Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы
Нельзя вскочить на ноги раньше, чем трактор пронесется мимо него. И слишком поздно нельзя – тогда вероятность прицельного выстрела будет равна нулю. До него только сейчас дошло, что он не посмотрел, чем снаряжен патрон: может быть, мелкой птичьей дробью?
«Ну, значит, не судьба. Одним журналистом станет меньше».
Он замер. Гул нарастал, он ощущал его всем телом. Земля мягко дрожала от тяжелой поступи убийцы. Свист турбины был уже совсем рядом, но Мезенцев заставил себя лежать. ЛЕЖАТЬ!
Из-за штакетника показалось огромное колесо. Мезенцев смог различить каждый болт на ступице. Он стиснул зубы и замер.
Трактор несся вперед, приминая траву, когда заднее колесо целиком выехало из-за угла ограды, Мезенцев вскочил на ноги и схватил ружье.
Упер приклад в плечо и прижался к нему щекой.
Руки не дрожали. Он широко расставил ноги, чтобы придать телу устойчивость, поймал на мушку голову человека, сидящего в кабине, и медленной поводкой проследил стволами ее движение. Палец лег на спусковой крючок, когда он вдруг вспомнил, что надо немного прибавить на упреждение. Он слегка приподнял ствол, теперь мушка была над головой тракториста. Мезенцев затаил дыхание, собрался, будто вспоминая, все ли он сделал правильно... Но медлить было нельзя, расстояние до трактора стремительно увеличивалось. Эффективная дальность боя охотничьего ружья – тридцать-сорок метров. А если в патроне окажется не пуля, или, на худой конец, картечь... Он уже думал об этом.
Мезенцев задержал дыхание и плавно потянул спусковой крючок.
Отдача ударила в плечо, из ствола вырвался сноп оранжевого пламени, хорошо различимый даже при свете дня, и Мезенцев ощутил запах пороха.
От выстрела он на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что заднее стекло кабины разлетелось вдребезги. Впрочем, это еще ни о чем не говорило.
Мезенцев присмотрелся, и сомнения рассеялись. Переднее стекло покрылось тонкой красной пленкой, будто кто-то хотел его затонировать таким странным образом. Тело безвольно моталось из стороны в сторону и билось о стойки кабины.
Трактор подпрыгнул на большой кочке, и тело повалилось куда-то вниз, он его больше не видел.
Мезенцев подхватил ружье (сам не зная зачем) и бросился следом за трактором.
«Т-150» стал выписывать кривые, словно сбился с курса, он катился все медленнее и медленнее... Мезенцев взглянул на журналиста: тот по-прежнему стоял на месте, словно прирос к земле.
Трактор проехал в паре метров от Соловьева, пересек дорогу, докатился до ограды домов, стоявших на противоположной стороне, и, разломав забор, уперся в дом. Колеса несколько раз провернулись – последними отчаянными рывками, затем дизель рыкнул и заглох.
Мезенцев подбежал к парнишке:
– Ну что, жив?
Тот не отвечал, глотая слезы.
– Все в порядке, я же говорил – ситуация под контролем. Соловьев зло взглянул на него и вдруг закричал, срываясь на визг:
– Он же мог меня убить!
– Но не убил же, – пожал плечами Мезенцев.
– Он ехал прямо на меня!
– Я заставил его свернуть.
– Вы... ты... Ты использовал меня, ублюдок! Да?! Ты использовал меня как приманку! – Руки парнишки сжались в кулаки.
– Что? – сказал Мезенцев. – Хочешь меня ударить? – Он сжал ружье. – Давай! Пробуй! Ну!
Он пригнулся и напрягся. «Если этот парень сделает хотя бы шаг... Или хотя бы поднимет руку – я заеду ему прикладом прямо в лоб и расколю череп!»
Видимо, Соловьев прочел все это в глазах Мезенцева. Он судорожно сглотнул и разжал кулаки, но глаза его по-прежнему горели злым огнем.
– Вот так-то лучше! А теперь – утри сопли и бегом к трактору! Ну!
Журналист колебался, и Мезенцеву пришлось ткнуть его прикладом в грудь.
– Глухой? Прочистить тебе уши, мозгляк?
На лице Соловьева отчетливо читалось: «Влип!» Но выбора у него не было. В последний раз по-мальчишечьи всхлипнув, он потрусил к трактору, то и дело оборачиваясь на Мезенцева.
– Давай, давай! Вытаскивай ЕГО из кабины!
«С ним был боец из его роты – молодой, еще необстрелянный солдат, за плечами которого, конечно же, не было боевого опыта, приобретенного капитаном на полях сражений», – почему-то вспомнил Мезенцев слова, услышанные по мобильному.
«А как, интересно, поступил бы капитан Некрасов? – Внутренний голос снова оживился и приготовился ему НАДОЕДАТЬ. – Наверняка он бы не стал прикрываться молодым, необстрелянным бойцом. Он бы придумал что-нибудь другое».
«Он БУМАЖНЫЙ, а я – живой. Ему легко быть героем, а мне – нет», – возразил Мезенцев, и на этом тема была закрыта.
Соловьев, отвернувшись, вытащил труп тракториста из кабины. Тело с глухим стуком упало на землю.
– Оттащи его подальше, чтобы не мешался под колесами, – скомандовал Мезенцев, и парень подчинился. – Теперь залезай в кабину! Ну, живо!
– Зачем я вам нужен? Отпустите меня, – проскулил Соловьев, и Мезенцев подумал, что он сейчас снова расплачется.
– Как зачем? Ты ведь мне уже пригодился. Видишь, все не зря, парень. Все совсем не зря.
Он залез следом за Соловьевым, осмотрелся, потрогал все рычаги и прочитал, что куда надо двигать. Теперь у них был свой транспорт.
ТРАКТОР!!!
Голос... Этот голос. Сейчас, когда он снова мог спокойно размышлять, Мезенцев вспомнил про голос. Ну да, не зря он показался ему знакомым.
Еще в свою бытность журналистом («Когда я был такой же зеленый, как этот заморыш с фотоаппаратом на боку».) Мезенцев обнаружил, что писать ему гораздо легче, когда он сам себе диктует. Вслух. Он даже не пожалел денег и купил диктофон «Sony», дорогую по тем временам вещицу.
Он надиктовывал статьи на диктофон, потом ставил его перед собой на стол, включал и переносил слова на бумагу. По технике машинописи у него всегда была твердая «пятерка», и это не составляло особого труда.
Еще тогда он обратил внимание, как странно звучит его голос, записанный на пленку, – совсем не так, как он слышал его сам.
Конечно, умом он понимал, что собственные слова доносятся до него через кости черепа, а не через воздух, он их слышал не наружным, а внутренним ухом, но все равно это удивляло его. Казалось забавным.
И тот голос, что звучал в мобильном...
Мезенцев пустил двигатель, дал задний ход, развернулся и поехал вперед. Он быстро перещелкал передачи до самой высокой и с неприятным удивлением обнаружил, что трактор не так-то просто удержать на ровном асфальте, машина рыскала от обочины к обочине, и ему приходилось постоянно подруливать.
Он полностью сосредоточился на управлении и почти забыл о том, что...
Это был ЕГО собственный голос.
* * *Двенадцать часов пятнадцать минут. Берег Оки неподалеку от деревни Бронцы.
Ваня приземлился гораздо мягче, чем ожидал.
Сначала желоб резко шел под уклон, Ване в темноте казалось, что почти отвесно. Он помнил, что ждет его там, внизу: разбитый передатчик. Большой железный ящик с острыми углами. И еще – автомат, который может выстрелить, если его неосторожно задеть.
Постепенно желоб изменил угол наклона, падение замедлилось. Ваня раздвинул ноги и руки, упираясь пятками и локтями в гулкие дрожащие стенки. Ему удалось затормозить, поэтому он не вылетел, а буквально выполз из желоба. Спрыгнул и оказался на земле.
Теперь под ногами был не холодный шершавый бетон, а ровная утоптанная земля. Ваня огляделся. Откуда-то сверху, через небольшое отверстие, лился дневной свет. Мальчик улыбнулся.
Он двинулся прямо вперед и через несколько метров уткнулся в низкую железную дверь с небольшим колесом посередине. От колеса к углам двери косо отходили четыре металлические полосы. Ваня взялся за колесо, представляя себя капитаном, кладущим руку на штурвал, и повернул его – просто наудачу, наобум.
Ничего не получилось. Тогда он попробовал повернуть в другую сторону, и на этот раз колесо чуть-чуть сдвинулось с места. Концы полос в углах двери заскрипели и дрогнули. Ваня навалился всем телом, и полосы, издав глухое лязганье, освободили дверь.
Мальчик толкнул ее плечом, и в следующую секунду ему пришлось зажмуриться от яркого солнечного света, ударившего в глаза.
Солнце! Он и не подозревал, что обычный солнечный свет может быть таким приятным. Мир неожиданно приобрел новые краски, которых он раньше не замечал. Трава, листья, небо... Даже Ока, ярким зеркалом переливавшаяся вдали, казалась ему прекрасной, словно море. Хотя – что может быть прекрасней моря? Однажды он был с родителями в Крыму и с тех пор твердо знал, что на свете нет ничего лучше, чем море.
Ока... Пожалуй, сейчас она если и не превосходила его по красоте, то, по крайней мере, приближалась.
Ваня собрался уже выйти из маленькой комнатки, где он очутился таким странным способом («Как Алиса, упавшая в кроличью нору», – подумал мальчик.), но вспомнил про авто мат. Не то чтобы автомат мог ему пригодиться, нет, он так не думал, но полагал, что и оставлять его тоже нельзя. Не стоит.
