Патриция Хайсмит - Рассказы

— Нет! Не прикасайся ко мне!

Она быстро и сильно ударила его по лицу.

Виктор схватился за скулу, развернулся и пошел к стенному шкафу. Сначала он кинул жакет на полку, но потом повесил его, пошел в гостиную и бросился на тахту. Он уже не плакал, однако лежал с открытым ртом, лицом в подушку. Он вспомнил открытый рот черепахи и сомкнул губы. Черепаха очень страдала, иначе она не гребла бы с таким усердием, стараясь выбраться. Сейчас, когда он беззвучно оплакивал её, его рот снова открылся. Он поднес ладони к лицу, чтобы не замочить обивку. Прошло немало времени, прежде чем он поднялся. Тем временем мать на кухне что-то напевала. На кухне слышались ее мелкие шаги, она всегда так ходила, когда готовила. Виктор снова пощупал скулу и медленно направился на кухню.

Черепаха была вынута из кастрюли и лежала на разделочной доске. Мать, бросив на него взгляд и все еще что-то напевая себе под нос, достала нож и со стуком начала отрезать маленькие черепашьи коготки. Виктор наполовину опустил веки, наблюдая за происходящим. Ноготки вместе с кусочками кожи, приставшими к ним, мать смахнула с разделочной доски в ладонь и выбросила в мусорное ведро. Затем она перевернула черепаху на спину и тем же острым ножом принялась отделять тельце от панциря. Виктор попытался отвернуться, но не смог. Затем стали видны красные, белые и зеленоватые внутренности. Виктор почти не слышал рассказа матери о способах приготовления блюд из черепахи, которыми увлекались в Европе еще до его рождения. Ее голос был мягким, утешающим, как бы контрастируя с тем, что она наделала.

— Да не смотри ты на меня так! — внезапно взорвалась она, топнув ногой. — Что на тебя нашло, ты что, с ума сошел? Да, я думаю, так оно и есть на самом деле. Ты просто ненормальный, ты хоть это понимаешь?

Виктор не притронулся к ужину, мать не могла его заставить, даже тряхнув за плечи и пригрозив ударить. На ужин у них были бутерброды с жирной отбивной и тосты. Виктор не проронил ни слова. Он чувствовал, что отдален от матери как никогда прежде. Он чувствовал себя так, как если бы у него болел живот, однако живот у него не болел. Когда они легли спать, ему стало страшно в темноте. Он увидел мордочку черепахи многократно больше натуральной величины, ее открытый рот, ее широко распахнутые и переполненные болью глаза. Виктору захотелось шагнуть через окно на улицу и плыть по воздуху куда глаза глядят. Он захотел исчезнуть и в то же время быть повсюду. Он представил, как, ухватив его за колени, мама втаскивает его обратно, тогда как он пытается выйти в окно. Он ненавидел свою мать.

Он поднялся и тихонько пошел на кухню. Там было абсолютно темно, так как кухня была без окна. Дотронувшись рукой до подставки с ножами, он осторожно нащупал нужный ему. Он представил черепаху, разрезанную на мелкие кусочки, перемешанные с яичными желтками и залитые хересом, представил ее лежащей в кастрюле, что стояла в холодильнике.

Крик его матери нельзя было назвать тихим. Ему показалось, что у него лопнут барабанные перепонки. Второй удар пришелся по телу. Затем он снова резанул ее по горлу. Только усталость заставила его остановиться. В это время люди пытались уже взломать дверь. В конце концов Виктор подошел к двери, снял цепочку и отпер замок.

Его отвезли в большое старое здание, полное медсестер и врачей. Виктор вел себя тихо и выполнял все, о чем его просили, отвечал на все вопросы, которые ему задавали, но только на них. О черепахе его не спрашивали, а сам он этот вопрос не поднимал.

На крыльях надежды

(The Birds Poised to Fly)

Каждое утро Дон заглядывал в почтовый ящик, но письма от нее по-прежнему не было.

«У нее просто нет времени», — говорил он себе. Он перечислял в уме все, что ей нужно было сделать, — перевезти вещи из Рима в Париж, устроиться в квартире, которую она, вероятно, нашла еще до переезда, и, возможно, поработать несколько дней на новом месте, прежде чем у нее найдется время и появится желание написать ему письмо. Но вот прошли все дни, которые можно было отвести на эти дела. Потом прошло еще три дня, но письма не было.

«Надо дать ей время подумать, — говорил он себе. — Конечно, она хочет разобраться в своих чувствах, прежде чем возьмется писать о них».

Тринадцать дней назад он написал Розалинде, что любит ее и хочет на ней жениться. Это решение могло показаться несколько поспешным. Они не успели еще как следует узнать друг друга. Дон считал, что сочинил хорошее письмо, просто рассказал о своих чувствах, ни на чем не настаивая. Все-таки он знал Розалинду целых два года, или, вернее, познакомился с ней в Нью-Йорке два года назад. В прошлом месяце он снова встретил ее в Европе, полюбил и после недолгого ухаживания решил жениться на ней.

Дон вернулся из Европы три недели назад и за все это время не виделся почти ни с кем из своих друзей. Его полностью поглотили мысли и планы на будущее. Розалинда занималась промышленным дизайном, ей нравилась Европа. Если она захочет остаться в Европе, Дон тоже сможет переехать туда. Французский он знал уже довольно сносно. Фирма по инженерному консультированию «Дирксен и Холл», в которой он работал, имела филиал в Париже. Все дела можно было легко уладить. Нужна была только виза, чтобы перевезти кое-какие вещи: книги, ковры, проигрыватель, чертежные инструменты, — и он мог бы переезжать. Дон чувствовал, что еще не до конца осознал свое счастье. Казалось, с каждым днем завеса, скрывавшая прекрасный мир, чуть-чуть приоткрывается. Ему хотелось, чтобы Розалинда была рядом в тот момент, когда его очертания полностью определятся. Только одно удерживало его от того, чтобы прямо сейчас устремиться в этот счастливый мир: у него не было ее письма, чтобы взять с собой. Он снова написал в Рим, сделав на конверте надпись по-итальянски: «Перешлите по новому адресу». Возможно, она была уже в Париже, но он не сомневался, что в Риме она оставила свой новый адрес.

Прошло еще два дня, но письма не было. В ящике лежали лишь письмо от матери из Калифорнии, реклама напитков местного магазинчика и какой-то бюллетень для голосования на предварительных выборах. Он слегка улыбнулся, захлопнул почтовый ящик, запер его и отправился на работу. Поначалу он, как обычно, не испытывал огорчения. Отсутствие письма вызывало у него скорее недоумение, будто он не понимал, зачем она разыгрывает его, задерживая письмо еще на несколько дней. Затем на него страшной тяжестью легло неизбежное ожидание того момента, когда через девять часов он придет домой и узнает, не пришло ли заказное письмо. Внезапно он почувствовал себя усталым и опустошенным. Нет, теперь, когда прошло столько времени, Розалинда не пришлет ему заказное письмо. Как всегда, оставалось одно — ждать до следующего утра.

На следующее утро в ящике действительно лежало письмо, но это оказалась реклама художественной выставки, которую он разорвал на мелкие кусочки.

В соседнем почтовом ящике он увидел три письма. Он вспомнил, что они лежат там со вчерашнего утра. Что же это за человек такой — Дасенбери, который не обращает внимания на свою почту?

В то утро, когда он был уже на работе, ему вдруг в голову пришла мысль, благодаря которой значительно улучшилось его настроение: письмо по ошибке положили в соседний ящик. Почтальон открывал сразу все ящики в ряду, и Дон однажды уже находил в своем ящике чужое письмо. Он почувствовал себя увереннее: в письме она напишет, что тоже его любит.

Как она могла не написать об этом, если они были так счастливы в Жуан-ле-Пэн? Он пошлет ей телеграмму: «Я люблю тебя». Нет, он позвонит ей, потому что в письме будет ее парижский адрес, а может быть, и адрес ее нового места работы, и он узнает, как связаться с ней.

Тогда в Нью-Йорке, два года назад, они ходили вместе обедать и пару раз были в театре. Она не приняла его следующего приглашения, поэтому Дон решил, что она ему предпочла кого-то другого. В то время это не имело для него большого значения. Но когда он случайно встретил ее в Жуан-ле-Пэн, все было иначе. Это была любовь со второго взгляда. В этом можно было не сомневаться, потому что Розалинда отстала от своей компании, состоящей из двоих мужчин и еще одной девушки. Потом они уехали в Канны, а она осталась с ним в Жуан-ле-Пэн. Это были сказочные пять дней. Дон сказал ей: «Я люблю тебя», — и Розалинда один раз сказала то же самое. Но они не говорили о будущем и даже не договорились о встрече. Как же он был глуп! Теперь он жалел, что их отношения не стали тогда более близкими. Но с другой стороны, чувства, переполнявшие его, были очень серьезны. Случайный роман во время отпуска — дело обычное, а любовь и брак — это нечто совсем другое. Ему показалось по ее поведению, что она тоже так считает.

Розалинда была спокойной и улыбчивой девушкой. Роста она была небольшого, но казалась высокой. Она была умна, и Дон понимал, что она никогда не совершит безрассудного или поспешного поступка. Брак — это такое событие, которое требует времени на обдумывание: неделю, месяц, а может быть, и год. Ему казалось, что он думал об этом гораздо дольше, чем те пять дней в Жуан-ле-Пэн. Дон полагал, что Розалинда была рассудительной девушкой или женщиной (ей было двадцать шесть, а ему — двадцать девять), что их работа во многом сходна и что у них есть предпосылки, чтобы быть счастливыми.