Уоррен Мерфи - Жизнь или смерть
– Спасибо, папочка, – сказал Римо.
– Животное. Так я и знала, это настоящая скотина! – прорычала дама. Обратившись к мужу, настоящему гиганту – шести с половиной футов роста и трехсот двадцати пяти фунтов веса, прикинул Римо, – она произнесла:
– Марвин, научи эту скотину, как надо себя вести!
– Этель, – ответил великан на удивление нерешительно, – если он не хочет помогать старику, это его дело.
– Марвин, неужели ты позволишь ему безнаказанно издеваться над этим милым, чудным старым господином?! – От избытка чувств Этель кинулась к Чиуну и прижала его к своей обширной груди. – Бедный, бедный старик! Марвин, научи это животное хорошим манерам!
– Но ведь он вдвое меньше меня. Пойдем отсюда, Этель.
– Я не могу оставить этого несчастного наедине с таким чудовищем. Что за неблагодарный выродок!
Марвин вздохнул и начал приближаться к Римо. Он не станет его убивать.
Так, стукнет пару раз для острастки.
Римо поднял глаза на Марвина, Марвин посмотрел на Римо сверху вниз.
– Дай ему как следует! – вопила Этель, прижимая к груди самого опасного в мире наемного убийцу.
Ее муж тем временем готовился вступить в бой с другим, не менее опасным.
– Слушай, приятель, – мягко проговорил Марвин, опуская руку в карман, – я не хочу вмешиваться в ваши семейные дела. Понимаешь, что я имею в виду?
– Дашь ты ему как следует или только будешь болтать? – продолжала вопить Этель.
– Вы такая чуткая, чувствительная, – произнес Чиун, который хорошо знал, что крупные люди любят, когда их называют чувствительными, потому что окружающие делают это крайне редко.
– Размозжи ему голову, или это сейчас сделаю я! – вскричала Этель, крепче прижимая к груди свое сокровище.
Марвин достал из кармана несколько банкнот, и, пожалуй, это было самое разумное действие за всю его жизнь.
– Вот двадцать баксов. Помоги своему старику.
– Ни за что, – ответил Римо. – Вы же его совсем не знаете. И, скажу вам честно, вы далеко не первый, кого он обманом заставляет тащить свой багаж. Так что лучше уберите деньги.
– Послушай, приятель, теперь это стало и моей семейной проблемой. Помоги ему дотащить чемоданы, прошу.
– Марвин, если ты сейчас же не поставишь на место этого негодяя, я больше никогда не лягу с тобой в постель!
И тут Римо увидел, как лицо Марвина расплылось в счастливой улыбке.
– Ты мне это обещаешь, Этель?
Римо почувствовал, что предоставляется хорошая возможность выпутаться из этой истории, но Чиун, как всегда воплощенная галантность, произнес:
– Он недостоин тебя, о прелестная роза!
Прелестная роза всегда это подозревала. Отпустив Чиуна, она бросилась на мужа и с размаху треснула его по голове сумкой.
Римо поспешно ретировался, оставив их разбираться между собой; поглазеть на эту семейную сцену уже сбежалась толпа зевак.
– Ну, что, Чиун, доволен собой? – спросил Римо.
– Я принес немного счастья в ее жизнь.
– В другой раз лучше найми носильщика.
– Но их нигде не было видно!
– А ты хорошо смотрел?
– Люди, которые выполняют работу китайцев, сами должны меня искать, а не наоборот.
– Я сегодня вечером отлучусь, у меня кое-какие дела, – сказал Римо.
– А где мы остановимся?
Римо был явно озадачен.
– Вот об этом я как-то не подумал, – выговорил он.
– Ага, – съязвил Чиун. – Теперь ты видишь, как может быть полезен император?
Чиун был, как всегда, прав. Единственное, чего он никак не мог взять в толк, так это что их «император» – КЮРЕ – оказался в опасности и только Римо может его спасти. Если – поскольку это было еще под большим вопросом – ему удастся погасить скандал, получивший название «афера с Лигой».
Глава 6
Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии, проснулся с первыми лучами солнца, которые, отражаясь от водной глади бассейна, проникали в окно спальни; па тумбочке тихо гудела телефонная трубка. Он специально снял ее с рычага, чтобы хорошенько выспаться. Уиллард Фарджер больше не хотел, чтобы его беспокоили репортеры.
Ему потребовалось не больше часа с четвертью – а именно столько продолжалось его третье интервью, данное прессе несколько дней назад, – чтобы начисто забыть, как он сам бывало охотился за репортерами, чтобы те упомянули его имя в отчете о каком-нибудь пикнике, слете бойскаутов или благотворительном ужине, устроенном партией ради сбора средств. В те времена он лично развозил партийные пресс-релизы, рассказывал анекдоты всем подряд в редакциях «Майами-Бич диспэтч» и «Майами-Бич джорнал» и всегда с нетерпением ждал очередных номеров газет.
Иногда, когда день был небогат событиями, он мог прочесть: «Присутствовал также Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии». В такие дни он ходил по зданию окружной администрации и спрашивал всех, кто попадался ему на пути, читали ли они сегодняшние газеты. Он вечно ошивался возле комнаты прессы, высматривая, не ищут ли репортеры себе компанию, чтобы перекусить, и никогда не упускал случая угостить журналиста в баре спиртным.
Но подобный случай представлялся крайне редко, поскольку все газетчики знали его как любителя саморекламы и крайне назойливого типа. Уж если Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии, поил кого-то за свой счет, он до смерти заговаривал свою жертву и потом еще долгое время от него трудно было отвязаться.
Но одна-единственная показанная по телевидению пресс-конференция все изменила. Теперь Уиллард Фарджер выступал против правительства, имея на руках «убедительные доказательства наиболее вероломного покушения на наши свободы за всю историю страны». Он оказался в центре внимания, в мгновение ока обретя известность в масштабах станы, и потому лишь под давлением своего непосредственного начальства соглашался теперь давать интервью представителям местных газет. В конце концов, разве не он со своими разоблачениями занял всю первую полосу «Нью-Йорк таймс»?
– Нельзя игнорировать «Диспэтч» и «Джорнал», – сказал ему шериф.
Вообще-то Фарджер втайне подозревал, что шериф ему просто завидует.
Разве «Вашингтон пост» могла посвятить материал какому-то жалкому шерифу из округа Дейд?
– Не могу же я ограничивать свою популярность нашим округом, – ответил тогда Фарджер. – За две минуты общенациональных теленовостей я могу охватить двадцать один процент избирателей всей страны. Двадцать один. А что я получу с «Диспэтч» или «Джорнал»? Одну пятнадцатую процента?
– Но ты же живешь в Майами-Бич, Билл.
– Авраам Линкольн жил в Спрингфилде, ну и что с того?
– Билл, но ведь ты пока не президент Соединенных Штатов, а всего лишь один из тех, кто хочет помочь Тиму Картрайту победить на выборах и стать мэром. Так что, думаю, тебе лучше побеседовать с «Джорнал» и «Диспэтч».
– Полагаю, это мое дело, и вас оно мало касается, шериф, – ответил Уиллард Фарджер, который за неделю до этого предложил свою помощь в уборке шерифского гаража, но тот ему отказал, поскольку это могло быть расценено как использование труда государственных служащих в личных целях.
Шерифу Клайду Мак-Эдоу пришлось сдаться, однако он предупредил, что представители центральных газет уедут, а «Джорнал» и «Диспэтч» останутся, но Уиллард Фарджер не обратил на это предостережение ни малейшего внимания.
Человеку, которого показывают по центральному телевидению. не пристало слушать советы какого-то там шерифа. И Уиллард Фарджер отключал телефон, чтобы местные журналисты не могли его достать. Хорошо бы иметь незарегистрированный телефонный номер, думал он, вылезая из постели. Его бы знали только президенты Си-Би-Эс, Эн-Би-Си и Эй-Би-Си. Ну, пожалуй, еще в «Тайм» и «Ньюсуик». Нельзя было бы обойти также «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост», хотя их тираж в масштабе страны был несколько ниже, чем у журналов. Зато они имели вес в интеллектуальных кругах.
Фарджер зевнул и потащился в ванную. Там он протер глаза и умыл лицо.
Физиономия у него была довольно-упитанная, с мясистым носом и маленькими голубыми глазками; венчала все копна седых волос, которые, по его мнению, придавали ему вид сильного и умудренного опытом человека, обладающего чувством собственного достоинства.
Он посмотрел на себя в зеркало, и то, что он там увидел, ему понравилось.
– Доброе утро, губернатор, – произнес он, а когда заканчивал бритье, то уже представлял себе, что ведет заседание кабинета в Белом доме. – Удачного вам дня, господин президент, – сказал он, нанося на кожу лосьон, от которого защипало щеки.
Он принял душ и уложил волосы феном, не переставая думать о том, как хорошо было бы, если бы мир был един, в нем не было бы ни страданий, ни войн, и у каждого человека была бы своя фиговая пальма, и он сидел бы под ней в полной гармонии со всем человечеством и с самим собой.
