Александр Проханов - Виртуоз
Урал испытал прикосновение сталинской длани. Нигде нет такого скопления великих заводов и лабораторий, научно-исследовательских институтов и университетов. Космическое производство. Ядерные центры и атомные станции. Ракетные и танковые заводы. Все виды металлургии. Оптика и лазеры. Города, открытые и зарытые, — средоточие невиданных трудовых дерзаний, итогом которых стали армады танков, перемоловших фашизм, ракетно-ядерный щит, заслонивший Советский Союз от беспощадной мощи Америки. Разве эта «сталинская модернизация» стала возможной лишь на костях последнего Императора? «Красная империя» Сталина требовала для своего возникновения казни в Ипатьевском доме? Или связь того и другого не поддается линейному исчислению, сложнее причинно-следственной зависимости? Царь-Святомученик, последний монархист романовской империи, передал имперское знамя Красному монарху Иосифу, и тот водрузил это знамя на немецком рейхстаге, завершив русско-германскую войну 14-го года?
Демонизм Урала обнаружил себя в явлении Ельцина. Из уральских подземелий и штолен, из Медной горы явился Горыныч Ельцин. Он разрушил Ипатьевский дом, еще раз символически расстреляв царя Николая, — вторично уничтожил империю Романовых. А потом разрушил «красную империю» Сталина. Дважды Урал переламывал с хрустом позвоночник русской истории, открывая в ней «черные дыры», зияющие Ганины ямы. И вновь мистические силы русской судьбы, незримые ангелы русской государственности высаживали на обугленных, изъеденных кислотой склонах штольни белые лилии Воскрешения. А я? Моя в этом роль? Припадаю к тебе, Урал».
Так думал Алексей, созерцая отроги гор, розовые от цветущего шиповника, и казалось, из горных расщелин поднимаются пламенные знаменосцы, машут вслед огненными полотнищами
Приехав в Екатеринбург, Алексей под благовидным предлогом избавился от сопровождавшего его полковника. Добросовестный служака и сам спешил в администрацию города, чтобы поведать о злоключениях необычного странствия. Алексей был рад освободиться от опеки. Поймал проезжавшее мимо такси:
— Привезите меня в Храм на Крови, — попросил он таксиста.
— Вот ведь какая история,— рассуждал по дороге таксист, — Ельцин Ипатьевский дом разорил, потому что царя ненавидел. А потом сам царем стал и Храм на Крови поставил. У нас в России царем интересно быть. Сначала тебя расстреляют, а потом святым сделают, а потом опять на помойку выбросят. Мой дед говорил: «Перенесение порток с гвоздя на гвоздок». Такие дела.
Они кружили по городу, кипучему и богатому, с обилием архитектурных стилей, где довоенный конструктивизм соседствовал с помпезным сталинским ампиром, брежневская пуританская архитектура прорастала буржуазными зданиями с затейливыми башенками и колонками, и повсюду, в просветах домов, золоти лись купола церквей.
— Ну, вот вам и Храм на Крови. Только чьей тут кровушки больше, царской или народной, это никто не скажет, — произнес таксист, высаживая Алексея в указанном месте. Алексей вышел и остался стоять перед белоснежным, стройным, с обилием византийского золота, храмом.
Сооружение покоилось на высоком гранитном цоколе и имело два уровня, нижний и верхний, и два входа, ведущие в нижний и верхний храмы. Кругом было не людно, не докучали назойливые автомобили. Оказавшись перед храмом, с первого мгновения Алексей ощутил таинственную зыбкость пространства, в котором высились белоснежные стены, круглились золотые купола, струились на солнце кресты. Воздух слабо трепетал, неслышно содрогался, незримые струи налетали на стены храма, отраженные, свивались в завитки и кольца, уносились вспять. Казалось, храм был подвержен непрерывным приливам и отливам, выдерживал натиск бескрайнего океана, противостоял упорным стихиям.
Вглядевшись в белокаменные стены, в гранитное основание, в солнечное золото кровли, Алексей обнаружил, что они не до конца материальны, наполовину прозрачны. Сквозь них просвечивало иное сооружение, бестелесно-голубое, как лунный свет. Призрачный дом, созданный из голубых теней, скрывался внутри храма, как в коконе, находился под защитой его мраморной, гранитной, золотой оболочки. Дом был одноэтажный, с подвальной частью, украшен каменным орнаментом, с округлым арочным входом. Алексей понял, что это дом Ипатьева, разрушенный в своем материальном виде, но уцелевший в бесплотном, идеальном образе.
Дом словно плавал внутри храма, как зародыш в яйце. Его первый этаж помещался в пространстве верхней церкви, а подвал опускался в глубину церковного цоколя. Этот внутренний, сокровенный дом также был прозрачен. В нем просвечивали гостиная, столовая, спальные, парадная лестница, зеркала и люстры, картины на стенах.
Все это лишь угадывалось, туманилось, как в потоках воды, покрывалось размытой рябью. Сквозь рябь вдруг появлялись обитатели дома, бестелесные, как тени на занавесках, — мужчина и женщина, четыре барышни, мальчик. Алексей догадался, что это была царская семья, но не мог объяснить, явлена ли она душами, не желавшими покидать последнее земное пристанище, или это отражения, сохраненные развешенными по дому зеркалами и живущие по законам нематериального мира.
Он стоял перед храмом и испытывал головокружение, какое бывает при мысли о бесконечности. Или от долгого всматривания в глубину звездного неба, когда в черных пустотах среди лучистых звезд обнаруживается мерцание удаленных светил, а среди них проступают туманности галактик, а в этих туманностях брезжат прогалы, уносящие твой взгляд в беспредельные глубины, и то телескопическое удаление миров, анфилада беспредельных пространств вызывает помутнение разума.
Он понимал, что пространство, в котором совершилось убийство, давно отлетело. Земля в своем осевом вращении, в круговом движении вокруг Солнца, в полете вместе с Солнцем к созвездию Лебедя, давно оставила тот крохотный объем Вселенной, где размещался роковой подвал, — царь нес на руках цесаревича, царица, боясь оступиться, держалась за холодные стены, царевны, приподымая подолы платьев, нащупывали ступени. Но случившееся в подвале убийство гналось за Землей, не отпускало Землю, догоняло ее. Пули, выпущенные из револьверов в царя, летели вслед за Землей, настигали живущие на ней поколения, порождали бесконечные убийства и бойни. Земля, охваченная убийствами, мчалась во Вселенной, оставляя кровавый след.
Храм, возведенный на месте убийства, служил ловушкой для пуль. Собирал под золотыми куполами выпущенные убийцами пули. Не давал им разлететься. Спасал живущие на земле поколения. Запрещал пулям распространяться по Вселенной. Этим и объяснялась вибрация, окружавшая стены храма. Протуберанцы и вихри, отраженные от белокаменных стен.
— Пойдите, помолитесь Святомученикам. Они вам помогут, — произнесла проходившая мимо женщина в платке и долгополом платье. Ее немолодое лицо было красиво, с тонким носом и бледными синими глазами, в которых было столько доброты, просветленной веры, преодоленных испытаний и мук, что у Алексея возник благодарный отклик, ощущение, что она возникла неслучайно, послана, чтобы пригласить его в храм. Он поклонился ей, поднялся по лестнице и вошел в церковь.
Здесь было солнечно, лучисто, чудесно. Светящаяся высота снопами голубых лучей подхватывала душу и возносила к своду, на котором то ли были начертаны воздушными красками, то ли прижались пушистыми крыльями золотые и белые ангелы, большеглазые, изумленные, страстные. Иконостас был фарфоровый, покрыт глазурью, льдисто-драгоценный. В нем свободно и обширно поместились иконы царских мучеников, писанные жарко и истово, словно ликам было тесно в фарфоровом обрамлении, и они всей красотой и силой стремились выйти из фарфоровых рам и оказаться среди гулкого, пронизанного лучами пространства. Очутившись в этом живом и трепещущем воздухе, в переливах и волнениях света, Алексей испытал внезапное волнение, подобное страху и восхищению. Будто со всех сторон — из купола, из расплавленных солнцем окон, из каждой ало-голубой, изумрудно-золотой иконы летели в него брызги света, вспышки лучей, зеркальные полыхания. Каждое касание света меняло его. Преображало личность, данную ему от рождения, в иную, сотворяемую в лучистых потоках. Будто он отражался в этих волшебных зеркалах, приобретая внутреннее сходство с царем и царицей, прекрасными царевнами и отроком.
— Вот, возьмите свечечку, поставьте перед Царем-Мучеником, — обратилась к нему прислужница храма. Маленькая, вся в черном, с пучком восковых свечей, она подняла на Алексея голубые глаза, дивно цветущие на поблекшем лице. Он принял свечу, запалил от алой лампады. Установил в серебряном подсвечнике перед образом царя Николая. «Не прошу у Тебя ничего. За Тебя прошу у Господа. Пусть Тебя любит Господь», — мысленно произнес он неканоническую, рожденную в сердце молитву. Ему вдруг показалось, что воздух, отделявший его от царского лика, стал горячим и заволновался. Он вдруг на мгновение стал царем, обрел его зрение, память. Царь был убит в подвале, но ожил в нем, Алексее. Хрупкая свеча с золотым огоньком чудодейственно сблизила их души.
