Роберт Стоун - Перейти грань
Возвращаясь домой, Брауны шутили по поводу уроков смеха, академий смеха, французских гувернеров, обучающих приличному смеху. Но смех и в самом деле показался Брауну ужасным. «Дух эпохи», — заметил он тогда.
— Какие новости на рынке? — спросил Браун своего молодого приятеля.
— А вы не знаете? — удивился Джерниган. — Это было интересное утро.
— Пошел вниз?
— Без всяких сомнений. Черта осталась позади.
— Это довольно странно.
Улыбка Джернигана только подчеркивала серьезность положения, Он был бледен, и ему явно было трудно дышать. Он ответил не сразу:
— Да. Это как-то необычно.
На причале в Сити-Айленд клиента Росса не оказалось. Стоял теплый солнечный зимний день. Среди швартовочных буев плавала пара лебедей, перепачканных мазутом. Браун мерил шагами настил перед зданием морского клуба в течение часа. Клиент так и не появился. Купив у торговца на улице хот-дог, он поехал в свой офис, включив в машине радиоприемник. В новостях сообщили о падении индекса Доу на пятьдесят пунктов.
В офисе он застал одного лишь Джернигана, говорившего по телефону. Положив трубку, он заглянул в кабинет Брауна.
— Звонила ваша жена.
— Просила передать что-нибудь?
Джерниган отрицательно покачал головой.
— Все разошлись по домам. Мы отключили коммутатор.
Браун вновь позвонил своему брокеру, но линия была по-прежнему занята.
Этим вечером Браун должен был принять участие в семинаре на тему «Все о продажах и качестве товаров». Он отправился туда, не заезжая домой, но оказалось, что первая лекция отменена. Браун и молодой бородач из Шотландии оказались единственными, кто появился здесь. На пару с шотландцем он пошел выпить кофе.
Молодого человека звали Огилви, и он работал на компанию «Пепсико», которая направила его в надежде перенять кое-какие методы для обеспечения качества своей продукции. Лицо Огилви полыхало гневом и, похоже, не только из-за падения курса на рынке и отмены лекции.
— Все это спек-уляция, — жаловался он, когда они сидели за стойкой «Формика» и пили кофе без кофеина. Его голос надломился на слове, как будто это была какая-то богопротивная ересь. — И абсолютно непродуктивная.
Всеобщее смятение и возбуждение вызывали у Брауна какое-то нездоровое веселье. Ему было смешно слушать шотландское хныканье Огилви.
— Может быть, — подсказал он молодому человеку, — героическая эпоха буржуазии закончилась.
Это замечание еще более омрачило шотландца.
— Вы что, социалист?
— Нет, — засмеялся Браун, — просто шучу.
Огилви изучающе посмотрел на него.
— Ну и ублюдки же они! — Его гнев не проходил. — Сами не хотят работать и не хотят, чтобы работал ты. Они презирают тех, кто занят производительным трудом.
— Как торговец, я не могу не согласиться с вами.
— Сам я инженер по образованию, — сообщил Огилви.
Браун поразмышлял над ответом, но промолчал. Уходя, он испытывал чувство облегчения. По дороге домой его мысли больше занимал этот короткий безрезультатный разговор, чем страхи, связанные с паникой на рынке. «Героическая эпоха буржуазии закончена, — думал он, — а вместе с ней пришел конец и социализму».
Когда он пришел домой, его жена и дочь смотрели вечерний выпуск экономических новостей.
— Что нового? — спросил он.
Энн повернула к нему лицо, и он увидел, что жена расстроена. Она лишь пожала плечами и не стала вдаваться в подробности в присутствии Мэгги.
— Рынок в ужасном состоянии. У них даже нет до сих пор точных цифр.
— Правда, — возбужденно добавила Мэгги. — Акции полностью обесценены.
Он засмеялся, но умолк, вспомнив, что формально они с Мэгги в ссоре.
— Иди заканчивай свои уроки, — велела Энн дочери. — Тебе завтра отправляться ранним поездом.
Когда он готовил себе сандвич с поджаренной ветчиной и сыром, ему вспомнилось, как Мэгги, еще совсем малышка, с гордостью сооружала ему такой сандвич по своей книге для маленьких хозяек и громко называла его croque-monsieur.
Он присел за кухонный стол, чтобы поесть. Энн вошла неслышно и прислонилась к перегородке.
— Мэгги меня беспокоит, — ответил он на ее внимательный взгляд.
— Конечно. — Энн согласно кивнула. — У нее сейчас такой трудный возраст. И ты много значишь в ее жизни.
— Надеюсь, она извинится до своего отъезда, — устало произнес он.
— Она написала тебе записку. И очень переживает вашу ссору.
— Наша Мэгги… — тихо проговорил он, убирая со стола. — Она больше, чем жизнь.
Составив тарелки в раковину, Браун обернулся и увидел, что жена стоит на прежнем месте, крепко сжав губы, и крутит на пальце обручальное кольцо.
— Ты чем-то расстроена, Энн.
Она натянуто улыбнулась и безвольно уронила руки. — Это всего лишь деньги, верно?
— Верно, — подтвердил он.
— Завтра нам начнут звонить.
В течение нескольких лет она приобретала надежные акции через своего брата и получала прибыль там, где другие оказывались в убытке. Браун высоко ценил ее деловые качества. Но сейчас его беспокоили не цифры.
— «Черный понедельник» ничему не научил нас. Это мое упущение.
Помолчав, она заговорила о главном, что ее волновало:
— Я не стану забирать Мэгги из школы. Если будет необходимо, я обращусь к отцу.
— Может быть, и не дойдет до этого.
— Думаешь, не дойдет?
— Мы пережили кризис восемьдесят седьмого, — напомнил он. — И пережили бы его легче, если бы не паниковали. Поживем — увидим.
Она налила себе стакан вина.
— Ты хочешь сказать, что предупреждал меня? — спросила она.
— Я не собираюсь ничего говорить. Ни слова.
— Это скажет отец.
— Пусть он говорит все, что хочет. Скажи ему, что это была моя идея. Он не может думать обо мне хуже, чем думает.
— Не такого уж он плохого мнения о тебе. Он считает, что ты хороший кормилец.
— Честно говоря, Энни, мне совершенно наплевать на то, что он считает.
Она стояла в дверях кухни, прижавшись лбом к косяку. Он подошел к ней и попытался заставить ее посмотреть на него. Она повернула к нему покрасневшее от выпитого вина лицо и закрыла глаза.
— Мне так стыдно. Я чувствую себя такой глупой.
— Мы же договорились, не так ли? Что это всего-навсего деньги.
Брауна поражала собственная беззаботность. Неизвестно почему, он начисто был лишен ощущений, которые испытывают те, кто проигрался на бирже.
— Наш проигрыш может оказаться очень крупным. — Она пыталась объяснить ему, что же произошло. — Нам придется срочно выплатить деньги. Мы будем вынуждены взять кредит и сократить расходы.
— Давай отложим это до завтрашнего утра, — предложил он легко. — На сегодня с меня достаточно.
— Больше никогда в жизни, — торжественно произнесла Энн. — Я клянусь.
— Забудь об этом, Энни, это позади. Мы начнем сначала.
Вернувшись на кухню, он налил ей еще вина, плеснул немного и себе. Обычно он не пил спиртного.
— Расслабься, Энни, и не печалься. — Он прикоснулся к ее стакану.
У нее хлынули слезы из глаз. Он тронул ее плечо и вдруг понял, что она хочет остаться одна. Он поставил свой стакан и вышел из кухни.
На ночном столике в их спальне лежала смешная открытка серии «Давай дружить», из тех, что продаются в каждом магазине канцелярских товаров. Два маленьких человекоподобных существа катили на драндулете в сторону заката. В центре стояла надпись: «Друзья навсегда!», а ниже рукой Мэгги написано: «Папе, с любовью и извинениями». К открытке прилагалась красная роза. «Несколько отвлеченное послание», — подумал Оуэн.
Он подошел к комнате дочери и постучал в дверь. Звучавшая запись «Мегадет» оборвалась, и дверь открылась.
— Едва ли кто-то еще посылает мне теперь цветы, — он шагнул за порог. — Итак, мы опять друзья?
Мэгги отводила взгляд и больше не пыталась быть дерзким ребенком.
— Да, — прошептала она.
Слегка поддразнивая ее, он пытался заглянуть ей в глаза. Она же по-прежнему избегала смотреть на него и едва сдерживала слезы. Он прижал ее к себе и почувствовал, как она превратилась в каменную статую. «Дочь короля Мидаса, — пришло ему в голову, — только без позолоты».
— В следующем месяце, — он улыбнулся и отпустил ее, — мы сходим в плавание. Как ты смотришь на это?
Она кивнула в полном замешательстве.
— Во всяком случае, мы еще увидимся утром. — Он закрыл дверь, и через секунду у Мэгги снова зазвучала «Мегадет».
В большой спальне он немного посидел перед телевизором. По бесплатному телеканалу показывали документальный фильм о Кубе. Сама по себе Куба представала в нем весьма привлекательной. В идеале она казалась тем местом, где утробный эгоизм не ставился во главу угла. Люди там могли прожить свою жизнь во имя чего-то большего, чем просто их собственная персона. Судя по фильму и бедность и покорность там ценятся так же высоко, как послушание в католическом пансионе.
