Жан-Кристоф Гранже - Багровые реки
Наконец он добрался до узкого коридора с множеством небольших дверей и почти ощупью (здесь лампы перегорели все до единой) зашагал по нему, отыскивая номер 34 — квартиру Кайлуа.
Дверь была приоткрыта.
Полицейский легонько толкнул створку двумя пальцами и очутился в маленькой прихожей.
Тишина и полумрак. В глубине коридорчика линолеум пересекала полоска света. Это позволило комиссару обозреть фотографии, развешанные на стенах. Черно-белые снимки, явно относящиеся к тридцатым — сороковым годам. Атлеты-олимпийцы в звездный миг своих рекордов: одни взлетали в прыжке над землей, другие попирали ее в мощном усилии. Их лица, тела и позы светились каким-то тревожным совершенством, напоминавшим мраморную, нечеловеческую, безупречную красоту статуй. Ньеман снова подумал об архитектуре университета; все вместе составляло гнетущий и совсем не радостный ансамбль.
Внизу, под снимками, он обнаружил портрет Реми Кайлуа и снял его со стены, чтобы разглядеть получше. Убитый был довольно красивым молодым человеком с короткими волосами и напряженной улыбкой. В его глазах блестела странная тревога.
— Кто вы?
Ньеман обернулся и увидел в глубине коридора женский силуэт в просторном плаще. Комиссар подошел ближе. Еще одна дамочка. С виду ей тоже было не больше двадцати пяти лет. Светлые полудлинные волосы обрамляли узкое худое лицо, темные круги под глазами подчеркивали его бледность. Острые точеные черты. Красота этой женщины бросалась в глаза не сразу, а лишь после того, как проходило первое впечатление тягостной неловкости.
— Меня зовут Пьер Ньеман, — сказал сыщик. — Я старший комиссар полиции.
— Почему вы вошли сюда без звонка?
— Извините меня. Дверь была открыта. Вы жена Реми Кайлуа?
Вместо ответа женщина выхватила из рук Ньемана фотографию и повесила ее на место. Затем она сняла плащ и шагнула налево, к двери, ведущей в комнату. В вырезе растянутого пуловера Ньеман успел заметить бледную плоскую грудь. Он вздрогнул.
— Входите, — угрюмо сказала женщина.
Полицейский очутился в гостиной, обставленной тщательно и строго. На стенах висели современные картины. Симметричные линии, мрачные краски, что-то в высшей степени непонятное. Он не стал задерживать на них внимание. Его поразило другое: в комнате царил сильный химический запах. Запах клея. Супруги Кайлуа явно только что оклеили стены новыми обоями. У Ньемана сжалось сердце. Горько было думать о загубленной судьбе этой пары, о пепелище, в какое обратилась жизнь этой убитой горем женщины. Он заговорил серьезно и строго:
— Мадам, я приехал из Парижа. Меня вызвали сюда для помощи в расследовании смерти вашего мужа. Я…
— И вы уже нашли что-нибудь?
Комиссар взглянул на нее и внезапно ощутил желание разбить какой-нибудь предмет — стекло, тарелку, что угодно. Эта женщина была полна скорби, но еще больше — ненависти к полиции.
— Пока ничего существенного, — признался он. — Но я надеюсь, что поиски…
— Спрашивайте.
Ньеман присел на диван, напротив женщины, которая выбрала себе стул в дальнем углу. Стараясь выиграть время, он взял в руки подушечку и несколько секунд комкал ее в руках.
— Я читал ваши показания, — начал он. — И мне хотелось бы получить от вас дополнительную информацию. В этом районе многие люди увлекаются походами в горы, не так ли?
— Уж не думаете ли вы, что в Герноне бывают другие развлечения? Здесь все занимаются туризмом или альпинизмом.
— Мог ли кто-нибудь из местных знать маршруты Реми?
— Нет. Он никому об этом не сообщал. Всегда ходил своими путями.
— Это были обыкновенные прогулки или походы?
— Как когда. В субботу Реми ушел пешком, он собирался подняться на два километра. Он не взял с собой никакого снаряжения.
Помолчав, Ньеман приступил к самому существенному:
— У вашего мужа были враги?
— Нет.
Странный тон этого ответа вынудил комиссара задать следующий вопрос, удививший его самого:
— А были ли у него друзья?
— Тоже нет. Реми был очень нелюдим.
— Какие отношения связывали его со студентами, с теми, кто посещал библиотеку?
— Он выдавал им книги, только и всего.
— Вы не замечали в нем ничего странного за последние дни?
Женщина не ответила. Но Ньеман не отступался:
— Может быть, ваш муж в последнее время нервничал, был раздражительным?
— Нет.
— Расскажите мне о смерти его отца.
Софи Кайлуа подняла глаза. Их тусклый, неопределенный цвет искупали великолепные ресницы и брови. Она слегка пожала плечами:
— Он погиб в девяносто третьем году, под лавиной. Мы еще тогда не были женаты. Я ничего точно не знаю. Реми об этом никогда не говорил. Почему вас это интересует?
Полицейский промолчал и стал разглядывать маленькую комнату с идеально ровно расставленной мебелью. Он хорошо знал этот тип жилищ. И еще он знал, что они с Софи Кайлуа сейчас не одни. Призрак погибшего еще витал в этой квартире, как будто его душа в соседней комнате готовилась к своему последнему походу. Комиссар опять взглянул на картины.
— Ваш муж держал тут какие-нибудь книги?
— С какой стати? Он же целый день работал в библиотеке.
— И диссертацию он тоже писал там?
Женщина коротко кивнула. Ньеман не переставал исподтишка любоваться этим красивым и жестким лицом, удивленно думая о том, что за какой-нибудь час встретил сразу двух соблазнительных женщин.
— О чем была его диссертация?
— Об Олимпийских играх.
— Не шибко ученая тема.
Софи Кайлуа презрительно усмехнулась.
— Она была посвящена отношениям испытания и сакральности. Связи тела и духа. Он изучал миф о прачеловеке, по-гречески называвшемся athlon, который оплодотворял Землю своей силой, соками, исходящими из его собственного тела.
— Извините меня, — вздохнул Ньеман. — Я плохо разбираюсь в вопросах философии… Но имеет ли это отношение к фотографиям у вас в коридоре?
— И да и нет. Это кадры из фильма Лени Рифеншталь, снятого на Олимпийских играх тридцать шестого года в Берлине.
— Впечатляющие образы.
— Реми утверждал, что эти Игры были ближе всего по духу к играм древней Олимпии, так как основывались на союзе тела и духа, физического испытания и философского выражения.
— Иными словами, в этом случае речь шла о нацистской идеологии, не так ли?
— Мой муж не принимал всерьез мысль изреченную. Его завораживало одно только это слияние идеи и силы, духа и тела.
Ньеман ни черта не понимал в этой тарабарщине. Внезапно женщина подалась вперед и почти угрожающе спросила:
— Почему вас прислали сюда? Почему именно такого, как вы?
Он оставил без ответа ее злобный выпад. Во время допросов он всегда прибегал к этому приему — холодному бесстрастному презрению, наводящему робость на собеседника. Будучи полицейским, да еще с его внешностью, бесполезно разводить сантименты или затевать дешевую игру в психологию. И он спросил, громко и властно:
— Как вы считаете, мог ли кто-нибудь ненавидеть вашего мужа?
— Что за бред! — взорвалась она. — Разве вы не видели его труп? Неужели вам непонятно, что моего мужа убил маньяк? Псих, который застал его врасплох. Свихнувшийся садист, который издевался над ним, пытал его и замучил до смерти.
Полицейский глубоко вздохнул. И в самом деле как подумаешь об этом несчастном изувеченном библиотекаре и о яростном отчаянии его жены — кровь стынет в жилах. И все же он продолжал расспросы:
— Что вы можете сказать о вашей семейной жизни?
— Какого черта вы лезете в нашу семейную жизнь!
— Я прошу вас ответить.
— Меня что, подозревают?
— Вы прекрасно знаете, что нет. Пожалуйста, ответьте мне.
Молодая женщина бросила на него ненавидящий взгляд.
— Вы хотите знать, сколько раз в неделю мы трахались?
У Ньемана пробежал холодок по затылку.
— Мадам, я исполняю свои обязанности. Вы должны помогать мне.
— Убирайтесь вон, грязный шпик!
Зубы у нее не отличались белизной, зато рисунок губ был на редкость изящен. Ньеман пристально разглядывал этот пленительный рот, резко очерченные скулы, высокие ровные дуги бровей на мертвенно-бледном лице. Это лицо не нуждалось в румянце, ярких глазах, обманчивой игре света и тонов. Вся его красота заключалась именно в линиях — тонких, изысканных, необыкновенно чистых. Полицейский не тронулся с места.
— Убирайтесь, я вам говорю! — вскричала женщина.
— Ответьте мне еще на один вопрос. Реми всегда жил в университете. Когда он проходил военную службу?
Софи Кайлуа удивленно смолкла при этом неожиданном вопросе. Она обхватила себя руками, как будто ее вдруг зазнобило.
— Он не служил в армии.
— Признан негодным?
Она молча кивнула.
