Мелькнула ужасная мысль, и впилась занозой: не так ли и ему придется заканчивать свои дни? Не дай Бог хоть один миг прожить в виде такой развалины, источающей вонь болезни, мочи и кала, будто зеленым ядовитым туманом повисшую вокруг кровати.
