Кэтрин Нэвилл - Магический круг
Храмовые стражники, охранявшие дворец первосвященника и его персону, сообщили из-за двери, что к дворцовым воротам пришел какой-то человек — осмелился прийти в строго охраняемый городской квартал глухой ночью во время римского комендантского часа — и просит о встрече с ним. По словам стражников, просителем был красивый, но мрачный иудей крепкого телосложения с резкими чертами лица. Он отказался говорить с кем-то, кроме первосвященника Каиафы, по секретному делу крайней важности. Поскольку он не предъявил никаких верительных грамот или предписаний, никаких объяснений для такого визита, стражники должны были либо арестовать и допросить этого человека, либо прогнать его. Однако они не знали, как лучше поступить.
В глубине души Каиафа понимал, что не нужно задавать никаких вопросов. Как один предатель понимает другого, Иосиф Каиафа понял, что знает этого человека очень давно, возможно целую вечность.
Слуга закутал его в роскошный зеленый халат с тяжелыми складками, и под охраной храмовой стражи он прошел по коридорам в зал, где ожидал его ночной посетитель. У Каиафы были тайные соображения по поводу некого судьбоносного момента. Он понял, что его час настал.
Но впоследствии, когда его спрашивали об этой ночи — буквально допрашивали как римляне, так и синедрион, — он, как ни странно, ничего больше не мог вспомнить. Только пробуждение глубокой ночью, проход по длинному залу — и еще судьбоносное ощущение, о котором он, конечно, никому не сказал, поскольку это было исключительно его личное дело. Сама встреча и незнакомец виделись Каиафе неясно, словно его ум был сильно затуманен вином.
В конце концов, почему он должен помнить того человека, если их встреча заняла лишь мгновение той темной ночи? Об остальном позаботилась стража, заплатив предателю за усердие тридцать серебряных монет. Нельзя же было ожидать, что Каиафа надолго запомнит его имя! Вроде этот парень был из Дар-эс-Кериота, хотя уверенности не было даже в этом. В более широком смысле, подумал Каиафа, разве это имеет значение для великого исторического гобелена? Важен только сам момент.
Через две тысячи лет их имена будут подобны пылинкам, пролетевшим над обширной равниной. Через две тысячи лет никто и не вспомнит об этом ничего.
ВОСКРЕСЕНЬЕИмператор Тиберий Клавдий Нерон вглядывался в ночную мглу.
Стоя на балконе этой безлунной и беззвездной ночью, он все же ясно видел четкие контуры своих сильных рук, покоившихся на парапете, и даже вены на них. Его большие темные глаза обозревали морскую гладь, следили за белыми барашками волн, бежавших по Неаполитанскому заливу туда, где скрывалась в чернильной темноте береговая линия.
Он обладал таким острым зрением практически с раннего детства, что помогло ему однажды спасти свою мать от преследователей, посланных Гаем Октавием, жаждавшим овладеть ею. Тогда они бежали по лугам и холмам через объятые пожаром леса, и огонь подступал так близко, что опалил ей волосы. Но потом Октавиан стал Августом, первым римским императором. Поэтому мать Тиберия развелась с его отцом, простым квестором, который командовал победоносным александрийским флотом Юлия Цезаря, и стала первой римской императрицей.
Замечательной женщиной была его мать Ливия, ратовавшая за мирное сосуществование всех подданных Римской империи, почитаемая весталками и считавшаяся едва ли не богиней во всех провинциях. Ирод Антипа назвал в ее честь город, построенный им в Галилее. Сенат предложил назвать ее Матерью Отечества и присвоить ей также священный титул, который они закрепили за Августом.
Ливия в конце концов умерла. Но благодаря ей Тиберий стал императором, поскольку, содействуя амбициям младшего сына, она отравила всех законных наследников, стоявших между ним и императорским троном. Включая, как поговаривали в семейных кругах, даже самого божественного Августа. Хотя, возможно, она способствовала лишь своим личным безмерным амбициям. Тиберий с интересом подумал, смогла бы Ливия разглядеть что-то в такой темноте, если бы оказалась нынче здесь.
Ему вспомнилось, как в прошлом году он простоял на этом самом месте почти всю ночь в ожидании костров, которые должны были зажечь по его приказу на Везувии, как только свершится в Риме казнь Сеяна.
Собственные мысли вызвали у него горькую улыбку, исполненную глубокой и бесконечной ненависти к тому, кто прикидывался его лучшим и единственным другом. К тому, кто предал его в итоге, также как и все остальные.
Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как Тиберий стоял у другого парапета в своем первом добровольном изгнании на Родосе, куда сбежал от изменявшей ему жены Юлии, дочери Августа, ради женитьбы на которой его вынудили развестись с любимой Випсанией. Но вскоре Август отправил в изгнание саму изменницу и предложил своему приемному сыну вернуться в Рим, увидев знамение: орел — невиданная доселе на Родосе птица — опустился на крышу его дома. Его астролог Фрасилл правильно предсказал, что Тиберий унаследует императорский трон.
Тиберий полагал, что миром правит судьба и судьбу эту можно узнать посредством астрологии, предсказаний и старинных способов гадания по костям или внутренностям. Поскольку наши судьбы предначертаны, то тщетны все мольбы к богам, попытки снискать их благоволение жертвоприношениями или дорогостоящим строительством всенародных храмов и памятников.
Никакого проку не было и от целителей. В возрасте семидесяти четырех лет, не получая никакого лечения или целительных настоев лет с тридцати, Тиберий был силен как бык, хорошо сложен и красив, а тело его было упругим, как у молодого атлета. Он мог проткнуть крепкое яблоко любым пальцем любой руки. Утверждали, что во время войны в Германии он именно таким образом убивал людей. Он и правда в общем и целом был выдающимся воином и правителем, по крайней мере поначалу.
Но те дни давно миновали. Предсказания изменились, и не в его пользу. Он никогда не вернется в Рим. Всего лишь за год до дела Сеяна Тиберий уже пытался подняться на небольшом судне вверх по Тибру, но его любимую питомицу, змею Клавдию, которую он вырастил на своей груди и собственноручно кормил и поил, нашли утром на палубе, полусъеденную муравьями. Предсказание гласило: остерегайся толпы.
И теперь он стоял каждую ночь на балконе своего дворца, построенного на этом скалистом острове, чья история была окутана древними тайнами. Остров носил название Капри, что означало «козел». Одни полагали, что так его назвали в честь Пана, получеловека— полукозла, зачатого речной нимфой от бога Гермеса. Другие полагали, что остров назвали в честь созвездия Козерога, козла, подобно рыбе выпрыгнувшего из моря. А третьи, несомненно, говорили, что его назвали так из-за некоего козлоподобного и сладострастного императора, прятавшего на острове детей для любовных утех и снедаемого сексуальными извращениями. Его не волновали подобные слухи. Звезды, определявшие его путь, остались неизменными со дня его рождения. Ничто не предвещало перемен.
Хотя Тиберий проявил себя как законовед, воин, правитель и император, в глубине души он, как и его племянник Клавдий, больше всего любил историю. Главным образом Тиберия привлекали истории о богах, большинство из которых в нынешние времена считаются мифами. Особенно ему нравились греческие легенды.
И вот после долгих лет добровольного изгнания на этой каменистой круче, на протяжении которых до него доносились из внешнего мира в основном уже ставшие привычными вести о трагедиях или предательствах, — сейчас вдруг в дальнем краю Римской империи выплыл на поверхность новый миф. В сущности, как понимал Тиберий, его нельзя было назвать некой новой легендой. Скорее уж то было предание старины глубокой, возможно, действительно один из самых старых в мире мифов, что попадаются порой в древнейших текстах любой цивилизации. И в этом мифе говорилось об «умирающем боге», о боге, идущем на крайние жертвы, чтобы стать смертным. О боге, подобно простому смертному жертвующем своей жизнью ради разрушения старого порядка, ради возрождения нового мира, новой эпохи.
Слыша, как плещутся внизу о скалы темные морские волны, Тиберий вглядывался в чернеющие вдали очертания Везувия, в котором с незапамятных времен бурлила и кипела раскаленная лава, по преданию низвергавшаяся по его склонам один раз в каждую эпоху, знаменуя ее окончание.
Но разве сейчас не начало нового времени? Разве не настала еще ожидаемая астрологами новая эра? Тиберию вдруг захотелось дожить до конца эпохи, чтобы увидеть, с какой силой божественный вулкан выплеснет свое огненное чрево на землю. Это случится уже скоро: извержение происходит всего один раз между прошлой и будущей эпохами, длящимися по два тысячелетия, а значит, только единожды за четыре тысячи лет.
И наконец около волноломов дальнего берега он заметил легкое движение весел. Должно быть, это ожидаемый им корабль. Тиберий бодрствовал тут полночи, и сейчас в сереющем предрассветном сумраке уже видны были очертания темного каменного парапета. Корабль вез к нему свидетельство. Свидетельство о смерти бога.
