Энн Райс - История похитителя тел
Я поспешил уверить его, что ничего об этом не знаю, в это время меня вообще в каюте не было. Вчера я сошел на берег на Гренаде, и даже не знал, что кто-то из них сел на судно. А сегодня утром я высадился на Барбадосе и целый день смотрел достопримечательности, даже не зная, что произошла стрельба.
Но вся эта спокойная хитроумная болтовня с моей стороны была не более чем прикрытием для продолжения внушения им обоим – они должны оставить меня, чтобы я переоделся и немного отдохнул.
Захлопнув за ними дверь, я знал, что они идут в каюту капитана и до их возвращения остается всего несколько минут. Какая разница? Дэвид в безопасности; он покинул корабль и уехал в Майами, где мы с ним и встретимся. Больше я ничего выяснять не хотел. Слава Богу, он смог без промедления вылететь с Барбадоса. Ибо одному Богу известно, где сейчас Джеймс.
Что касается мистера Джейсона Гамильтона, чей паспорт я носил в кармане, у него в этом номере оставался полный шкаф одежды, и я намеревался сразу же кое-чем воспользоваться. Я сорвал с себя помятый смокинг и прочие ночные наряды – вампирские шмотки, par excellence! – и нашел хлопчатобумажную рубашку, приличную льняную куртку и брюки. Конечно, все это было искусно сшито по меркам этого тела. Удобно сидели даже хлопчатобумажные туфли.
Я прихватил с собой паспорт и ощутимую сумму американских денег, найденных мной в старой одежде.
Потом я опять вышел на веранду и застыл на приятном ласкающем ветру, мечтательно обводя глазами темно-синее светящееся море.
«Королева Елизавета II» с грохотом неслась вперед на великолепной скорости в двадцать восемь узлов, и яркие прозрачные волны разбивались о ее могучий нос. Остров Барбадос окончательно исчез из поля зрения. Я взглянул вверх, на огромную черную дымовую трубу, которая размерами своими производила впечатление трубы адской печи. Потрясающее зрелище – валившая из нее струя густого серого дыма, изгибающаяся назад, как арка, доходя по воле несмолкающих порывов ветра до самой воды.
Я бросил еще один взгляд на далекий горизонт. Весь мир заполнился прозрачным, прекрасным лазурным светом. За тонким слоем тумана, невидимого смертному глазу, я следил, как мимо медленно-медленно проплывают крошечные мигающие созвездия и мрачные сияющие планеты. Я распрямил руки и ноги, наслаждаясь этим ощущением и приятным волнением, пробежавшим по плечам и спине. Я встряхнулся, радуясь тому, что чувствую прикосновение волос к шее, и облокотился о перила.
– Я тебя поймаю, Джеймс, – прошептал я. – Можешь не сомневаться. Но сейчас у меня есть другие дела. Можешь пока продолжать строить свои пустые планы.
Потом я медленно поднялся вверх – так медленно, как только смог, – пока не воспарил над судном высоко-высоко, и посмотрел на него сверху, восхищаясь многочисленными палубами, расположенными одна над другой, отороченными бессчетными желтыми огоньками. Он казался таким праздничным, таким далеким от любых забот. Он храбро продвигался вперед по бурлящему морю, немой, могущественный, унося с собой маленькое царство танцующих, обедающих, болтающих существ, деловых офицеров службы безопасности, суетливых стюардов, сотни и сотни счастливых созданий, которые и не подозревали о нашем присутствии и нашей небольшой драме, о том, что мы исчезли так же быстро, как и появились, оставив за собой лишь незначительную путаницу. Я пожелал мира счастливой «Королеве Елизавете II» и опять-таки понял, за что ее любил Похититель Тел и зачем прятался на ней, пусть он и был жалкой дешевкой.
В конце концов, что такое весь наш мир для далеких звезд? Что они думают о нашей крошечной планете, хотел бы я знать, полной безумных наложений, случайностей, нескончаемой борьбы, расползшихся по ней прочно перемешанных цивилизаций, которая остается цельной не благодаря воле, вере или совместным устремлениям, но благодаря некой сказочной способности миллионов ее жителей забывать о трагедиях жизни и вновь и вновь отдаваться счастью, как отдаются ему пассажиры того кораблика – словно счастье свойственно всем им не меньше, чем голод, сон, любовь к теплу и боязнь холода.
Я поднимался все выше и выше, пока пароход совсем не исчез. По представшему передо мной миру гнались облака. А наверху горели холодные царственные звезды, и впервые я их не ненавидел; нет, я не мог их ненавидеть, я ничто не мог ненавидеть; слишком велики были моя радость и темное горькое торжество. Я был Лестатом, плывущим между адом и раем, и довольствовался этим – возможно, впервые в жизни.
ГЛАВА 24
Тропические леса Южной Америки – необъятные густые сплетения лесов и джунглей, покрывающие континент миля за милей, захватывающие склоны гор и толпящиеся в глубоких долинах, уступающие дорогу лишь широким сверкающим рекам и мерцающим озерам, – мягкие, зеленеющие, буйные и внешне безобидные, если смотреть на них сверху, сквозь несомые ветром облака.
Если же встать на мягкую, влажную почву, то оказываешься в кромешной тьме. Деревья такие высокие, что над ними нет неба. Да, сотворение – это всего лишь борьба и опасность среди густых влажных теней. Это конечное торжество Сада Зла, и всем ученым цивилизации никогда до конца не классифицировать все виды разрисованных бабочек, пятнистых кошек, плотоядных рыб или гигантских свернувшихся змей, ведущих бурную жизнь в этих местах.
В мокрых ветвях мелькают птицы с оперением цвета летнего неба или пылающего солнца. Обезьяны кричат и тянут крошечные умелые лапы к лианам, толстым, как канат, зловещие млекопитающие тысячи форм и размеров крадутся в беспощадной охоте друг на друга по чудовищным корням и полузарытым в земле клубням, под шелестящими гигантскими листьями, взбираются на изогнутые стволы молодой поросли, умирающей в зловонной темноте, несмотря на то что она высасывает из земли последний питательный глоток.
Цикл голода и насыщения, насильственной и болезненной смерти бездумен и бесконечно энергичен. Рептилии с твердыми и блестящими, словно опалы, глазами извечно питаются корчащейся вселенной жестких трескучих насекомых, как питались в те дни, когда по земле не ступало ни одно теплокровное существо. А насекомые – крылатые, клыкастые, накачанные смертоносным ядом, ослепительные в своей мерзости и отталкивающей красоте, и прежде всего коварные, – в конечном счете питаются всеми.
В этих лесах нет места милосердию. Ни милосердию, ни справедливости, ни благоговейному преклонению перед их красотой, ни тихому вскрику радости при виде прекрасных струй дождя. Даже мудрая обезьянка в сердце своем – моральный идиот.
Это значит, что до прихода человека таких понятий не существовало.
Сколько тысячелетий тому назад это происходило, никто точно не скажет. Джунгли пожирают собственные кости. Они спокойно проглатывают священные рукописи, вгрызаясь в более упрямые камни замков. Ткани, плетеные корзины, расписанные горшки и даже украшения из кованого золота в результате растворяются в их пасти.
Но, вне всякого сомнения, здесь уже много веков обитают мелкотелые темнокожие люди, сбиваясь в хрупкие деревеньки, состоящие из хижин, крытых пальмовыми листьями, и дымных костров для приготовления пищи, охотясь на водящуюся здесь в изобилии смертельно опасную дичь с помощью примитивных пик и дротиков, смазанных смертоносным ядом. Где-то, как и прежде, они устраивают аккуратные формочки, чтобы выращивать толстый ямс, сочные зеленые авокадо, красный перец и кукурузу. Сладкую, нежную желтую кукурузу в больших количествах. Рядом с аккуратно выстроенными домишками ковыряются в песке куры. В загонах, сопя, сворачиваются жирные, лоснящиеся свиньи.
Кто эти люди – лучшее, что есть в Саду Зла, так как они традиционно воюют друг с другом? Или же просто ничем не выделяющаяся его частица, в конечном счете не более сложная, чем ползучая сороконожка или крадущийся ягуар с атласной шкурой, чем тихая большеглазая лягушка, до того ядовитая, что одно прикосновение к ее пятнистой спине непременно вызывает смерть?
Какое отношение многочисленные башни великого Каракаса имеют к этому раскинувшемуся неподалеку бескрайнему миру? Откуда пришла эта южноамериканская метрополия с полным смога небом и холмами, кишащими громадными трущобами? Красота есть красота, где бы она ни встретилась. По ночам даже так называемые «ранчито» – тысячи тысяч хижин, покрывающих крутые склоны по обе стороны ревущих шоссе, – прекрасны, пусть в них нет ни воды, ни канализации, пусть по современным нормам комфорта и здравоохранения они перенаселены, все равно они оснащены ярким, сияющим электрическим светом.
Иногда складывается такое ощущение, что свет меняет все! Это безусловная, неоспоримая метафора для обозначения красоты. Но известно ли это жителям «ранчито»? Пользуются ли они светом ради красоты? Или просто ради удобства хотят освещать свои хижины?
