Вольфганг Хольбайн - Немезида: От полуночи до часа кошмаров
— Это почему же? — спросил Стефан. — Ты что, собираешься спать на полу? Или, может быть, на улице?
— А как мы вообще уедем отсюда? — быстро спросил я, заметив гневный блеск во взгляде Эда. Было заметно, что он уже готов выйти из себя, и у него не хватило бы юмора, чтобы проглотить обиду. Не то чтобы я так уж хотел выслужиться перед Эдом, просто именно сейчас невозможно было допустить ссоры, это было не то, что нужно для завершения этого непростого дня. — Думаю, здесь нет вокзала, или у вас другие сведения?
— Завтра утром отсюда уходит школьный автобус, — ответил Цербер. — Он вас подвезет, если вы захотите. По инструкции это запрещено, но я знаком с водителем. Я смогу замолвить за вас словечко, и тогда…
Его речь прервал телефонный звонок. Он снял трубку, приложил к уху — он все еще продолжал полировать стакан, который так и не выпустил из рук, просто переложил тряпку в ту же руку, что и стакан, при этом его большой палец залез внутрь стакана и оставил отпечаток на только что отполированном стекле, освободившейся рукой схватил телефонную трубку и зажал ее между ухом и плечом, чтобы снова освободить обе руки и заняться полировкой стакана. Мне так и захотелось спросить у Элен, нет ли такой болезни, при которой пациент не может оставить руки без движения.
— Да? — Цербер наморщил лоб, прислушиваясь, повернул голову по направлению к нам, так что трубка чуть не выскочила из-под уха. Мы все напряглись и внимательно посмотрели на него, а он все продолжал наводить лоск на стакан, внимательно прислушиваясь к почти неслышному голосу на другом конце провода.
— Да, да, они еще здесь… нет проблем… нет, конечно, все ясно… да, я понимаю… будет сделано.
— Что будет сделано? — спросила Элен, как только он повесил трубку и снова переложил стакан в левую руку.
По-видимому, Цербер не спешил отвечать. Сначала он церемонным жестом поставил стакан перед собой на стойку, неторопливо и аккуратно сложил салфетку (после чего он просто небрежно кинул ее себе за спину), перевел взгляд на нашу компанию и битую минуту смотрел на нас, прежде чем решил ответить на вопрос Элен:
— Ваша проблема улажена, друзья, — сказал он. — Во всяком случае, на сегодняшнюю ночь.
— Ах, вот как! — улыбнулась Элен, но все мы, может быть, кроме престарелого хиппи, заметили в ее голосе явную насмешку.
— Звонили из офиса фирмы, — продолжал Цербер, показывая на телефон. — Я должен отвезти вас в интернат. Кажется, там вас уже ждут.
— Ждут? Кто? — обеспокоенно спросил Эд.
— А кто звонил? — одновременно с ним спросила Элен.
— Понятия не имею, — ответил Цербер, видимо, сразу на оба вопроса. — Так или иначе, я должен сейчас же вас туда отвезти.
— А что будет с Флемингом? — спросил я.
— Понятия не имею, — повторил Цербер. — Мне велено только устроить вас, чтобы вы не беспокоились. Все будет улажено.
— Но я не думаю, что полиция… — несмело начала Элен.
— Об этом не беспокойтесь. Я все улажу, — прервал ее Цербер. — Если у них будут вопросы, мы сообщим им, где вы.
С этими словами он вытер свои ладони об свои и без того достаточно засаленные джинсы и вышел из-за стойки смешными маленькими шажками.
— Я подгоню машину. А вы пока выносите свой багаж. Иначе мы долго будем копаться с погрузкой.
Не дожидаясь ответа, он исчез за входной дверью и оставил позади себя шестерых недоумевающих потенциальных миллионеров, точнее, одного потенциального миллионера и пятерых потенциальных неудачников, которые еще не знали, что они напрасно теряют здесь время.
— Теперь я уже вообще ничего не понимаю, — упавшим голосом вымолвил Эд.
— Я тоже, — резюмировал Стефан. — Однако в одном он прав: нам не о чем больше беспокоиться. Если честно, у меня камень с души свалился. Хотя я и не знал этого Флеминга, но…
— Было бы еще хуже, если бы сейчас заявился еще кто-нибудь из офиса, — закончил я. Стефан был не единственный, у кого отлегло от сердца.
— Во всяком случае, жизнь продолжается.
— Не хотелось бы заниматься неуместным морализаторством, — вмешалась в разговор Мария. Ее голос слегка дрожал, она испуганно опустила глаза, увидев, что взгляды всей компании устремлены на нее. Если я и видел когда человека, который боится собственной смелости, то это, несомненно, была Мария, и именно в этот момент. Тем не менее она продолжала: — Мне кажется, вы все забыли, что человек умер. Боже мой, рядом с нами лежит покойник, а вы заботитесь только о том, где вы будете спать и что будет дальше?!
На несколько секунд воцарилась полная тишина, но не думаю, что это было следствием высказывания Марии. Мне показалось, что просто все (за исключением меня) были озадачены тем обстоятельством, что она вообще что-то сказала. Честно говоря, все просто позабыли, что она вообще здесь.
— Ты… ты права, — наконец вымолвила Элен. — Ты совершенно права, дорогуша. Но ничего не изменится, понимаешь? Люди умирают, а жизнь все равно продолжается.
Глаза Марии сверкнули.
— Может быть. Но тот факт, что жизнь продолжается, не исключает того, что можно проявить хоть чуточку уважения. И, пожалуйста, не называйте меня «дорогуша».
Элен заморгала скорее удивленно, нежели злобно. Возможно, ее тронули бы слова Марии, если бы она подобрала более подходящую интонацию или хотя бы более спокойную. Но голос Марии дрожал, и не от гнева, а от страха, и не перед Элен, а перед собственной смелостью.
— Как скажешь, милая, — наконец сказала Элен со слащавой улыбкой. Она демонстративно взяла свою чашку кофе, выпила остатки и встала. Быстрым и плавным движением она подхватила свою походную сумку и забросила ее за спину. Это было сделано не просто так. Все ее движения были точно рассчитаны и адресованы конкретному лицу, которое находилось здесь, среди нас. Этот совершенно особенный поворот корпуса, который выказывал ее ненавязчивую спортивную элегантность и силу и заставлял невольно сравнивать ее с эдакой голливудской красоткой, которая вот таким же движением перекидывает через плечо полотенце на теннисном корте. Элен воздержалась от того, чтобы продемонстрировать свою белозубую улыбку или откинуть со лба волосы, но все равно она была неподражаема. Я никогда не наблюдал ничего подобного ни раньше, ни, пожалуй, и после, и это движение явно было нацеленным ударом в лицо Марии. Ударом явным и болезненным. Это не добавило Элен симпатии с моей стороны, однако это показало мне, да и не только мне, что это была за штучка, Элен.
— Спокойно, друзья, — сказал Эд. Совершенно не к месту он поднял руку со сложенными в знак виктории указательным и средним пальцем, затем расцепил свои скрещенные ноги, оперся на них и решительно встал. Вслед за ним поднялись также Стефан, Юдифь и Мария, а я, сам не знаю, почему, все еще оставался сидеть. Через несколько секунд поднялся и я. Почему-то у меня было такое чувство, что именно я должен помочь нашей «серой мышке» с багажом, и не потому, что у меня был какой-то избыток вежливости, просто я был так воспитан, с чего бы мне вот так внезапно отказываться от своих привычек?
Однако, когда я уже был готов взять огромный чемодан Марии, напоминающий шкаф, к нему подошла Мария. Резким движением, словно разгневанная, она легко оторвала этот громоздкий чемодан от земли, без каких-либо серьезных усилий подняла его довольно высоко и направилась к двери. Эд нахмурил лоб, однако в этот момент ему хватило ума ничего не сморозить, а Элен изобразила на своем лице некое подобие улыбки, чем окончательно закрепила мою к ней антипатию. Я взял свою сумку, перекинул ее, пусть и менее эффектным и элегантным движением, чем Элен, через плечо и присоединился к остальной группе, которая к этому времени уже вся собралась у выхода. Решительным движением Стефан отодвинул красную штору и открыл дверь.
В помещение сразу ворвался холодный, сырой воздух. Было такое ощущение, что, подобно холоду и сырости, которые ворвались в помещение, сквозь брешь в нашей защите, невольно открытую Стефаном, устремилась сама темнота. Поспешно отогнав темные мысли, поправляя то и дело сползающую с моего плеча дурацкую сумку, я пристроился в конец нашей колонны и покорно, вслед за всеми, вышел из гостиницы.
Прежде чем выйти из гостиницы, я напоследок взглянул еще раз на закрытую раздвижную дверь, за которой лежали останки Флеминга, ожидая, пока о них кто-нибудь позаботится. Это было довольно неприятное чувство. У меня не было опыта в таких вещах, и, думаю, любой, находясь поблизости от только что умершего человека, будет подавлен, однако в этом моем чувстве было что-то другое. У меня было совершенно отчетливое ощущение, будто я оставляю Флеминга в беде, словно он нуждался в какой-то помощи, словно можно было еще что-то поделать.
Может быть, это из-за маленького выступления Марии? Мне показалось сначала, что я воспринял ее вспышку, как и все остальные, как дурацкую и неуместную, и я продолжал так думать. Но только до этого момента. Однако теперь я заметил, что ее слова на меня как-то подействовали. Пару секунд я боролся с абсурдным видением, будто вот-вот откроется раздвижная дверь и оттуда, шатаясь, выйдет обезглавленный Флеминг, чтобы упрекнуть нас в предательстве или чтобы забросать нас обломками своих костей. Я понятия не имел, насколько обидчивыми и мстительными бывают обезглавленные трупы.
