Грегори Робертс - Шантарам
— Он мог бы научиться у нас еще многому, если бы вы не велели ему вернуться домой, — ответил я, не сумев сдержать легкого упрека в голосе.
Я усматривал жестокий произвол в том, как он сначала без всякого предупреждения посадил мне на шею мальчика, а затем так же неожиданно отобрал его.
— Тарик прошел двухгодичный курс обучения в исламской школе, а теперь с твоей помощью усовершенствовал свои знания в английском. Ему пора поступать в колледж, и я думаю, что он подготовлен к этому очень неплохо.
Тон Кадербхая был мягким и терпеливым. Ласковая и чуть насмешливая улыбка в его глазах держала меня в его власти так же крепко, как он держал за плечи мальчика, стоявшего перед ним с серьезным и торжественным видом.
— Знаешь, Лин, у нас есть пуштунская поговорка. Смысл ее в том, что невозможно стать мужчиной, пока не отдашь с готовностью и беззаветно свою любовь ребенку. А хорошим человеком можно стать только после того, как ребенок точно так же всем сердцем полюбит тебя.
— Тарик очень хороший мальчик, — сказал я, поднимаясь, чтобы уйти. — Мне будет его не хватать.
И в этом я не был исключением. Тарик стал любимцем Казима Али Хусейна. Глава нашего поселка часто навещал мальчика и приглашал совершить вместе с ним ежедневный обход трущоб. Джитендра и Радха прямо-таки избаловали его своей любовью. Джонни Сигар и Прабакер добродушно поддразнивали Тарика и брали его с собой по выходным на матчи по крикету. Даже Абдулла привязался к нему. После «ночи диких собак» он приходил к Тарику дважды в неделю и учил его драться палкой, шарфом и голыми руками. В эти месяцы я не раз видел их за этим занятием на узкой песчаной полосе у самой воды, где их силуэты метались на фоне морского горизонта, как фигуры театра теней.
Я пожал мальчику руку на прощание и посмотрел в его серьезные и честные черные глаза. В этот момент передо мной, как на экране, проплыли сцены нашей жизни за последние три месяца. Я вспомнил его первую драку с одним из мальчишек в трущобах. Тот парень был намного крупнее Тарика и сбил его с ног, но Тарик, поднявшись, одним своим взглядом заставил его отступить. Мальчишка был пристыжен, пал духом и расплакался. Тарик обнял его и стал утешать, и это положило начало их тесной дружбе. Я вспомнил, с каким энтузиазмом Тарик занимался cо мной английским языком и помогал другим детям, которые тоже стали посещать наши уроки. Мне припомнилось, как он вместе со всеми сражался с потопом во время сезона дождей, роя палками и голыми руками дренажную канаву в каменистой земле. А однажды, когда я корпел над своими записами в хижине, он заглянул ко мне, приоткрыв дверь. «Что тебе, Тарик?» — спросил я раздраженно, а он ответил: «О, прости! Ты хочешь быть в одиночестве?»
Выйдя из дома Абдель Кадер Хана, я отправился пешком в долгий обратный путь в трущобы, испытывая ощущение, что мир, в котором я живу, уменьшился в размерах. Он замкнулся вокруг меня, и я сам стал без мальчика как-то менее значителен, потерял свою ценность. В отеле недалеко от мечети Набила я встретился с немецкими туристами — молодоженами, впервые приехавшими на субконтинент. Они хотели сэкономить, обменяв немецкие марки на черном рынке, а затем, купив гашиш, взять его с собой в поездку по стране. Это была достойная, счастливая пара, бесхитростная и великодушная; их привлекало духовное богатство Индии. Я поменял им деньги за комиссионные и помог приобрести гашиш. Они были очень благодарны мне и хотели заплатить больше, чем мы договаривались. Я отказался взять лишние деньги — уговор, как говорится, дороже, но принял их приглашение покурить с ними. Я приготовил чиллум, который для нас, жителей Бомбея, работающих на его улицах, был не слишком крепким, но они даже к такой дозе не привыкли и вскоре уснули. Закрыв за собой дверь их номера, я вышел на улицу, погруженную в полуденную дремоту.
По Мохаммед-Али-роуд я прошел до проспекта Махатмы Ганди и по нему до пересечения с Козуэй. Я мог бы сесть на автобус или взять такси, которые во множестве сновали вокруг, но я предпочитал пройтись пешком. Я любил эту дорогу — от Чор-базара мимо Кроуфордского рынка, вокзала Виктория, фонтана Флоры, Форта и площади Регал-сёркл к причалу Сассуна и Центру мировой торговли на берегу бухты Бэк-бей в другом конце Колабы. Я ходил этим путем тысячи раз и неизменно видел что-то новое, захватывающее и вдохновляющее. Около кинотеатра «Регал» я задержался, разглядывая афиши включенных в репертуар фильмов, и в этот миг услышал, что кто-то зовет меня:
— Линбаба! Эй, Лин!
Из окошка черно-желтого такси мне махал Прабакер. Подойдя, я поздоровался с ним и его кузеном Шанту, сидевшем за рулем.
— Мы едем домой. Прыгай в машину, мы довезем тебя.
— Спасибо, Прабу, но я пройдусь пешком. Мне надо заглянуть кое-куда по дороге.
— О’кей, Лин, но только не задерживайся на очень большое время, как ты иногда делаешь, если ты простишь, что я говорю это твоему лицу. Сегодня ведь особенный день, не прав ли я?
Я помахал вслед машине, уплывающей в потоке транспорта, как вдруг совсем рядом со мной раздался визг тормозов и громовой удар, заставившие меня отпрыгнуть в сторону. «Амбассадор» хотел обогнать медленно ехавший автомобиль и столкнулся с тяжелой деревянной повозкой, которая врезалась в такси.
Авария была серьезная. Индиец, толкавший повозку, сильно пострадал. Он был прочно пристегнут к повозке ремнями, тело его при столкновении проделало сальто в воздухе, и он ударился головой о мостовую. Одна рука его была вывернута назад под таким неестественным углом, что смотреть на нее было страшно; под коленом торчал обломанный конец берцовой кости. А ремни, с помощью которых он ежедневно таскал свою тележку по всему городу, затянулись на его груди и шее и грозили задушить его.
Я кинулся к нему вместе с другими и, вытащив нож из ножен, висевших у меня сзади на поясе, быстро, но с максимальной осторожностью перерезал ремни и освободил человека из западни, в которую он попал. Лет шестидесяти на вид, он был строен и силен. Пульс у него был учащенный, но вполне ощутимый и ритмичный — нормальный кровоток, позволявший надеяться на лучшее. Дыхательные пути не были задеты, он дышал свободно. Приоткрыв его глаза руками, я увидел, что зрачки реагируют на свет. Человек был в шоке, но сознания не потерял.
Вместе с тремя другими прохожими я поднял его и переложил на тротуар. Левая рука его беспомощно висела. Я осторожно согнул ее в локте и попросил у окружающих носовые платки. Связав четыре платка за углы, я соорудил из них нечто вроде перевязи. Затем я стал осматривать сломанную ногу, но в это время со стороны «Амбассадора» донеслись яростные крики и ругань. Я выпрямился.
Человек десять-двенадцать старались вытащить водителя из машины. Это был настоящий гигант больше шести футов ростом, раза в полтора тяжелее меня и вдвое шире в груди. Он уперся обеими ногами в пол автомобиля и одной рукой в крышу; другой рукой он вцепился в рулевое колесо. Провозившись с ним безрезультатно минуту-другую, разъяренная толпа занялась пассажиром на заднем сиденье. Он был тоже широкоплеч и приземист, но далеко не так мощен, как водитель. Толпа выволокла его из автомобиля и, прижав к боковой стенке, начала избивать. Человек закрывался руками, но царапавших его пальцев и молотивших кулаков было слишком много. Оба они, и водитель, и пассажир, были африканцами — возможно, из Нигерии.
Я сразу вспомнил, какое потрясене я пережил полтора года назад, впервые увидев подобную сцену в тот день, когда Прабакер повез меня знакомиться с темными сторонами бомбейской жизни. Я помнил, каким беспомощным трусом я себя ощущал, глядя, как толпа уносит избитого водителя. Тогда я говорил себе, что это чужой город, чужая культура и чужие разборки. Но теперь, спустя восемнадцать месяцев, индийская культура стала моей. Это был мой участок, на котором я зарабатывал на нелегальных сделках. Даже некоторые люди в этой толпе были мне знакомы. Я не мог допустить, чтобы это случилось в моем присутствии вторично, даже не попытавшись оказать помощь.
Стараясь перекричать толпу, я подбежал к ней и стал оттаскивать людей от нигерийца.
— Братья! Братья! Не бейте его! Не убивайте человека! — кричал я на хинди.
Толпа разбушевалась не на шутку. Мне удалось отбросить кое-кого в сторону. Руки у меня были сильные, и людям волей-неволей приходилось считаться с этим. Но их уже обуяла жажда убийства, и они снова бросились в атаку. На меня обрушились их кулаки и цепкие пальцы. Однако в конце концов я все-таки пробился к нигерийцу и загородил его своим телом. Прижавшись спиной к автомобилю, он сжал кулаки, отбиваясь от нападавших. Лицо его было залито кровью. На изодранной рубашке тоже алели свежие кровавые пятна. Глаза были широко открыты и побелели от страха, он тяжело дышал. Но челюсть его была воинственно выдвинута вперед, зубы оскалены. Он был бойцом и приготовился драться до конца.
