Патрисия Корнуэлл - След
– Что? Извини, я не расслышал. Повтори, пожалуйста. – Бентон отступает на три шага и замирает.
– Я сказал, это еще далеко не все. Ситуация куда хуже, чем ты думал. Можно подумать, он только для того ее и позвал, чтобы взгреть на глазах у всех. Или хотя бы попытаться. Подчеркиваю, попытаться.
Бентон смотрит на снег, улегшийся в развилках тополей и скопившийся на коротких иголках черных елей. Утро солнечное и ясное, впервые за несколько дней, и сороки резво перескакивают с ветки на ветку, слетают суетливо на землю и отряхиваются от снежинок. Наблюдая за длиннохвостыми пичугами и их акробатикой, Бентон пытается вычислить причину их столь бурной активности, как будто это имеет какое-то значение.
– Пытается, да. Пытается. – Бентон улыбается, представляя, что за этим кроется. – Но ты должен усвоить, что он пригласил ее не потому, что сам так решил. Ему приказали. За его спиной шеф департамента здравоохранения.
– А ты откуда знаешь?
– Достаточно было одного звонка после того, как она сказала, что едет.
– Плохо, что с Aспe… – Связь прерывается.
Бентон переходит к другому окну. В камине за спиной у него потрескивают дрова и прыгает пламя. Он смотрит через стекло на кирпичный дом с открытой дверью, что стоит на другой стороне улицы. Из дома выходят одетые для прогулки мужчина и мальчик. Их дыхание поднимается белыми облачками замерзшего пара.
– Теперь она все понимает, – говорит Бентон. – Понимает, что ее используют. – Он достаточно хорошо знает Кей, чтобы с относительной уверенностью предсказать дальнейший ход событий. – Она понимает, что там политика. К сожалению, дело не только в политике. Ты меня слышишь?
Мужчина и мальчик берут лыжи и палки. На ногах у них лыжные ботинки. Бентону прогулки сегодня не видать – нет времени.
– Ха. – В последнее время Марино часто употребляет это междометие, и Бентону это уже начинает надоедать.
– Ты меня слышишь?
– Да, теперь слышу. – Марино возвращается, и Бентон догадывается, что он тоже не стоит на месте, а ходит, ловя лучший сигнал. – Старается все на нее свалить, как будто только для того и пригласил. Больше сказать нечего. Вот узнаю побольше… Я имею в виду, о девочке.
Бентон знает о Джилли Полссон. Ее загадочная смерть еще не стала темой общенациональных новостей, но кое-что уже есть в Интернете, и к тому же у Бентона имеются свои возможности для получения конфиденциальной информации. Джилли Полссон используют, и если тебя хотят использовать некоторые люди, быть живым вовсе не обязательно.
– Я снова тебя потерял? Черт! – Связь была бы намного лучше, если бы он перешел на обычную, наземную, линию, но сделать это Бентон не может.
– Слышу, босс. – Голос звучит сильно и четко, как будто Марино где-то рядом. – Почему ты не пользуешься наземной линией? Это решило бы половину наших проблем, – говорит он, словно читая мысли собеседника.
– Не могу.
– Думаешь, прослушивается? – Марино вовсе не шутит. – Это можно выяснить. Обратись к Люси.
– Спасибо за предложение. – В услугах Люси Бентон не нуждается, и беспокоит его вовсе не то, что линия может прослушиваться.
Думая о Джилли Полссон, он наблюдает за мужчиной и мальчиком. Мальчик примерно того же возраста, что и Джилли. Лет тринадцати-четырнадцати. Только Джилли никогда не вставала на лыжи. Никогда не бывала в Колорадо или где-то еще. Она родилась в Ричмонде и там же умерла, а большую часть своей короткой жизни страдала. Поднимается ветер, и сметенный с деревьев снег заполняет лес, как дым.
– Передай ей вот что, – говорит Бентон, делая ударение на «ей», чтобы показать – речь идет о Скарпетте. – Ее преемник, если можно так выразиться… – он не хочет произносить имя доктора Маркуса, не хочет как-то его обозначать, не хочет даже думать о том, что кто-то, тем более такой червяк, как Джоэль Маркус, сменил Кей, – личность интересная. Когда она будет здесь, – добавляет он, – я обо всем поговорю с ней лично. А пока будьте очень, крайне осторожны.
– Что значит – «когда она будет здесь»? Она вполне может и застрять тут на какое-то время.
– Ей нужно позвонить мне.
– Крайне осторожны? – бормочет Марино. – Так и знал, что ты скажешь что-нибудь в этом роде.
– Пока она там, будь с ней рядом.
– Ха!
– Оставайся с ней, понятно?
– Ей это не понравится.
Бентон смотрит на крутые заснеженные склоны, на всю эту красоту, созданную суровыми, обжигающими ветрами и грубой силой ледников. Деревья – щетина на ликах гор, окружающих бывший шахтерский городишко подобно краям чаши. На востоке, далеко, за хребтом, на пронзительно-голубое небо наплывают серые тучи. К вечеру, наверное, опять пойдет снег.
– Да ей никогда не нравится.
– Сказала, что у тебя какое-то дело.
– Верно. – Обсуждать это Бентон не хочет.
– Жаль, жаль. Быть в Аспене и вот так… У тебя дело. У нее теперь тоже. И что? Останешься там и будешь работать, так?
– Пока да.
– Должно быть, что-то серьезное, если ты занимаешься им в отпуске да еще в Аспене, – закидывает удочку Марино.
– Рассказать не могу.
– Ха! Чертовы телефоны. Люси надо бы придумать что-нибудь такое, чтобы их нельзя было прослушивать. Загребла бы кучу бабок.
– Думаю, она и так уже загребла кучу бабок. Может быть, даже не одну кучу.
– Кроме шуток.
– Будь осторожен, – говорит Бентон. – Если я не позвоню в ближайшие дни, позаботься о ней. Прикрывай спину. И ее, и свою.
– Как будто я не знаю, – ворчит Марино. – Ты сам не расшибись, когда будешь играть в снежки.
Бентон заканчивает разговор и возвращается к дивану, стоящему напротив окон, около камина. На низеньком кофейном столике – блокнот и «глок». Достав из нагрудного кармана джинсовой рубашки очки для чтения, он присаживается на подлокотник дивана, открывает блокнот и начинает читать. Почерк такой, что постороннему в записях не разобраться. Страницы пронумерованы, в правом верхнем углу стоит дата. Бентон потирает подбородок и вспоминает, что не брился уже два дня. Щетина вызывает ассоциацию с колючими ветками замерзших деревьев. Он обводит кружком слова «коллективная паранойя», слегка отклоняется и смотрит через очки на кончик своего прямого тонкого носа.
На полях появляется приписка: «Сработает, когда заполним пробелы. Серьезные пробелы. Продолжаться не может. Настоящая жертва – Л., а не Г.Г. – нарцисс». Он трижды подчеркивает «нарцисс» и переворачивает страницу. Вверху заголовок – «Посттравматическое поведение». Бентон прислушивается к шуму бегущей воды и удивляется, что не слышал его раньше. «Критическая масса. Не позднее Рождества. Невыносимое напряжение. Убьет к Рождеству, если не раньше». Он ощущает ее присутствие прежде, чем слышит шаги, и поднимает голову.
– Кто это был? – спрашивает Генри. Генри – сокращенное от Генриетта. Она стоит на лестничной площадке, положив тонкую, изящную руку на перила. Генри Уолден смотрит на него с другой стороны гостиной.
– Доброе утро, – говорит Бентон. – Вы не в душе? Кофе готов.
Генри запахивает поплотнее скромный красный фланелевый халат. Зеленые глаза еще сонные, но уже настороженные, и смотрит она на Бентона изучающе, как будто между ними стоит прерванный спор или даже стычка. Ей двадцать восемь, и она по-своему привлекательна. Черты лица далеки от идеальных из-за слишком выразительного и, как ей представляется, слишком большого носа. Зубы тоже отнюдь не верх совершенства, но в данный момент никто не убедит Генри, что у нее чудесная улыбка и что она обворожительна и соблазнительна, даже когда не пытается пустить в ход свои чары. Бентон, впрочем, убеждать ее не пытался и не собирается – слишком опасно.
– Я слышала, вы с кем-то разговаривали. С Люси?
– Нет.
– О… – Уголки губ разочарованно опускаются, глаза зло вспыхивают. – Ладно. А кто звонил?
– Частный разговор, Генри. – Он снимает очки. – Мы говорили с вами о границах. Мы говорим об этом каждый день, верно?
– Знаю. – Она по-прежнему стоит на площадке, держась за перила. – Если не Люси, то кто? Ее тетя? Люси слишком много говорит о своей тете.
– Ее тетя не знает, что ты здесь, – терпеливо повторяет Бентон. – Об этом знают только Люси и Руди.
– Я знаю про вас. Вас и ее тетю.
– О том, что вы здесь, известно только Люси и Руди.
– Тогда это был Руди. Что ему нужно? Я всегда знала, что нравлюсь ему. – Генри улыбается, и на ее лице появляется особенное, неприятное, выражение. – Руди – красавчик. Надо было подцепить его. Я могла бы. Когда мы выезжали на «феррари». На «феррари» я могла заполучить любого. И Люси могла бы мне его не покупать – нашлись бы другие.
– Границы, Генри, – говорит Бентон, отказываясь мириться с поражением, с тем, что перед ним темное пятно и ничего больше и что пятно это только и делает, что темнеет и расширяется с того дня, как Люси доставила Генри в Аспен и вверила его заботам.
