Skinова печать - Алов Константин

Согласно штатному расписанию опер Крюков трудился в отделе оперативной разработки. Руководил отделом полковник Галкин. Величали полковника Александром Израилевичем, но в милиции сотрудникам с такими установочными данными приходится сталкиваться с трудностями. То есть, пока сотрудник молодой, его окликают исключительно по фамилии или прозвищу. В данном случае — Галкиндом.

Со временем Галкин достиг такого уровня профессионализма, что стал незаменим, сделал карьеру, и у него появились подчиненные, вынужденные обращаться к нему по имени-отчеству. А это вызывало трудности с точки зрения удобопроизношения. Пришедший тогда в отдел молодой Крюков нашел выход из этой ситуации, и с его легкой руки Александра Израилевича перекрестили для языковой экономии в Сан Ильича. Дошло до того, что некоторые в управлении пребывали в полной уверенности, что Галкина именно так и зовут. Галкин не остался в долгу. Учитывая, что имя Крюкова мог выговорить без подготовки далеко не каждый носитель русского языка, он стал звать опера Пал Палычем. И это прижилось.

Галкин частенько приглашал Крюкова в свой кабинет, якобы для разноса. На самом деле они пили кофе, играли в шахматы и проводили рабочее время в приятной беседе. Вот как, например, сейчас. И повод был — командировка Крюкова в состав Сводной общественной комиссии по экстремизму и терроризму, сокращенно СОКЭТ.

В кабинете полковника Галкина пахло кофе и валерьянкой. И от того, какой из запахов преобладал, становилось ясно — побывал ли уже полковник на вливании у генерала или только еще туда собирается.

Утреннее вливание уже состоялось, посему кабинет наполняли ароматы кофе. На столе клокотала кофеварка. Разговор начальника с подчиненным носил исключительно академический характер.

— А знаете, Пал Палыч, — говорил полковник, прихлебывая кофе из маленькой чашки, — в Индонезии живет такой зверек, который питается кофейными ягодами. Поедает он их целиком. Кофейное зернышко в его желудке не переваривается и выходит с пометом. Так вот, местные жители собирают эти зернышки, сушат и продают. Этот сорт кофе в мире считается самым редким и дорогим.

Крюков подозрительно посмотрел на свою чашку.

— Собирают и сушат, говорите? А помыть эти зернышки они не пробовали?

Полковник Галкин рассмеялся.

— Не волнуйтесь, Пал Палыч. Такой кофе стоит не одну тысячу долларов. Мы с вами пьем йеменский «иргачиф». Тоже неплохой сорт. Настоящая арабика. Выращивается в лучших мавританских традициях.

Крюков встрепенулся, будто вспомнил что-то важное.

— Кстати, о маврах, — пробормотал он. — Мавры — это ведь арабы, а где арабы, там и евреи. Сан Ильич, вы что-нибудь слышали о профессоре Жидоморове?

Полковник Галкин о Жидоморове слышал. Тот никаким профессором, собственно, не был. Звание присвоил себе сам от имени несуществующей Академии общественно-патриотических наук.

— Жидоморов — странная фамилия. Слишком уж одиозная. Наверняка ненастоящая, и он ее сам придумал, — высказал предположение Крюков.

— Вы, Пал Палыч, правы, но только отчасти. Фамилия это, конечно, не его. Но она настоящая. Слово «жидомор» к национальному вопросу никакого отношения не имеет. Оно даже у Даля в словаре имеется. На Руси в старину жидоморами называли жадных людей, которые морят голодом своих близких и холопов. И фамилия, от него производная, иногда встречается. Наш профессор нашел где-то женщину с такой фамилией, чуть ли не бомжиху запойную, привез в Москву и женился на ней. Якобы из любви к истории Отечества.

— А потом развелся?

— Опять не угадали, Пал Палыч, — усмехнулся Галкин. — Со своей супругой герой наш поступил проще и подлее. Убил он ее. Но доказать этого не смогли. Потом он основал так называемое «Языческое братство». По сути — фашистская организация на базе неоязыческих культов. Позже в нее влились остатки разгромленной «Фаланги‑88». Враждуют со всем миром, а особенно — с национал-христианами Михаила Архангельского и «Интербригадой Че».

Крюков почесал в затылке.

«Языческое братство» — это же тот самый пионерский кружок, в котором состоит Дмитрий Минаев по кличке Хорст. Интересный тип этот профессор Святополк Жидоморов, и паренек этот, Хорст, тоже интересный», — констатировал опер.

Некоторое время они дегустировали напиток, священнодействуя, как два жреца культа кофе. Наконец Крюков собрался уходить. Сан Ильич тоже поднялся из-за стола, но вдруг наклонился к сыщику и сказал очень тихо:

— Ты, Пал Палыч, в этой комиссии держи ухо востро. Она хоть и общественная, но я подозреваю, что общественность туда на пушечный выстрел не подпустят. И те гражданские, которых ты там встретишь, просто погоны свои на время в шкаф убрали. Для отвода глаз. Так что будь осторожен. Не нравится мне эта комиссия. Я и Виктора предупредить хотел, да не успел.

Крюков вышел от начальника и задумался. Из всего запутанного клубка вопросов наружу торчал лишь маленький кончик. И назывался этот кончик — Дима Минаев по кличке Хорст.

Спортзал размещался в большом просторном ангаре, но назывался он по-старому — Подвалом, поскольку все, кто здесь тренировался, вышли именно оттуда, из подвалов-качалок.

Тяжелый восьмидесятикилограммовый боксерский мешок, подвешенный к потолочной балке, ходил ходуном под ударами Хорста. Последнюю серию он выдал на полный износ. Несколько ударов в максимальном темпе, затем секундный перерыв, потом еще серия из пяти-шести ударов в полную силу. Следом снова секундный отдых. И так до изнеможения.

Пот слепил глаза. Хорст сбросил с рук шингарты — снарядные перчатки — и вытер лицо подолом майки. Он окинул взглядом зал. Народу собралось мало. Ваня с Таней в углу отрабатывали в паре технику «липких рук» и «липких ног». Игнат привел какого-то толстяка и тянул его поработать в спарринге. Толстяк был брит наголо и одет в камуфляжные штаны и черную майку со свастикой. Похоже, из скинов, но Хорст его не помнил. Может, из пополнения?

Хорст направился к тренажерам. На скамейке гонял штангу в жиме лежа немолодой человек. Немолодой — мягко сказано. На вид никак не меньше шестидесяти лет. В Подвале все звали его дядей Федором и слушались беспрекословно.

Телосложением дядя Федор напоминал античную статую Геракла. Кто он и откуда, никто толком не знал. Ходили слухи, что из вояк, отставник. Вроде даже бывший десантник или спецназовец.

— Устал мешок долбить? — спросил дядя Федор, с грохотом опустив штангу на рогульки стоек.

— Как вьючная индейская собака, — признался Хорст.

— Тогда самое время мышцу подкачать.

Дядя Федор знал, что говорит. Хорст, да и другие ребята, которые занимались в Подвале, тренировались по его методике.

«Сначала тренируй резкость, это сила плюс скорость, — учил дядя Федор. — Потом берись за выносливость. Чувствуешь, что совсем выдохся — начинай работать над техникой. Усталое тело само ищет оптимальную траекторию для удара или блока, ничего лишнего не допускает. А после этого, когда мышцы просто ноют от усталости, приступай к атлетической части. Ведь что в атлетизме главное? Последние повторения, те, что делаются через не могу. А все, что до этого — только предварительная часть. Так лучше утомить мышцы сложной, квалифицированной отработкой скорости, выносливости и техники, чем тупо гонять туда-сюда одну гантель. Когда вся полезная работа проведена, можно и немного косметики добавить. Бицепсы-трицепсы, дельту и прочий камуфляж. Для настоящего, смертельного боя это, конечно, лишнее. Но для гражданских тюфяков-пижонов вполне сойдет. На пляже перед телками выделываться».

Хорст взялся за штангу и принялся накачивать бицепсы. Сгибая руки со штангой в локтях, Хорст тянул ее не к плечам, а ко лбу, как учил Арнольд Шварценеггер. Он считал повторения, шевеля губами на выдохе. Дядя Федор это заметил.

— Никогда не считай, сколько повторений или сколько подходов ты сделал. Работай до полного изнеможения и еще через не могу хотя бы три раза.